— На родню надейся, Хайбула, да сам не плошай, — отозвался я твердо, глядя на вспыхивающие угли. — Не печалься. Наши судьбы, в наших руках. Аллах тому свидетель, Субханаллах. Предстоящий бой рассудит, кто прав был в своих чаяниях. А на соплеменников не держи зла. Они за последние годы наслушались от вас столько обещаний, натерпелись столько обид, что верить вам не получается, при всём желании. Ты Хайбула, раньше призывал их к войне, а теперь призываешь к миру. Как понимать тебя? Молчишь. Вот и они не верят тебе. Теперь только доказав, что ты за мир, они станут думать по другому. Другого пути нет.
— Я услышал тебя, Пётр. — ответил Хайбула после длительной паузы.
Перед тем как они растворились в ночи, я окликнул Хайбулу:
— Не забудь, повязки, о которых говорили. Белые, на левый рукав. Объяснишь своим, зачем?
Хайбула, уже отойдя, лишь молча кивнул, тронув рукой грудь в знак понимания.
Следующий день тянулся в тягостном, тревожном ожидании. Лишь к вечеру, когда тени стали длинными, вернулась разведка. Эркен с Костей, серые от пыли и смертельно усталые, еле волоча ноги, подошли под навес. Я молча ткнул пальцем в сторону свёрнутых бурок.
— Идут, командир, — голос его был хриплым от усталости и дорожной пыли. — Приблизительно две с половиной тысячи, может, немного меньше. Конницы, не больше тысячи. Тридцать вёрст отсюда. Стоят на большом привале. Если с утра тронутся, только часам к трём, после полудня, подойдут. Оставили две тройки. Двинутся, сразу дадут знать.
— Молодцы, — кивнул я. — Отдыхайте.
— На ночь не сунутся. Хотя… кто их знает, — Савва мотнул головой.
Малышев, как и прежде, сидел молча, не вмешиваясь в разговор.
— Я усилю посты и выдвину заслоны подальше, — предложил Михаил, поймав мой взгляд.
— Разумно. Трофим, — обернулся я к нему, — твоих чуть правее.
— Будет сделано, командир.
Все разошлись по сотням. Я остался один.
Спать. Мысль билась навязчиво, как муха о стекло. Усталость, копившаяся все эти дни, обрушилась разом, давящей тяжестью. Я уже проваливался в забытьё, сквозь зыбкую пелену едва различив чей-то приглушённый разговор, и провалился в сон.
Граф Муравин сидел у костра, дожидаясь Михаила.
— Ты чего не спишь? — Присел Миша рядом. Его взгляд скользнул по задумчивому лицу Константина. — Боишься, Костя?
— Есть немного, Михаил Юрьевич. Две с половиной тысячи, не шутки. Каково-то будет завтра… — Костя помолчал. — А вам… в первый раз было страшно?
— Да, Костя. Мне и сейчас не по себе. Или ты думаешь, здесь все бесстрашные идиоты? — Михаил усмехнулся. — Кто скажет, что не боится ничего, плюнь ему в глаза, врет. Смел не тот, кто страха не знает, а тот, кто его поборол. А по мне, так полковник славно глаголил на сей счет: «Главное, в драку ввязаться. Дальше будет веселее».
— Да уж, сильно сказано, — усмехнулся Костя.
— Или ещё лучше его высказывание: «Война — фигня, главное — манёвры», — тихонько рассмеялся Михаил командирской шутке.
— А что такое «фигня»? — спросил озадаченный Костя.
Михаил на мгновение задумался. — Ну… примерно как «ерунда», «чепуха».
— Ладно, давай спать, — сказал Миша, укладываясь на бурке. — Судя по всему, завтрашний день будет тяжёлым.
Оставшись наедине с тишиной, Костя наконец ощутил, как отступает тень недавнего прошлого. Петербург казался теперь дурным сном. Внезапный арест. Сырая, ледяная камера Петропавловки. Бесконечные допросы под взглядом равнодушных следователей. Хаос в мыслях, граничащий с безумием. Потом отчаяние, сменившееся тупым безразличием. Даже приговор, каторга, их неотвратимость, перестала пугать. Потом неожиданный перевод. Лишение чинов, разжалование в рядовые, определение в арестантскую роту. Долгий этап на Кавказ под конвоем непонятных драгун… И вот он, исполняющий обязанности хорунжего в элитном батальоне, поставленный перед жестоким выбором. Либо выслужиться в офицеры Кавказского казачьего войска, либо навсегда остаться рядовым в линейном пехотном батальоне. Пришлось сжать зубы и доказывать себе и другим, что он достоин стоять в строю рядом с этими людьми. Не с лубочными солдатиками, а с настоящими. Был момент, когда силы иссякли, хотелось сдаться. Но тогда сотник Лермонтов, по-товарищески, буквально встряхнул его за шиворот, заставив бороться дальше. Вроде, получилось. Завтрашний бой расставит все точки над i. Даже если суждено погибнуть, так лучше в бою, чем сгинуть на каторге. С этой мыслью тревога немного отступила, и Костя, наконец, уснул беспокойным сном.
Глава 34
Поднялся ранним утром. Побрился, не спеша совершил утренний моцион. С удовольствием позавтракал и с хорошим настроением принимал рапорты командиров подразделений. Все на местах. Ждём.с. Сел на Черныша и поехал ещё раз всё осмотреть. Бойцы сделали метки из кучки камней измазав известью с нашей стороны. Двести пятьдесят шагов, двести и сто. Инструктаж проведён, указания розданы. Зачем людей нервировать лишний раз. Чем больше умничаешь, тем больше проблем появляется. Так прокатался до обеда. Обед приготовили лёгкий. Отдал приказ, желающим вздремнуть не возбраняется. Чем многие воспользовались.
— Заслоны скачут, — спокойным голосом сообщил Эркен. Машинально посмотрел на часы.
— Без четверти три.
Минут двадцать спустя подскакал боец из заслона на взмыленном коне, который продолжал перебирать ногами после остановки.
— Идут, командир. Второй дозор наблюдает, будут позже.
— Поднимать людей? — не выдержал Малышев, само сорвалось
— Зачем? Им больше часа идти.
Через пол часа вернулся второй дозор.
— Командир, идут. Две трети, треть видать отделилась, правее пошли. — Боец, весь покрытый пылью, пытался успокоить коня.
— Точно отделились?
— Точно, след пыльный виден. Сколько, то не ведомо.
— Хорошо, благодарю за службу. — казак кивнул и поехал к своему подразделению.
— Ну, вот, пора и нам собираться. Паша, пусть занимают позиции. Он побежал извещать командиров. Возбуждённый Соловьёв подошёл к своему коню.
— Александр Николаевич, — хотел сказать ему, чтобы не лез в атаку, но в последний момент передумал. — Удачи вам.
— Удачи всем нам! — он вскочил на коня и поскакал к своим казакам, которые стояли позади нашей коробки, на левом фланге.
Решил навестить Хайбулу. Его сотня прикрывала наш правый фланг. Хайбула, сидя на коне толкал речь на аварском. Они стояли, держа коней в поводе.
— Воины, клянусь Аллахом, я накажу каждого, кто не будет выполнять моих приказов. В атаке, не каждый сам по себе, а вместе, прикрывая друг друга, как я вас учил. Надеть белые повязки на левую руку. Это для того, чтобы русские могли отличить где свой, а где чужой. Воины сдержанно загомонили, повязывая повязки.
Подъехал к Хайбуле.
— Помни, без сигнала, ни каких действий.
— Я помню, Пётр. — кивнул Хайбула.
— Пусть Всевышний, хвала Аллаху, пошлёт нам победу.
— Аллаху Акбар. — Хайбула провёл руками по бороде.
В дали показался пыльное облако. Черная линия наступавших проявлялась всё четче. Она неумолимо приближалась. Гул от тысячи ног и копыт нарастал. Казалось остановить её ничего не может. Малышев со своим отрядом стоял в сотне Михаила. И вдруг среди напряжённой тишины раздался звонкий голос сотника Лермонтова.
— Если к нам пришёл писец, что делают пластуны? Пластуны не сдаются. УРрр…. — хором ответили почти три сотни бойцов. Кричали даже возчики и другие обозники вооружённые холодным оружием и пистолетами первого выпуска. Этот любимый клич Андрея озвучил Миша. Я почувствовал как спала часть напряжения. Бойцы задвигались в шеренгах, раздались смешки и короткие реплики. Непримиримые подошли метров на восемьсот и остановились. Они стояли без порядка, как кому было удобно. Видно кучковались по родам, тухумам или по каким-то другим признакам. Среди этого беспорядка выделялась группа в несколько сот всадников стоявших в некотором порядке.
— Небось опять переговорщиков пришлют. Без этого никак. Любят поговорить. — сказал Савва, разглядывая противников в подзорную трубу.
И словно по его слову, из гущи толпы, с разных концов, вырвалось пятеро всадников. Без белых флагов, без криков, молча, галопом понеслись к нашим позициям. Подскакав на сотню шагов, резко осадили коней и принялись пристально оглядывать наши ряды, выискивая слабину, командиров.
— Роман! Аккуратно сними их. — спокойно сказал я.
— Стрелки, первый десяток, разобрать цели.
Бей! — через несколько секунд скомандовал Рома.
Короткий, сухой залп, словно хлопнула дверь в пустом доме. Все пятеро всадников были сметены. Четверо камнем рухнули на землю, пятый, сгорбившись, замер в седле, безвольно свесив руки. Кони, почуяв смерть, шарахнулись в стороны.
Тишина над полем продержалась несколько ударов сердца. Потом из черной массы немирных вырвался единый, чудовищный вопль ярости. Не рев, взрыв. Поле вздрогнуло. И ярость, густая, кровавая, осязаемая, покатилась к нам волной. Вся эта чёрная масса дрогнула и хлынула вперед. Сперва медленно, тяжело, как лавина, потом набирая скорость. Конные группы вырвались вперёд, опережая пеших. Их дикие крики, улюлюканье, бешеные взмахи шашек. Те вспыхивали на солнце короткими, слепящими молниями наращивали гнетущее напряжение в наших шеренгах. Сердца бились в унисон с приближающимся гулом.
— Двести пятьдесят! — прокричал я, едва линия атакующих пересекла каменную метку.
— Гранатомётчики! Бей!
Десять пар бойцов с палками-гранатомётами выбросили в быстром темпе по три гранаты на пару. Десятки точек с дымным шлейфом взметнулись в небо и рухнули в гущу наступающих. Передние проскочили, смерть пришла к серединным и тыловым. Некоторые гранаты рвались прямо в воздухе, сея хаос и кровавый дождь из осколков. Сумятица!
— Сто пятьдесят! — пронеслось по цепи.
— Бей! — крикнули сотники почти одновременно.
Слитный залп! Будто невидимая стена из свинца ударила в передовые ряды. Всю первую шеренгу, всадников, пеших, буквально срезало. Образовался жуткий завал из окровавленных тел, сбитых коней, корчившихся раненых. Крики ярости смешались с предсмертными хрипами и ржанием обезумевших лошадей в одну сплошную, адскую какофонию. Второй залп! Третий! Еще больше хаоса. Но непримиримые, ошеломленные чудовищными потерями, лишь озверели ещё более. Они к