— Ответь мне! Что тебе от меня надо?! Думаешь, я слепая? Почему ты защищаешь меня? Выгораживаешь? Помогаешь? Это тоже часть игры? И… — заминаюсь, сжимая в кулаках подол ночной сорочки. — Ты меня переодела?
— Я. И что? Лифчик не снимала, не переживай.
— И… не видела ничего?
— Что? — хмурится. — Меня твоя грудь не интересует, Багрянова.
— А что интересует? — перевожу тему. — Что тебе от меня надо?
Склоняет голову набок и пристально смотрит. Не злится, даже не раздражается. Забавляется! Вот что делает Светлакова!
— Ты мне не интересна, — говорит наконец, слабо улыбаясь. — Но ты интересна Максу, а значит… я должна за тобой присматривать.
Эм-м… пауза тишины длится слишком долго и совершенно не помогает мысли в голове усвоится.
Что-то не очень на ревность с её стороны похоже.
— Хорошо, Багрянова, слушай, — тыкает пальцем мне в грудь и идёт на меня, пока ноги не упираются в кровать, и я не опускаюсь на мягкий матрас. — Всё, что будет сказано в этих стенах, останется в этих стенах, поняла?
— А разве не для этого я здесь? Ведь для этого!
— Хм… ты права. Я собиралась поговорить с тобой и раз уж ты так настаиваешь…
— Давай ближе к делу. Мне домой надо.
А ещё состояние какое-то не радужное…
— Я хочу помочь тебе, — без запинок выпаливает. — С игрой. Хочу, чтобы ты прошла её до конца.
Фыркаю:
— А я взяла и поверила.
— Я в её центре, как и ты. Разница лишь в наших ролях, — опускается рядом на кровать и выглядит потрясающе уверенно в себе.
— И чего ты хочешь? — Не верю я ей.
— Хочу, чтобы ты не сломалась.
— Да какое тебе…
— Я уже сказала: Макс в тебе заинтересован! — голос Вероники звучит с нажимом. — Что-то в тебе его цепляет, кому, как ни мне видеть это? Ты для него, как сложная загадка, я вижу, как он на тебя смотрит, будто задачку решает.
— И что? — не сдерживаю абсурдного смешка. — Думаешь, я ему нравлюсь? Знаешь же, что это полный бред.
— Разве я сказала, что ты ему нравишься? — сужает глаза и холодно усмехается. — Я сказала: ты ему интересна, не более. Ты — исключение из его правил уже только потому, что прежде Макс не был куратором ни для одной «птички».
— Сейчас лужицей от счастья растекусь.
— Не будь такой агрессивной, — Вероника качает головой. — Тебе выгодно стать со мной союзниками.
— Будешь за меня задания выполнять?
В глазах Вероники вспыхивает интерес, а улыбка становится довольной:
— Мне нравятся твои «шипы». Никто из нас не думал, что ты окажешься… такой.
— В чём заключается твой союз? — перевожу тему. У меня нет времени на разговоры с этой стервой!
— Всё очень просто, — вновь говорит ласково и спокойно. — Делай всё, что говорит Макс. Позволь ему с собой поиграть. А я… взамен помогу тебе с заданиями.
Глаза невольно на лоб лезут.
Да она издевается!
— Хочешь, чтобы я его ручным зверьком стала?!
— Просто не отталкивай его.
— Боже… Поверить не могу, — вскакиваю на ноги. — Это мы сейчас о твоём парне говорим?! А если он мне ноги раздвинуть захочет?
Эти слова определённо веселят Светлакову — уж очень она уверена в себе. Холодный смех продолжает звучать в моей голове даже после того, как она замолкает, встаёт передо мной и смотрит, как на второсортный товар.
— Если и до этого дойдёт, — сдерживает смех, — во что сложно поверить. Ты сделаешь и это, Багрянова.
А Макс точно её парень?..
— Я сделаю всё, чтобы он был моим. Всё, чего он захочет.
Качаю головой и отхожу на два шага назад. Сжимаю в руке телефон, готовая вызвать такси и поехать домой даже в таком виде.
Они сумасшедшие! Все они!
— Я хочу помочь ему, — говорит неожиданно резко. — Хочу, чтобы Макс успокоился. Закончил, наконец, эти игры, начал жить нормальной жизнью!
— Почему бы тебе не сказать об этом ему?
— Потому что он не станет слушать. Он помешан на игре. Помешан на «птичках». Помешан на мести.
— На мести? — хмурясь, смотрю в её лицо. — Постой… Я сейчас правильно расслышала? Это… месть? — Не сдерживаю смеха. — Шутишь? Ему не за что мне мстить. Мы даже не общались с ним! И уж поверь: я твоего психопата точно ни чем обидеть не могла!
— Но видимо обидела, — отвечает приглушённо и, чёрт, вижу — не шутит!
— Бред какой-то… — хожу из стороны в сторону, а в груди всё сильнее сжимает. — Дай одежду. Мне домой надо.
Рука Вероники так внезапно падает на плечо, что замираю скорее от неожиданности, чем от сжимающихся на мне пальцев.
— На тебе всё должно закончиться, — шипит вкрадчиво. — Ты особенная для Макса, Багрянова, я точно это знаю. И только ты можешь дать ему то, что спасёт его!
— Ты о подчинении говоришь? — злобно усмехаюсь. — Прости, но я пасс быть успокоительной пилюлькой твоего парня.
— Просто заверши игру. Этого он хочет.
— Тогда ему полегчает? — Даже не пытаюсь сдержать смех. — Он больной урод! Садист! Ему никогда не полегчает! Ты сама-то знаешь причину? Кто эту игру придумал, знаешь? За что твой Яроцкий над людьми издевается?
Молчит. А я вижу ответ в её глазах.
Усмехаюсь:
— Ты сама ничего не знаешь. — Сбрасываю с себя её руку и иду к зеркальному шкафу, сбираясь самолично найти хоть какую-нибудь одежду.
— Чача знает.
И тут я замираю.
— Можешь у своего парня спросить.
— Он мне не… Стой. При чём здесь Паша?
— А ты не знаешь, что они с Максом друзьями были?
— Знаю, — подхожу ближе, — но какое отношение Паша имеет в вашей больной игре?
— Я не могу сказать тебе того, в чём сама не уверена, — будто сожалеюще выглядит. — Всё полетело к чертям со смертью Кости, жизнь Макса перевернулась, стала настоящим Адом. Он сломался, все об этом знают. Тот Макс, каким он был год назад, умер в один день с его лучшим другом.
— Пусть так, но Костю убила машина, а не я. О какой мести ты говоришь?
— Я говорю о том, что знаю, — Вероника облизывает губы и отворачивает голову к окну. — Макс с катушек слетел, сам не понимает что делает. И я, — круто поворачивается ко мне, — участвую во всей этой лаже только для того, чтобы помочь ему, понимаешь? Он один! Никого у него не осталось.
— И мне не жаль его, — отвечаю тихо. — Костю нужно жалеть — он умер. А его лучший друг оказался настоящим козлом! И мне совершенно не жалко Яроцкого! Если крыша поехала, пусть идёт и лечится.
— Ты не знаешь, о чём говоришь! — в глазах Светлаковой сверкает злость.
— Как и ты, — отвечаю спокойно. — Никто не знает, кто такой Макс Яроцкий. Никто ему не поможет, пока он сам этого не захочет. Дай одежду. Пожалуйста.
И вновь смотрит так, будто мы лучшие подружки, а я её с днём рождения не поздравила. Сколько не пытаюсь понять Светлакову, а не выходит. Почему они вообще вместе? В средних классах она его даже симпатичным не считала! Сама слышала, как обсуждала его сомнительную популярность с подружками. И вот… эти двое встречаются!
— Это тебе, — вытаскивает из кармашка халата серебристого цвета флэшку и протягивает мне. — Макс передал.
Выхватываю так быстро, как только могу: а вдруг передумает?
— Ты… ты смотрела? — дышу вдруг тяжело и отрывисто, а перед глазами разноцветные зайчики пляшут, да и кислород будто заканчивается.
Плохо дело…
— Нет. Мы не имеем права смотреть компромат на «птичку», — будто из-под воды звучит голос Светлаковой. — Это одно из главных правил.
— То есть… вы даже не знаете, чем угрожаете? На понт получается берёте? Запугиваете! — В ногах появляется слабость, а боль в груди нарастает. — И не интересно даже?
— Лично я не вижу ничего интересного в том, чтобы копаться в чужом грязном белье. И сказала же: это одно из главных правил. Какой смысл угрожать тайной «птички», если это больше не тайна?
— Но кто-то же его смотрит… Проверить его кто-то должен… — Всё хуже и хуже. Выдыхаю отрывками: — Куратор? Только он?
— Иногда. Когда ситуация вынуждает. Или как в случае с Сашей Романовичем. На него ничего не нашлось, так что пришлось делать компромат уже в процессе игры. Но все знают, как для Романовича это закончилось. На тебя же компромат нашёлся сразу.
— Откуда знаешь, если не смотрела? — Дышать, дышать… Вот так, спокойно, всё хорошо.
— Потому, Багрянова, что эта налаженная система, понять которую сможешь только тогда, когда дойдёшь до пятого задания. Ты — всего лишь звено в одной цепи. Это манипуляция, но поверь тому, кто точно знает — всё более чем серьёзно.
Крепко зажмуриваюсь, пытаюсь сделать вдох поглубже, но лёгкие огнём горят и чувство, будто весят с тонну, к полу тянут.
— Эй? Багрянова… Багряноваааа… Багряноваааа…
Помню, как от удара о пол тупая боль прострелила бок.
А больше ничего не помню.
Приборы пикают. На лице кислородная маска. Так знакомо…
Глаза закрыты, боли нет, только слабость… дикая слабость разливается по телу, в груди ещё саднит немного, а стоит приоткрыть веки, как белый потолок начинает раскачиваться из стороны в сторону, да так сильно, что тошнота подкатывает к горлу, укачивает, как на волнах.
Закрываю веки. Вновь засыпаю.
— С ней всё будет хорошо, — голос моего врача — Геннадия Степановича доносится до сознания будто далёким эхом, когда вновь просыпаюсь. — Слишком большая нагрузка на сердце, организм не выдержал. Анализы показали следы алкоголя в её крови.
— Боже… Лизааа…
— Слишком большой стресс. Я вас предупреждал.
Женщина в ответ плачет — это слёзы моей мамы. Я подвела её. Я обещала…
— Успокойтесь. Жизни Лизы сейчас ничто не угрожает. Оставим её у нас до полной стабилизации состояния, затем она снова сможет вернуться домой.
— Но не в школу! — Папа зол. И скорее всего на себя, разрешил мне, позволил, поверил.
Его я тоже подвела.
Геннадий Степанович отвечает спустя паузу:
— Я бы не стал ограничивать Лизу. Не забывайте: ваша дочь подросток, пусть и… состояние её здоровья довольно шаткое. Чем больше будете запрещать ей, чем чаще она будет оказываться здесь. Поймите меня правильно, это не домыслы — так показывает опыт. Я бы рекомендовал вам регулярное посещение психолога.