А разве должна?
Нет, ну серьёзно, а обо мне кто-нибудь подумал?
— Ты не пострадаешь, — заверяет и так уверенно, чёрт возьми. А смотрит как… И эта девушка передо мной — та самая Светлакова? Меня об одолжении просит? Помочь просит?
— Клянусь, Багрянова, если понадобится, я всё за тебя сделаю.
Вот это да… Вот это любовь. Только как про себя проговариваю, звучит уж слишком скептически. Злюкой я какой-то стала, совсем доверия к людям нет.
— Я хочу знать, что на видео, — разговор принимает оборот деловых переговоров. — На настоящем видео!
Вероника будто бы с облегчением вздыхает и победно улыбается. Думает, что я согласилась помочь её чокнутому парню, но всё, чего хочу я — это помочь самой себе.
— Ты опоздала, — жалуется Зоя, при виде меня и отлипает от детских качелей.
— Прости, — с трудом, но улыбаюсь в ответ. — Планировалось, что ждать тебя буду я.
Первую половину дня Яроцкого в школе не наблюдается, так что вся парта вновь достаётся в моё распоряжение. И удивительно, но сегодня я чувствую себя совершенно иначе. Всем будто стало на меня плевать! Не дразнят, шуточки не отвешивают — даже Саша Кирилов помалкивает, только Зою задевает, что стало у него уже чем-то вроде привычки. Никто не интересуется, в какой такой обморок я грохнулась, почему лежала в больнице, да и в общем атмосфера в классе как-то поменялась — я будто бы перестала быть объектом повышенного внимания. Ну, или почти перестала: на перемене между вторым и третьим уроками девчонки из параллельного класса довольно шумно обсуждали вероятность моей заразности.
— Тебе не кажется, что странно тихо стало? — интересуется Зоя у кабинета математики и скептическим взглядом рассматривает наших одноклассников.
А я смотрю на Веронику, потому что точно знаю, кто она — причина, по которой всем дружно стало на меня плевать. Все даже удивляться побоялись, когда сама королева школы села за мою парту на втором уроке и вела себя так, будто мы с ней лучшими подружками стали. Ещё бы… кто хочет быть врагом самой Светлаковой?
— Ты ей денег, что ли отстегнула? Сколько? — Только Зоя с лёгкостью высказывается на этот счёт. — Светалкова весь день тебе лыбу давит.
— Пусть давит, — отмахиваюсь, не заинтересованная в любезности Вероники. — Мне без разницы.
Бровь Зои заинтриговано выгибается, когда проходя мимо нас, Вероника адресует мне новую дружелюбную и, как одна я знаю, фальшивую улыбку.
— Может у неё челюсть заклинило?
— Не обращай внимания, Зой.
— Нет, ну всякое же бывает.
Но самое, по мнению Зои, стрёмное, случается во время обеда, когда Светлакова с подносом в руках, как ни в чём не бывало, опускается за наш столик и легкомысленно интересуется, как проходит день? Не сложно ли мне усваивать материал? Не нужна ли помощь?
— Да что мать вашу происходит? — Вот нравится мне Зоя тем, что слов особо не подбирает, а как на духу выкладывает.
Вероника в ответ весело смеётся, заправляет за ухо чёрные локоны и протягивает нам с Зоей по пакетику купленного ею сока.
— Лиииз? — Зоя с опаской поглядывает на сверкающую глазами Веронику, но сок принимает и уже трубочку распаковывает. — Мне кажется Светлакова под кайфом.
— И она тебя отлично слышит, — бурчу, тяжело глядя на Светлакову. Упрямая, оказывается!
— Давай я подержу её, а ты вены проверишь, а? — предлагает Зоя. — И зрачки мне её не нравятся.
В ответ Вероника веселится так, что внимание со всех столиков к нашему привлекает. Да уж… картина маслом: королева школы, гот с чёрными губами и заразная психичка за одним столиком. Этот день надо внести в историю!
— Мандаааариииинкааа!!! — Но смех Вероники и ворчание Зои стихают одновременно с этим мерзким, раздражительным и пугающим до мозга костей голосом, который принадлежит вон тому типу по имени Оскар.
— Как дела, мандаринка? — уже спустя три секунды плюхается на соседний от меня стул, забрасывает руку на плечи и в излюбленной манере притягивает к себе.
Не только голос его вызывает отвращение — выглядит Оскар ни чем не лучше. Помятый весь какой-то, на голове полный бардак, глаза красные, будто воспалённые, а перегаром как несёт…
А ещё в дрожь сразу кидает, стоит вспомнить о нашем с Вероникой разговоре на тему Оскара и его новых друзей.
— Это ещё что? — у Зои даже челюсть слегка отвисает при виде того, с какой наглостью это чудовище позволяет себе меня трогать.
— Я, что? — глаза Оскара в удивлении округляются, а лицо перекашивает от брезгливости, стоит ему взглянуть на Зою. Фыркает и вопросительно смотрит на меня: — Солнышко, не расскажешь, что это такое сидит напротив? Девочка или мальчик?
— Хватит! Убирайся, Оскар, — рычание Вероники вновь привлекает взгляды школьников за соседними столами, в том числе и взгляд моей сестры, которая глаз с Оскара не сводит и бледнеет на глазах.
— Верон, лапуля, да ладно тебе. Я только приветик заскочил сказать. Привеееетик, солнышко, — и с отвратительным «чмок» целует меня щёку.
Дёргаюсь в сторону, уверенная — не отпустит! Но нет же, как назло отпускает и это оказывается ещё хуже, потому что сил слишком много для побега приложила, а меня никто и не держал… В итоге — нога цепляется за ножку стола и вот она — старая плитка на полу школьной столовой. «Привет, давно не виделись».
— Ты что делаешь?!!
— Верон, это не я! — невинный голосок Оскара. — Честное слово!
И Вероника замолкает. Теперь слышу только всеобщий хохот школьников, проклятия Зои в адрес Оскара, и его невинное:
— Да я вообще ничего не сделал. Давай, мандаринка, поднимайся. Верона злится, не видишь? — протягивает мне руку, которая уже спустя секунду отлетает в сторону, а смех в столовой странно резко стихает.
И даже Зои почему-то больше не слышно.
Что? Кто-то умер?
«Ну вот и чего ты сидишь на этом полу»?! — хочется мне заорать на саму себя, но слова все костью в горле застревают. Тело не слушается, будто парализованное, а взгляд в крайнем замешательстве застывает на этой дурацкой надписи «Walt Disney Pictures» вышитой над козырьком кепки, которая ещё недавно принадлежала мне, а теперь тенью падает на лицо гада, которого придушить собственными руками хочется. Да… теми самими руками, по коже которых уже вовсю носятся мурашки.
Яроцкий всем своим чёртовым великолепием возвышается надо мной и протягивает руку:
— Вставай.
Глава 14
Вот с этого его «Вставай»… всё началось.
С этого бархатного тембра, с голоса, каким прежде не говорил со мной…
Со взгляда: холодного, как лёд, но настолько пронзительного, настолько живого, что та самая глупая, одинокая бабочка спящая во мне несколько лет вновь затрепетала обожжёнными крылышками, вновь ударила по самому сердцу…
В тот миг, я этого ещё не понимала. Ненависть к Максу, злость, слепая ярость за то, что он сотворил со мной, во что втянул, была настолько велика, что нет… не понимала, что уже тогда с одним его проклятым словом я вручила себя в руки монстру, позволила обладать собой, сняла запреты.
Тогда… я и представить себе не могла, насколько нежным и ласковым этот монстр умеет быть. Не знала и малой части того, что он смог мне показать. Не видела целый огромный мир в глубине его печальных глаз: заброшенный, разрушенный… мир который однажды был уничтожен. Мир, который я полюбила всей своей раненой душой.
Я бежала. Падала на колени. Вновь вставала, падала, ползла как можно дальше от человека, который по воле судьбы был выбран моим наказанием. Выбран её светом, её болью, её источником кислорода, её смирительной рубашкой.
Слишком поздно я поняла, как глубоко сама себя зарыла.
Слишком поздно поняла, что бежать надо было быстрее. В другой город, в другую страну, в другую часть света! Прочь от Макса Яроцкого. Прочь от чувства, которое стало моей клеткой.
В тот день, когда Максим втянул меня в игру, он запер не меня — он запер моё сердце.
Он не понял этого.
Я не поняла.
Пока не пришло время… платить. И счета были слишком большими. Счета, которые никто не смог погасить.
«Вставай».
Ненавижу тебя за то, как ты смотрел на меня в тот день.
Ненавижу себя за то, как посмотрела на тебя я.
— Вставай, — и руку мне свою протягивает.
А я застыла, как к полу этому приклеенная и смотрю на Яроцкого так, будто меня чем-то тяжёлым по голове огрели и мозги все вышибли.
Смотрю и взгляд от него отвести не могу. Внутри всё бурлит, кипятком обливается при виде его рожи, а под ложечкой как-то странно засасывает, неправильно как-то, но с этим — решила, — потом разберусь, что там и где засасывает. Выносить его не могу! От одного только вида тошнит! Хочется закричать: «Этого хотел? Добился своего?! Ненавижу тебя каждой клеточкой своего организма! До смерти буду ненавидеть! И даже после неё!!! Напыщенный ты козёл!».
Но нет… я ведь молчу. Смотрю ему в глаза и чувствую, как этот взгляд поглощает, напрочь отключает рассудок. Такие острые, холодные, жестокие… его глаза. Такие печальные.
Что-то изменилось. Что-то не так с его голосом, с его тембром. Что-то не так с тем, как он смотрит, как долго смотрит и будто не замечает, как его зовет Вероника, вообще на свою девушку никак не реагирует. Будто прожигать взглядом меня — главная задача на сегодня!
И эта кепка! Моя кепка! Какого фига ты её таскаешь?! Мне назло? Лишнее напоминание о том, кто главный, а кто подчиняется, да?
Ненавижу.
Боже… как же я тебя ненавижу, Яроцкий!
Так и знала, что не увижу на твоём лице и капли сожаления за то, что сделал! За то, что затащил меня в этот клуб! За то, что поставил свои чёртовы условия! И за то, что не сдержал слово!
Где моё видео, сволочь ты лживая?!
Хочу проорать ему это в лицо, но нет же… молчу, смотрю, не двигаюсь, тону в зелени его глаз, буквально задыхаюсь в ней.
— Эй, Лиза, — и даже голос Зои слышу не сразу. — Вставай, чего пол греешь?
Отличный вопрос!