— Кто говорит? Не Вероника случайно? — И почему-то вдруг так язвительно это сказать захотелось.
— Пф… не, у них любовь-морковь и всё такое. Ладно, — бросает телефон в сторону, встаёт с кровати и хорошенько потягивается, демонстрируя пирсинг в пупке. — Надеюсь, твой объект для свиданки не Чача?
— Его зовут Паша.
— Но не он, да?
Закатываю глаза, уже жалея, что попросила Полину о прикрытии.
— Чего? — протягивает будто обиженно. — Все и так в курсе, что Чача в тебя втресканный. Ещё с того времени, как в нашей школе учился.
— Мы — друзья, — раздражать начинает. Сажусь за стол, вытаскиваю из рюкзака учебники, тетради и дневник, решаю сделать уроки на понедельник, а мысли в голове, как липкая паутина — всё не отпускают, покоя не дают.
И эта улыбка…
Полина приоткрывает дверь нашей комнаты, но закрывает обратно:
— Кстати, спросить хотела: что это за корова с тобой на столе ляжками дрыгала? Подружка типа?
Дневник с хлопком ударяется о стол, а Полина получает один из самых свирепых взглядов, что есть в моём арсенале.
— Поняла, — поднимает руки ладонями вперёд, будто сдаётся и, как ни в чём не бывало, пожимает плечами. — Подруги, так подруги. Бывает.
— Всё, о чём я тебя попросила — это прикрыть меня. А ты уже человека оскорбить успела. Даже двоих.
— Да прикрою. Расслабься. Что сказать надо?
Чёрт.
Прячу лицо в ладонях и тяжело вздыхаю, надеясь лишь на то, что этой ночью мама будет спать крепко. Возможно, опрокинет бокал вина перед сном, ведь завтра суббота, можно выспаться, и так и не узнает: в какую передрягу попала её старшая дочь.
— Лиз?.. Я положу подушки под твоё одеяло, всё будет ок. Иди, веселись со своим Чачей. Если подумать, внешне он не так уж плох. Оторвись хоть раз в своей жизни! Тебе семнадцать, сколько можно жить как старая больная во всех местах бабка?
Выскальзывает из комнаты, скорее всего на кухню желудок набивать, а я ещё с минуту, с надеждой, что в мозгу загорится лампочка, смотрю на учебник по математике, удручённо вздыхаю и отправляю его обратно в сумку.
Мама возвращается к шести вечера и тихонько как мышка орудует на кухне, готовя папе ужин и собойку на работу, когда я собираюсь с духом и решаю составить ей компанию.
— Лиза, ты приняла табле… — Половник замирает на пути к кастрюле, а округлившиеся глаза мамы — на моих волосах разбросанных по плечам вьющимися оранжевыми локонами.
— Эм-м… Это… — Вижу как напоминает себе о том, что взрослая, о том как правильно реагировать и так далее и тому подобное, так что опускаюсь на один из табуретов и беру ситуацию в свои руки.
— Прежде чем ты начнёшь паниковать, мерять мне температуру, проверять зрачки и звонить доктору, хочу заверить — со мной всё в порядке. Я не больна. Не сошла с ума. И нет, мам, наркотики — это не моё.
Губы мамы собираются в трубочку, медленно выдыхает, а затем несколько раз приглушённо усмехается.
— Последнему я особенно рада, — играет бровями и наконец, расслабляется. — Эксперимент какой-то?
— Неудачный, — принимаюсь ковыряться ложкой в салате, помешивая. — И поверь, я не стану это повторять. Красный — определённо не мой цвет.
— Рада, что хотя бы одна из моих дочерей это понимает. Какие планы на выходные?
— Да так, никаких, — отвожу взгляд. Враньё — не мой конёк.
— В понедельник к доктору, помнишь?
— Конечно.
— Мне составить тебе компанию? Или… может Паша меня заменит? Он давно не заходил. Он же не думает, что я злюсь на него?.. Просто побег ночью со своим парнем — романтично, согласна, но Лиза…
— Мам, я думала, мы закрыли эту тему.
И почему все считают Пашу моим парнем?
— Просто хочу, чтоб ты знала, дочь: Паша мне нравится, но будьте осторожны, ладно?
Сужаю глаза:
— Мам, ты же не пытаешься поговорить со мной о том самом, да?
Мама усмехается, заправляет волосы за уши, смеряет меня взглядом а-ля «Ты ведь умница? Сама всё понимаешь?» и тянется к шкафчику со спиртным за бутылочкой красного вина.
— С твоего позволения, милая. Неделя выдалась очень тяжёлая.
— Конечно. Я мысленно с тобой, — улыбаюсь.
О, да, сегодня мама будет спать крепко.
Папа ушёл на работу в половину десятого.
Я выскользнула из дома без пятнадцати минут двенадцать и с первым облачком пара, вырвавшимся изо рта, осознала: насколько велико становится моё сумасшествие.
Таким, как Яроцкий, вообще нельзя доверять. Их надо сторониться. А я уже во второй раз иду с ним на встречу, ночью, по тёмной парковой алее, к школьному стадиону, где он вроде как должен меня ждать.
Я уверена в себе. Полна решимости разобраться с этим по быстрому и вернуться домой, в тёплую кровать, забыться и уснуть крепким сном.
Но закон подлости таков, что вопреки нашим желаниям в большинстве случаев всё случается с точностью до наоборот, выворачиваясь наизнанку. И самое смешное, что мы отлично это понимаем, но всё равно идём в логово зверя, наивно веря, что зубы его окажутся терпимо острыми.
В этот раз, находясь под затянутым тучами чёрным небом, где ни одна звезда не решила составить мне компанию, и даже ветер сбежал куда-то, не прошло и двух минут, как с противоположного конца стадиона раздался звук мотора, а глаза ослепил свет одинокой фары.
Явился без трёх минут двенадцать. Пунктуальный, ничего не скажешь.
Затормозил у футбольных ворот, заглушил двигатель и снял с головы шлем, оставив волосы топорщиться во все стороны.
Смотрит, как топчусь на месте, как сомневаюсь, как сбежать хочу. Как противна и как пугает меня его компания!
— Привет, — говорит настолько просто, будто мы закадычные друзья. Не улыбается, но вижу, как во мраке ночи блестят глаза. Они всегда блестят, как камни отполированные. Или я просто слишком часто в них смотрю, вот и кажется?..
Весь в чёрном, как и я: чёрные джинсы, кожаная косуха с заклёпками на плечах. Идёт ему этот цвет; идеальное дополнение к внутреннему миру жестокого монстра в человеческом обличии.
Яроцкий оборачивается назад и кивает:
— Это Чача там бежит?.. А, нет, показалось, — хрипло усмехается.
— Хватит. Чач… то есть — Паша меня просто защищал! — не так жалко я хотела это сказать.
Яроцкий одаривает меня одной из своих самых мерзких ухмылочек и вдруг протягивает свой шлем:
— Второй не успел захватить.
— Что? — стою как вкопанная, смотрю на чёрный блестящий шлем и чувствую, как поджилки начинают трястись.
— Ну? — протягивает игриво. — Прыгаешь, или опять мяться будешь?
Сглатываю, натягиваю козырёк от кепки ещё ниже на лицо, будто он спрятаться поможет и смотрю то на Яроцкого, то на шлем.
— Ты мне должен ответы, — напоминаю, и как по щелчку пальцев первый порыв ветра с мелким, колючим дождём ударяет в спину, толкая ближе к Максу.
— Я тебе должен? — глумливо посмеивается. — Прости, но, кажется я просрал тот великий момент, когда стал твоим должником.
— Ты говорил, что после первого задания скажешь почему?! — голос звонким эхом прокатывается по пустому стадиону. — Так почему?! За что ты так со мной?!
— Что не так, Лиза? — щурит глаза и качает головой. — Разве тебе не было весело?.. Ты улыбалась, я видел.
У меня нет слов…
— Поздравляю, засчитано, — пожимает плечами и бросает шлем в меня, так что едва успеваю словить его, подавшись вперёд. — А теперь садись.
— Задание засчитано? — спрашиваю тихо.
— Судьям понравилось, — отвечает нехотя, зарывается пальцами в волосы и отбрасывает их назад. — Всё, кроме твоей новой подруги. Зоя, да? — усмехается. — Она спасла твой зад. Или…
— Ответь на вопрос! — перебиваю, ёжась от холода ледяными струйками обвивающегося вокруг лодыжек, плеч, горла…
— Сначала прокатимся, — смотрит бескомпромиссно. — У тебя минута, и я уезжаю.
— Что насчёт флэшки? Ты обещал.
— Прыгай. На байк, — говорит всё твёрже и смотрит строго. Так, будто я ему проспорила недавно и просто обязана сесть на этот мотоцикл. — Прокатимся. А потом поговорим.
Ладно.
Глубоко вдыхаю и выдыхаю. Скорости я никогда не боялась, отношусь к ней холодно и спокойно. Именно так и отношусь, правда ведь? А почему тогда сердце так бешено колотится, а желудок в жалкий комочек сжимается?
— Тридцать секунд.
— Это жестоко, — зуб на зуб ещё не попадает. Топчусь на месте, сжимаю руками шлем и отрывисто дышу.
— Боишься мотоциклов?
— Боюсь тебя! — Ну, вот и призналась. А дальше… понесло: — Ты псих! Ненормальный! Да у тебя… у тебя даже прав нет! Какого чёрта я должна ехать с тобой куда-то?! Какого чёрта должна принимать участие в этой больной игре?! Кем ты себя возомнил?! Кем вы все себя возомнили?! Почему я вообще должна бояться?! Почему вообще должна слушаться тебя?! Почему должна уходить из дома по ночам?! Почему вообще кричу на тебя, когда даже не хочу этого делать?!!
Ну вот. Высказалась. Полегчало?
Вообще нет.
Только хуже стало. Дыхание обрывается, воздуха не хватает, грудь больно сжимается, а в глазах щиплет от слёз.
А всё, что отвечает этот придурок в ответ:
— Десять секунд, и я поехал. — Взглядом насквозь прожигает.
Вдох. Поглубже, будто объявили, что через минуту кислород во всём мире перекроют. Кеды шуршат по песку и слух как ножом режут, руки дрожат и шлем вместе с ними.
Ещё вдох. Лицо Яроцкого всё ближе, глаза блестят всё опаснее, уголок губ всё выше приподнимается в улыбке.
Кровь шумит в ушах, закладывает их.
Нет же… если я это сделаю…
Если мама узнает…
— Мне нравится твоя кепка, — протягивает руку и уже в следующую секунду мои розово-оранжевые волосы волнами рассыпаются по плечам, дыхание застывает на вдохе, а моя старенькая кепка с логотипом «Walt Disney Pictures» оказывается на голове у Макса.
Скользит по моим волосам задумчивым взглядом и вновь вглядывается в лицо:
— Ты похожа на маленького, перепуганного до смерти цыплёнка.
— «До смерти» — ключевая фраза.