Никогда такого не испытывала. Нет — даже понятия не имела, что значит чувствовать нечто подобное. Это ни с чем несравнимо. Это удивительно. И страшно. Страшно ощущать себя неумехой в его руках. Но еще более страшно понимать, что этот поцелуй новым клеймом вопьется в мою память. Чувственный, сумасшедший, такой неправильный и такой идеальный поцелуй.
Позволять его губам ласкать мои и нерешительно повторять движения…
Надеюсь, он не замечает, как дрожат мои губы. Как вся я дрожу…
Его язык, будто в танце, кружит у меня во рту, неспешно скользит по гладким бугоркам неба и будто уговаривает мой язык двигаться увереннее, ему навстречу. Ведь это так просто… Просто делать, как он.
Задевать его зубы своими и думать: "Так и должно быть?"
Судорожно, отрывками дышать… просто потому что перехватывает дыхание от эйфории, от адреналина, от яркости и нежности момента, и еще от десятков всевозможных чувств, которым я дам определение позже.
Задрожать, как лист на ветру, когда ладонь Макса заскользила вверх по моей спине. Теплые пальцы зарываются в волосы, мягко, подушечками пальцев, пробегаются по шее и поднимаются к затылку. Притягивает меня еще ближе, если это вообще возможно, и поцелуй становится глубже, отчаянней, сильнее… до вспышек перед закрытыми веками, до вулкана взрывающегося внутри, до музыки в голове и онемения кончиков пальцев, до жаркой пульсации внизу живота, над которой я тоже подумаю позже.
Не знаю, в какую секунду мои руки оказались на его шее — я это не контролировала. Холодные ладони касаются горячей кожи, и Макс судорожно выдыхает мне в рот, его плечи дергаются, а руки продолжают прятать меня от всего мира — обнимают так крепко, что воздуха становится катастрофически мало… но это такие мелочи. Его губы на моих губах, вкус сладкой горечи, дыхание на коже, сила и желание, с которой Макс меня целует — все, что имеет значение. Время остановилось. Для нас двоих и сейчас, как никогда раньше… мне плевать, что будет завтра. Есть сегодня. Есть я и он. Есть мы.
— Кхм-кхм, — Макс не узнает этот голос. А я — да. Резко дергаюсь в сторону, пытаюсь сбросить с себя руки Яроцкого, но он не отпускает будто не видит ничего преступного в том, что мы делали. Будто мамы моей не видит.
А мама видит. Черт, мама все видела. И с таким выражением лица, с каким она смотрит на меня сейчас, я прежде была не знакома. С ней будто короткое замыкание случилось, но по каким-то причинам до конца не вырубило.
— Здравствуйте, — а Макс с трудом улыбку сдерживает. Такую — ребяческую, будто нашалил и его за руку поймали. Ямочки на щеках вот-вот проявят себя в полной красе, а пунцовые пятна на щеках, которые явно появились не от неловкости, а от чего-то другого, мама вполне может расценить, как смущение, которым здесь и не пахнет. И это хорошо — то, что мама так расценить может.
И все молчат. Только раската грома не хватает для еще большего нагнетания обстановки.
Макс вдруг слабо откашливается, притягивает меня к себе и шепчет на ухо:
— До завтра.
Киваю. Вроде бы киваю. С трудом вообще понимаю, что делаю — хочется сквозь землю от стыда провалиться.
Чувствую, как холодно становится, когда Макс отпускает мою руку, прощается с мамой и идет к своему мопеду. Бросает на меня взгляд напоследок и вот теперь ямочки на его щеках появляются в полном своем очаровании.
— Лиза. Ты с ума сошла? Он привез тебя домой на мотоцикле?
— Это мопед, мам, — вздыхаю, сбрасывая с ног ботинки.
— Мопед?.. Ли-ли-лиза… — Впервые вижу маму в такой растерянности. — Ты… ты… Он. Ты не знаешь, кто он?
— Знаю, — иду в комнату и обнаруживаю Полину, ворочающуюся в постели.
— Что случилось? — спрашивает заспанным голосом.
— Ничего, — кричит из коридора мама, голосом на три тона выше ее обычного.
Слышу, как на кухне гремит посуда, зажигается плита и на нее громко ставится чайник.
— Эй? — Полина глаз с меня не сводит, пока я сумбурными движениями ищу в шкафу домашнюю одежду. — Что случилось?
— Лиза, нам надо поговорить, — зовет с кухни мама.
Приятного в разговоре было мало — догадаться не сложно. И главная угроза для того, чтобы я больше и думать не смела связываться с Яроцким, звучала, как "Еще раз нечто подобное повторится, и я обо всем расскажу отцу. Знаешь, что тогда будет. Максим тебе не компания, Лиза".
— И как же Паша?
А Паша, значит, компания.
— У нас с Пашей ничего такого не было, — отвечаю сбито, раскачиваясь на табурете.
— А… а разве вы не…
— Нет, мам.
— Нет, — вздыхает. — Хорошо. Ладно. Но Яроцкий… Лиза, ты хоть понимаешь, каким… каким стал этот мальчик?
— Говори, как есть, не подбирай слова.
У мамы от возмущения приоткрывается челюсть.
— Кто он? — а я все так же спокойна. — Бандит? Алкоголик? Наркоман? Как еще вы его с тетей Аллой прозвали?
— При чем здесь тетя Алла? — мама опускается на табурет и говорит тише, будто испугалась чего-то.
— А ты разве не знаешь, кого она обвинила в смерти Кости?
— Лиза…
— Мам, это не упрек, — качаю головой. — Просто… просто вы обе его не знаете. Ты ведь сама говорила мне столько раз: не суди книгу по обложке.
Мама выдерживает паузу, упрямо сверля меня взглядом и будто аргументы подходящие ищет, чтобы озвучить, но видимо не находит, поэтому лишь в десятый раз повторяет, чтобы я больше и близко к Яроцкому не подходила и слегка переводит тему:
— Мне звонил твой классный руководитель. — И свирепым шепотом: — Ты ушла с уроков вместе с Яроцким? Лииииза.
Обсуждать это и дальше желания не было никакого. Более того, мама пришла в крайнее недоумение и даже потянулась за успокоительным (для себя), когда в ответ на все ее следующие возмущенные реплики, я в итоге отвечала задумчивой улыбкой.
Вспоминала губы Макса, его руки, держащие меня в объятиях…
— Лиза.
— Я все поняла.
— Прекрати улыбаться. Что с тобой? Я не узнаю тебя.
— Да что у вас случилось? — Полина показывается в дверях кухни и глазами-щелочками смотрит на нас по очереди.
— Ничего, — с нажимом отвечает мама и смеряет меня взглядом. — Да, Лиза?
— Совершенно ничего, — продолжаю улыбаться я.
Сегодня уснуть никак не удавалось. Глядя, как на потолке отсвечивают фары проезжающих за окном автомобилей, кусала губы, и раз за разом прокручивала в голове сцену нашего с Максом поцелуя. Второго поцелуя. И на этот раз он не обязан был этого делать — эта мысль вызывала самую счастливую улыбку.
Больше ни о чем не хотелось думать: ни о родителях, ни о Веронике, ни об игре. Макс — единственное имя, что кружилось в голове. Хочу узнать его лучше, хочу понимать его лучше, хочу чувствовать его, видеть… постоянно. Боже… это становится наваждением. Это сводит с ума и заставляет все внутри трепетать от волнения. Завтра я снова его увижу. И завтра… я не буду его отталкивать.
"Ты должна это закончить, Лиза", — слабо, едва уловимо звучит в голове голос Мамы.
"До завтра", — громко, ясно, до мурашек на коже в памяти вспыхивают слова Макса, и я подушечкой пальца мягко скольжу по словам на тыльной стороне ладони, которые так и не решилась смыть.
"Просто прекрати все это".
"Не хочу".
"Ты должна это закончить, Лиза".
— Не хочу.
— Чего ты не хочешь?
— Спи, Полина.
Утро.
Мама делает вид, что вчера ничего ужасного на ее глазах не произошло, и с вполне правдоподобной улыбкой на лице готовит для отца завтрак, пока я тормошу Полину за плечо и прошу перевернуться ко мне лицом, чтобы помочь ей выпить лекарство и сделать хотя бы парочку глотков чая.
У Полины снова температура и она жалуется на боль в горле.
"Ангина", — заключила ранее мама и принялась составлять младшей дочери почасовую схему приема лекарств и полоскания горла, пока они с папой будут на работе, а я в школе.
— Полин, выпей это, — вкладываю ей в ладонь таблетку жаропонижающего.
— Спасибо, — невнятно бормочет, а я кусаю губы, не зная, как перейти к другой важной для меня теме. Не могу я в школу уйти и не поинтересоваться. — Полин?
— М? — делает глоток чая и плюхается обратно на подушку.
— Можно я у тебя спрошу кое-что? Только обещай не беситься.
— Уже бесишь. Чего тебе?
— Ты… ты зачем вчера ему звонила?
— Кому?
— Ты знаешь кому.
Глаза Полины друг резко расширяются и так же резко превращаются в две щелочки:
— Ты откуда знаешь?
— Знаю, — мягко вздыхаю, укрывая ее одеялом.
— Замутила все-таки с ним? — фыркает в отвращении и переворачивается ко мне спиной. — Ну, удачи.
— Полин?
— Отвали, систер. Серьезно. Вот сейчас вообще не лезь ко мне.
— Да что с тобой происходит? — шепчу, поглядывая на приоткрытую дверь. — Зачем ты звонила Максу?
— Максу? — цинично усмехается и поворачивает голову ко мне. — Так он больше не урод, не козел и не последняя тварь? Теперь он — Макс? Ха. Ха-ха.
— Я никогда не называла его тварью.
— Серье-е-езно? Ну ты и дура.
— Для чего ты звонила ему?
— У него и спроси, — кричит внезапно и с головой накрывается одеялом.
Вот и поговорили.
Уже сбегаю по ступеням лестничной клетки, когда вдруг звонит Зоя, коротко и ясно заявляет, что сегодня она идет в школу одна и вешает трубку.
— И что это было? — бормочу себе под нос и еще минуту точно смотрю на дисплей телефона, пребывая в смешанных чувствах.
А потом все вдруг становится ясным, как белый день.
За углом дома, куда видимость из окон моей квартиры уже не доходит, припаркован мопед с красной отшелушивающейся краской, а на нем сидит Яроцкий и при виде меня сверкает самодовольной ухмылочкой, будто опять где-то нашкодил, но в этот раз удалось выйти чистым из воды.
— Привет, — протягивает мне шлем, пока я заставляю ноги ожить и двигаться дальше. Не стоять на месте, как в землю вкопанной, а еще не испытывать всей той неловкости, которая так и рвется наружу.
"Веди себя, как ни в чем не бывало".