у. Не могла позволить этим уродам причинить ему вред.
Но кто сможет меня понять?.. Глубину моего отчаяния?.. Никто не сможет. Все, что я пыталась сделать, — это защитить Макса всеми силами. Это все, что я могла из-за… из-за своих чувств к нему.
Нерешительно ступаю ближе, замираю по центру круглого коврика и места рукам не нахожу: то пальцы в замок сцепливаю, то тереблю ими подол кофты, то сжимаю и разжимаю кулаки.
Делаю вдох поглубже и тихонечко говорю, заставляя голос не дрожать:
— Спасибо… что вытащил Зою.
Не отвечает. Даже не двигается, только плечи медленно вздымаются и опускаются по мере тяжелого дыхания.
Делаю еще шаг вперед и собираюсь объяснить Максу все, безо лжи… все как есть. Знаю, что поздно, и меня это не оправдает, но я просто должна сделать хоть что-нибудь, чтобы не видеть его таким. Это невыносимо.
— Я…
— Теперь будешь постоянно благодарить и просить прощение? — резко поднимает голову. — Что? С самого пляжа ты только это и делаешь.
Замираю. Даже дышать перестаю, смотрю в перекошенное от гнева лицо Макса и вновь нужных слов подобрать не могу.
— Чего замолчала? — шипит, как змея. Поднимается на ноги и в два шага приближается ко мне. — Ну? Извиняйся. Давай. Еще немного и меня вырвет от твоих извинений.
Сжимаю зубы и твердо смотрю ему в глаза, несмотря на то, что внутри все дрожит и от обиды сердце сжимается.
Я ведь только ради него этого сделать хотела… Ради него молчала… Ради него.
— Дура, — вдруг срывается с места и ударяет ногой по креслу на колесиках, так что то с разгона врезается в настенные полки и половина их содержимого валится на пол. В том числе и полка с фоторамками пустеет наполовину. Теперь вижу изображения людей на некоторых из них. На той, что побольше: Макс в возрасте лет десяти, его отец и белокурая женщина, чья улыбка кажется преисполненной счастьем. Мама у него красивая…
А на фотографии поменьше запечатлены четверо друзей: Макс с Костей по центру, а Оскар и Паша по бокам. На фоне моря. Такие веселые, смешные…
— Почему ты не сказала мне? — голос Макса звучит иначе: надломлено, без прежней ярости. Стоит у изголовья кровати, уперевшись в него руками, и вновь смотрит вниз. — Почему Лиза?.. Если бы не Вероника… Твою мать, если бы Вероника мне не позвонила…
— Я уже и ее поблагодарила, — получилось более язвительно, чем собиралась, и Макс не оставляет это без внимания. Глаза щурит и смотрит, будто ослышался.
— Ты реально не понимаешь, чем все могло закончиться?
— Понимаю.
И вновь молчание.
Ступает ближе и пристально в лицо смотрит:
— Я звонил тебе.
— Уже было поздно отвечать.
— Потому что ты решила это сделать? — головой качает и брови хмурит. — Ты ведь собиралась это сделать, да, Лиза?
— Да.
— Зоя… она знает? — и вновь шепчет.
— Зоя все знает.
Смотрит на мои волосы так, будто только сейчас заметил мою уродливую стрижку, и глаза вновь болью наполняются, той самой — глубокой, безысходной, на которую невозможно смотреть без замирания сердца.
— Я был у матери, — и вдруг тему меняет. — С лечебницы позвонили, сказали, что кому-то из родственников нужно срочно приехать. Пришлось просить Ярослава поехать со мной, потому что нужен был кто-то из совершеннолетних, чтобы меня к ней пустили. Я хотел… я… я хотел, чтобы ты… Черт. — Резко выдыхает и качает головой. — Я планировал только завтра вернуться в город. Ты понимаешь? Лиза, ты понимаешь, что было бы, если бы я вернулся домой только завтра? Если бы Вероника не позвонила мне… Почему молчишь? Посмотри на меня… Бл**ь, посмотри на меня, Лиза, — Обхватывает мое лицо ладонями и поднимает, заставляя посмотреть ему в глаза. В глаза, которые практически плачут.
— Я мог потерять тебя, — шепчет дрожащим голосом, и утирает подушечкой большого пальца вырвавшуюся из уголка моего глаза слезу.
— Я должна была так поступить.
— Почему? — привлекает меня ближе. — Почему не сказала, что тебе дали задание? Почему не сказала, что игра продолжается? Даже после того, как флэшка… — Замолкает, брови непонимающе сдвигаются к переносице, так что от приглушенного света тени под глазами становятся еще длиннее. — Чем они тебе угрожали?.. Лиза. Лиза, чем?
— Тобой, — почти беззвучно. Дрожащими пальцами касаюсь его сырой толстовки и сжимаю в кулаках с такой силой, будто Макс собрался сбежать от меня на другой конец земли, а я не могу, не хочу его отпускать.
— Ты… Лиза, — вижу, как трудно ему стало говорить. — Ты должна была… надо было мне все рассказать.
— Я не могла. Оскар запретил.
— И ты пошла на это безумие одна?
— Почти… — прячу глаза. — Зоя была личной местью Оскара, но так вышло, что… что мы с ней вроде как поменялись местами.
Касается моих остриженных волос и заправляет локон за ухо. Заводит руку мне за шею и притягивает к себе, заключая в объятия.
— Прости… — шепчет с горькой нежностью. — Прости, что наорал на тебя. Просто… ты просто должна была мне все рассказать.
— Я не могла, — дрожу в его руках, от всего: от холода, от чувств, от эмоций. Обнимаю его так, будто это в последний раз. Будто его вот-вот у меня отнимут. — Они бы убили тебя…
— Глупая. Я бы что-нибудь придумал.
— Что? — заглядываю Максу в лицо. — Что ты можешь один против них?
Ласково проводит ладонью по моей щеке и слабо улыбается:
— Лиза, я это все заварил, мне и расплачиваться. Но ты не должна больше в этом участвовать. Ни в какой роли и не под каким шантажом. Я пытаюсь закончить все это дерьмо, но у меня никогда не получится, если ты будешь скрывать от меня подобные вещи. Это было четвертое задание… Какого… — Хочет выругаться, но вовремя замолкает, отстраняется на шаг, запускает руку в волосы и смотрит на торшер с таким видом, будто и его готов в стену запустить.
— Если бы Вероника мне вовремя не позвонила…
— Хватит говорить о Веронике, — сама от себя такой жесткости в голосе не ожидала. И Макс, судя по выражению лица, тоже.
— Я только благодаря ей успел.
— Хорошо. Если хочешь, я наплюю на ее мотивы и позже еще раз поблагодарю. Просто не говори о ней хотя бы сейчас.
— Ты повела себя, как идиотка.
— Да. И это все, что я могла.
— Нет, не все. Ты должна была… обязана была рассказать все мне, — повышает голос, и мой голос автоматически звенеть начинает:
— Как ты можешь упрекать меня в этом, если и у самого полно секретов?
Делает шаг вперед, лицо багровеет:
— Если я что-то и скрываю, то только ради твоего же блага.
— Правда? — мрачно усмехаюсь. — А я, по-твоему, ради чего тебе правду не рассказала? Не по той ли же причине?
— Это не одно и то же, Лиза.
— Не надо меня сейчас отчитывать.
— Это не одно и то же, — не слышит меня. — Я втянул тебя в игру, мне и отвечать. МНЕ — НЕ ТЕБЕ.
— Да, но не отбитой головой.
— А чем? Твоим здоровьем? Заплывом в ледяной воде? Какой на хрен заплыв с твоим больным сердцем?
— У меня не больное сердце, — выкрикиваю что есть мочи и резко замолкаю. Тяжело дышу, бреду к кровати и опускаюсь на край. Провожу ладонями по разгоряченному лицу, пытаясь прийти в чувства, и делаю вид, что не замечаю, как Макс сверлит меня взглядом. Делаю вид, что и не сказала только что ничего такого, что собиралась сказать ему при совершенно других обстоятельствах.
— Что? — наконец выдыхает. А я продолжаю упрямо молчать и закипать от десятков бушующих во мне эмоций, пытаюсь не давать им волю.
— Лиза… То есть как… ты не больна?
— У каждого свои секреты, разве не так, Макс?
— Не понимаю… — неуверенно посмеивается, заведя обе руки за голову. — Ты сейчас прикалываешься надо мной? Ты… это что, все ложь была?
— Нет. Я просто не говорила тебе всю правду. — Голова идет кругом. Эта ночь определенно выйдет для меня боком. Ни на что больше сил не осталось. Ум за разум заходит.
— Черт… Я сейчас двинусь, — говорит сбитым с толку голосом. — Мне надо покурить. — Но с места не двигается, глаз с меня не сводит.
— Помнишь, когда на вечеринке в доме Светлаковой ты толкнул меня на стол к Оскару?
Молчит.
— Я знаю, что это был ты.
— И что? — хрипло.
— Тогда все подумали… что я — психичка какая-то, раз грудь не могу показать. — Усмехаюсь и встаю на ноги. — Нет — все до сих пор так думают. Какие только не ставят мне диагнозы. Говорят: то я развлекалась за границей, то лечиться ездила…
— Мне плевать, что они говорят.
— Да, но в чем-то они правы. Я теперь… не совсем нормальная. У меня есть кое-что, что никогда не позволит мне стать… обычной, понимаешь?
Расстегиваю мастерку, снимаю и бросаю на пол. Макс провожает мои действия без какого-либо выражения, лицо будто застыло, только глаза… как всегда выдают его. Сейчас он явно не понимает, что происходит. А я даже не уверена, готов ли он к тому, что я хочу ему показать.
Сжимаю в кулаках край футболки, собираясь снять и ее, но замираю на несколько секунд в ожидании, что остановит, что-нибудь скажет… но Макс молчит. Просто смотрит мне в лицо, без единой эмоции, будто провалился куда-то во времени.
— Пятнадцать месяцев назад… — выдавливаю из себя по слову, дрожу так сильно, как никогда раньше, кажется, даже ног не чувствую. Снимаю через голову футболку и отправляю вслед за мастеркой, оставаясь в простом хлопковом лифчике. — Пятнадцать месяцев назад мне сделали… это. Можешь, — тяжело сглатываю, — можешь опустить глаза.
Еще некоторое время Макс упрямо продолжает смотреть мне в лицо, и наконец, медленно опускает взгляд ниже, скользит им по шее, а затем по груди — по толстому, еще не успевшему побелеть шраму, который останется со мной до конца жизни после операции по пересадке сердца.
Глава 17
— Гипертрофическая кардиомиопатия, или ГКМ. У меня обнаружили ее еще в детстве. Коротко говоря — сердечная мышца утолщалась, что могло привести к закупорке. Люди, больные ГКМ находятся в группе повышенного риска внезапной смерти.