— Только после того, как выбью из них все дерьмо, — отвечает мне широкой, чертовски счастливой улыбкой Чача, и вот сейчас… в эту секунду, я вижу в нем того самого Чачу, каким он был раньше — до всего, что случилось. Того самого Пашку — моего друга.
Свист.
— Менты-ы-ы, — орет Лысый, и уже спустя мгновение на месте этих пятерых остается лишь облако поднятой в воздух пыли.
— А-НУ, СТОЯТЬ. СТОЯТЬ, КОМУ ГОВОРЯТ, — И свист звучит совсем близко.
Лицо Чачи выражает крайнее недоумение и даже некоторое огорчение, когда я с силой толкаю его в спину и заставлю сдвинуться с места.
— ВАЛИМ, ЧАЧА. ВАЛИМ. НУ.
И мы бежим. Бежим, как в старые добрые времена.
Два здоровых мужика убегают от ментов, будто те нас в отделение доставят, составят протокол за хулиганство и мамку с папкой вызвонят.
Ха.
— Разделимся, — кричит Чача, виляя из стороны в сторону, словно змейку ногами нарисовать пытается.
— Ага. Щас, — хватаю за шкирку и толкаю вперед, чтобы видеть его, чтобы не свернул куда-нибудь в темный переулок. Разделиться ему надо. Хватит с меня этих… "разделений".
Прямо — до конца набережной. Направо — в переулок между двумя старыми базами отдыха, дальше — через забор, по территории стоянки, снова через забор, остановиться у закрытой булочной, упасть на асфальт, привалиться спиной к кирпичной стене и как последний психопат-мазохист наслаждаться колющей болью в паху.
И ржать. Ржать, как два последних идиота на всю улицу. Ржать до тех пор, пока в горле саднить не начнет, а мышцы челюсти не сведет судорогой.
— Кажется, отстали, — сквозь смех выдавливает из себя Чача.
— Ага, — все, что удается ответить мне.
Вскоре смех стихает. Становится все тише и тише, все меньше в нем звучит легкости и веселья. И вот уже ни звука не слышно, только лай собаки где-то вдали, и приглушенные голоса прохожих нарушают молчание этого вечера. Нашего с Чачей молчания. Молчание, в котором гораздо больше смысла, чем в любых из сказанных сегодня слов. Иногда они просто не нужны. Иногда нужно просто… просто посидеть вот так — плечо к плечу, с разбитыми лицами и содранными в кровь костяшками пальцев… наверное, нам двоим именно это и было нужно. Именно это — почувствовать, что такое снова быть на одной стороне.
— Лиза беременна, — слова сами находят выход из моего рта. Хриплые, едва слышимые.
Но Чача услышал — чувствую, как теперь взглядом мой висок прожигает. Но продолжает молчать, гад. А ведь есть что сказать, знаю — есть. И мне, черт, надо это услышать. Сейчас.
— Пф-ф-ф… — первое, что выпархивает из его рта вместе с каким-то ненормальным смехом.
Хлопок по плечу болью отзывается где-то в ребрах, и я поворачиваю к Чаче голову.
— Ну ты и придурок, Яроцкий, — окрашенные в кровь зубы напоказ выставляет, но улыбка его кажется такой чистой, такой искренней, что аж не по себе становится, стыдно за себя становится. — Так вот почему ты такой кислый? — Достает из кармана сигарету, крутит между пальцами, но закуривать не спешит. — Переживаешь?
— Ну, а ты как думаешь? — откидываюсь затылком на стену и смотрю на звездное небо. — Да я, блин, места себе не нахожу. Как подумаю о… Черт, — Шумно выдыхаю, и качаю головой. — Нам и так хорошо. Нам… просто… нам с Лизой и вдвоем хорошо.
Слышу, как чиркает зажигалка, и запах сигаретного дыма ударяет в нос.
— С каких пор ты такой слабак, Яроцкий? — с осуждением.
Сужаю глаза, глядя в разбитое лицо Чачи:
— Это кто мне тут о слабостях рассказывает? — киваю на сигарету.
— Да. Ты прав. Это мы слабаки, — соглашается задумчиво. — Мы с тобой слабаки, Макс. А Лиза… а Лиза — нет. Лиза сильнее нас с тобой вместе взятых. Она справится. А ты, вместо того, чтобы трястись от страха за нее и сопли на кулак наматывать, должен верить в нее. Верить, как никогда. Потому что… потому что я ее знаю. Знаю. Лиза справится. Нет ничего такого, с чем бы она не справилась. Так что ты радоваться должен… придурок.
— Я могу ее потерять. Из-за этого ребенка. — Ну вот, снова самому себе по роже съездить хочется. За слабость, за страх… за тихий ужас, что поселился в моем сердце с того дня, когда Лиза, сияя самой счастливой улыбкой на свете, сказала мне, что у нас будет малыш. Черт… я так за нее переживаю. Так переживаю. Она просто… она просто может не пережить эти роды…
— Эй, придурок? — зовет Чача, толкая меня в плечо. — Да я бы все отдал, чтобы на твоем месте быть.
— А тебе отдавать нечего.
— Точно, — смеется.
— Так что губу закатай, — ухмыляюсь, чувствуя, что немного легче стало, просто потому, что позволил себе поделиться с кем-то своими страхами. Да и не просто с кем-то, а…
— Слышь, Чача? — облизываю пересушенные губы и оглядываю с головы до ног этого "престарелого бомжа" с поплывшей рожей. — Ты давай это… дерьмо свое заканчивай. Все это заканчивай, понял? Я серьезно.
Чача лишь качает головой и отводит неясный взгляд в сторону.
Недолго думая, выхватываю сигарету у него из рук и отправляю в полет к противоположной стене, яростно выпаливая:
— Не дай Бог я от тебя запах бухла, или никотина учую, когда моего мелкого крестить будешь… Убью на фиг.
Чача смотрит на меня во все глаза, и его челюсть медленно приоткрывается.
— А, и это, — киваю на плешивую щетинку. — И побрейся заодно. Хороший тебе стимул придумал? Вот тебе и шанс, Чачик. Не упусти его.
— Но…
— Всегда пожалуйста.
Восемь месяцев спустя
Здесь точно не может пахнуть детской присыпкой, грязными подгузниками, и… ну и всем остальным, чем там от детей пахнет? Но я чувствую. Чувствую этот запах, будто он внутри меня живет. Стою на улице, у главного входа в роддом, трясусь с ног до головы, грызу ногти, то поднимаюсь по ступеням, то спускаюсь обратно, в раз тысячный смотрю на телефон, следя за временем и… И ЧУВСТВУЮ ЭТОТ ЗАПАХ. Судя по всему, это душком из недалекого будущего веет.
Опускаю пятую точку на ступеньку и с силой провожу ладонями по лицу. Отстукиваю пятками по плитке. Ковыряю пальцы. Прячу пальцы в карманы. Достаю связку ключей и раскручиваю на каждом пальце по очереди. Прячу ключи обратно и рассматриваю ногти на пальцах, словно карты Таро раскинул, а понять, что к чему вот ни хрена не могу.
— Молодой человек, вам нехорошо?
— Да. То есть — нет. Я… нормально все, — как псих последний отвечаю проходящей мимо пузатой будущей мамаше, но та блин заботу проявляет, практикуется походу, не отстает.
— Мне позвать кого-нибудь?
— Угу… адекватного меня позови, — мямлю себе поднос, все сильнее отстукивая пяткой по плитке.
Беременная уплывает в двери роддома. Провожаю ее взглядом и понимаю, что так сильно кусаю губу, что на языке привкус крови чувствую.
И тут как заорет кто-то. Надрывно — воплем диким. И я как подпрыгну на месте, и копчиком как ударюсь… Вот давно я так не матерился… очень давно. Рожающие эти воплями своими до инфаркта кого угодно довести могут, клянусь — чуть не случился. Аж за сердце хватился…
Черт. Мне б сейчас нашатыря понюхать, или успокоительного пару пилюлек выпить. Совсем крыша едет.
Лиза там. А я здесь.
Лиза ТАМ. А я ЗДЕСЬ.
Ни черта это не правильно.
— А, да пофиг, — срываюсь с места и как шальной мчусь вверх по ступенькам как вдруг визг шин и громкий возглас: "Ма-а-акс. Сто-о-ой", как по команде заставляют остановиться.
Пф-ф… ну это надо видеть.
Две отполированных тачки S-класса с визгом шин по асфальту как попало влетают на роддомовскую парковку и, не успевают стихнуть двигатели, а из дверей уже вовсю вываливают знакомые лица.
— Тебе нельзя к ней, — орет Зоя, на ходу тыча в меня пальцем. — Там операция полным ходом идет.
— Да как бы я в курсе уже, — рявкаю, ни то на нервах, ни то со злости, и руками всплескиваю. — А вы чего так долго тащились? Она там уже полчаса как рожает, — быстро сбегаю вниз и с диким возмущением и огнем в глазах смотрю на каждого по очереди; такое чувство, будто это я беременный, будто я рожаю.
— Так пробки ведь, — разводит мой папаня руками. — А я как бы не всесильный.
Ну вот папаша мой. Всех пособирал. А предварительно — за три дня до запланированного кесарева, — всех в столицу перевез. И "всех", это реально означает ВСЕХ их. Маму и папу Лизы, бабушку Лизы, Зою, Чачу, Ярика с его женой и малым… Всю Лизину беременность на себя роль заботливого деда примеряет — папаша мой. Уже во второй раз, кстати, примеряет. Первый внук-то у него — Ярика пацан. А я хоть все еще и плохо с отцом лажу, но не полный дурак, чтобы из-за гордости своей здоровьем Лизы рисковать, так что, скрипя зубами, но принимаю все, что он предлагает и делает для нас.
В общем, в столице мы все. В одном из лучших роддомов, что тоже дело рук моего папаши. Он для Лизы все организовал, все подготовил… уж больно нравится ему дедом быть.
Кто бы мог подумать.
На протяжении всего срока беременности ее наблюдала целая бригада лучших, высококвалифицированных врачей: трансплантологи, иммунологи, акушеры, педиатры, нефрологи… Кого там только не было. Все девять месяцев, считай, из медицинского центра не вылезали, и сложно представить, но Лизе это даже нравилось. Она назвала это "началом проявления заботы о нашем малыше". Точнее — малышки. Девочка… девочка у нас будет, ага. Главное, чтобы эта девочка моей девочке проблем не наделала. Такое чувство, что я все эти месяцы в огромном чане с кипятком варился. Даже вдоха полной грудью сделать не мог — больно до сих пор, стальным обручем стягивает.
Ну не могу я… Не могу не думать, не могу избавиться от этих чертовых мыслей, что что-то может пойти не так. Что я, бл*ть, сознательно на этот риск пошел, что Лизе мозги на место не вставил, пусть даже и злилась бы на меня, обижалась, ненавидела… Она… она не понимает. Никто, черт, не понимает, что это не шутки ни хрена. Что пересадка сердца — это тебе не протез зубной поставить. И такое чувство дикое, что я один из всей нашей родни адекватный, а они — идиоты, улыбаются, смеются, распашонки покупают…