Первая ведьма
Хвала тебе, Макбет, гламисский тан!
Вторая ведьма
Хвала тебе, Макбет, кавдорский тан!
Третья ведьма
Хвала Макбету, королю в грядущем!
Банко
Зачем ты содрогнулся? Их слова
Ласкают слух. А вас прошу, признайтесь:
Вы вправду существуете иль нам
Мерещитесь?
<…>
Но если, наперед судьбу предвидя,
Вы знаете, что станется, что нет,
Поворожите также человеку,
Который милости от вас не ждет
И ненависти вашей не боится.
Первая ведьма
Хвала!
Вторая ведьма
Хвала!
Третья ведьма
Хвала!
Первая ведьма
Ты менее Макбета, но и больше.
Вторая ведьма
Без счастья, но счастливее его.
Третья ведьма
Ты предок королей, но не король.
Хвала, хвала вам, Банко и Макбет!
Первая ведьма
Хвала вам Банко и Макбет, хвала вам!
26 июня 1612 года
Роджер Мэннерс, 5-й граф Ратленд, последние часы жизни
И я впервые осознал всю чудовищную несправедливость жизни, которая заставляет этого соловья петь в клетке, сплетенной из нищеты и изнуряющих попыток из нее выбраться.
Из необходимости добиваться благоволения таких посредственностей, как я, Саутгемптон и несть нам числа.
Из благосклонности каждого зрителя, которого необходимо заманить, развлечь, расшевелить, растрогать, облагородить примитивные чувства, разбудить заспанные мозги – и все это ради шиллинга, с трудом выуженного из его кармана.
И как же я смею разговаривать с этим гением менторски?
Но и как смеет он опускаться до уровня пигмеев, вместо того чтобы стремиться – ежеминутно, ежесекундно – к совершенству?
Нет, моя миссия все же не в том, чтобы преклонять перед ним колени, а в том, чтобы злить его, дразнить и заставлять подниматься все выше и выше. Только в этом, всегда в этом!
В этом – даже всего через секунду после того, как он, не прилагая никаких усилий, щеголяя скоростью импровизации, почти не переводя дыхание, выпалил искрящийся, сверкающий фрагмент.
Моя миссия – и это так трудно, ты бываешь так жесток, Великий Архитектор! – быть его врагом, к которому он, гений, привязан сильнее, чем обычные люди привязываются к друзьям.
Ибо Судьба не посылает гениям друзей, она посылает им только врагов, будоражащих их гениальность, побуждающих их создавать шедевры.
Вот почему я не сказал ему ничего, кроме «Годится!».
А потом еще и спросил ворчливо:
– Но ведь нельзя, – надеюсь, ты это понимаешь? – чтобы ведьмы, возникнув в начале, потом исчезли бесследно. Когда они появятся в следующий раз?
– Что за детский вопрос, Роджер, – сказал он небрежно, – разумеется, ведьмы еще пригодятся в тот ключевой момент, когда Макбет уже станет королем и захочет узнать, доколе небо будет потакать его злодейству. И эти бородатые старухи, с помощью вызываемых ими призраков, посулят ему бессмертие – а он, ослепленный успехом, поверит. Я считаю…
Он чувствовал, что в дни работы над «Макбетом» его «я считаю» обретает силу закона. И упивался этим.
– Я считаю, что предсказания должны быть таковы: возмездие настигнет преступника лишь после того, как какой-нибудь лес пойдет на обороняемый им замок… ну-ка, Роджер, ты ведь знаток: какой лес? на какой замок?
– Бирнамский. На Дунсинан. Но как ты намерен из этой мистики выпутаться?
– Не перебивай. Дай мне имя того, кто убьет Макбета.
– Макдуф. Файфский тан.
– Отлично! Тогда запоминай слово в слово!
– Ты прекрасно знаешь, Уилл, что хороший текст я всегда запомню слово в слово.
– А потом записываешь, а потом я отдаю эти листы переписчику, который думает, что Shakespeare – это всегда один Шакспер. Так было с «Ромео и Джульеттой», так будет с «Макбетом» и со всеми будущими совместно создаваемыми нами пьесами… Что ж, дело твое и миледи. Я вовсе не против оставаться Shakespeare в одиночестве.
«Знать бы тогда, что их будет так немного, этих шедевров, и даже “Бурю” мы закончить, скорее всего, не успеем, – думаю я сейчас, в последний свой день, когда и думать-то получается только благодаря питью Шейла. – Хотя что значит немного? Ровно столько, сколько Великий Архитектор включил в свой план…»
– Итак, лорд и леди Ратленд, – радостно возгласил Уилл, – вот вам сцена с призраками!
Гром. Подымается первый призрак: голова в шлеме.
<…>
Первый призрак
Макбет, Макбет, Макдуфа берегись,
Макдуфа, тана файфского. Довольно.
(Уходит в землю.)
<…>
Гром. Подымается второй призрак: окровавленный младенец.
Второй призрак
Макбет! Макбет! Макбет!
Макбет
Я б слушать мог тебя тремя ушами.
Второй призрак
Лей кровь, играй людьми. Ты защищен
Судьбой от всех, кто женщиной рожден,
(Уходит в землю.)
<…>
Гром. Подымается третий призрак: дитя в короне, с ветвью в руке.
Третий призрак
Будь смел, как лев. Никем и никаким
Врагом и бунтом ты не победим.
Пока не двинется наперерез
На Дунсинанский холм Бирнамский лес.
Макбет
Но этого не может быть! Я рад.
Нельзя нанять деревья, как солдат.
Нельзя стволам скомандовать: вперед.
Пророчество мне духу придает.
Цари, Макбет, покамест не полез
На Дунсинанский холм Бирнамский лес.
– Ну как, – спросил Уилл торжествующе, – годится?
– Э-э-э… таинственно, загадочно… э-э-э… – почему я вдруг опять стал мямлить? проклятая детская привычка! – И все же, дорогой сэр Шакспер, каковы… э-э-э… разгадки?
– Куда подевалась ваша фантазия, дорогой лорд Ратленд? Просто перед тем как отправить войско на штурм замка Дунсинан, какой-то военачальник… позже придумаем, кто именно… приказывает солдатам нести над собой ветви, те, что потолще и густо покрыты листвою – это помешает людям Макбета определить численность штурмующих.
– Допустим… э-э-э… а как насчет того, что «Макбет для тех, кто женщиной рожден… э-э-э… неуязвим»?
– Немудрено, что вы, лорд Ратленд, не поняли, о чем идет речь. – Какая дьявольская насмешка в его голосе! – А вот миледи Элизабет, уверен, поняла. Не правда ли, миледи?
Она кивнула, а Уилл начал:
Макдуф
Сюда, проклятый пес!
Макбет
Из всех людей я лишь с одним тобой
Встречаться не хотел. И так уж кровью
Твоих домашних дух мой отягчен…
<…>
Труд пропащий:
Ты легче можешь воздух поразить,
Чем нанести своим мечом мне рану.
Бей им по уязвимым черепам —
Я защищен заклятьем от любого,
Кто женщиной рожден.
Макдуф
Так потеряй
Надежду на заклятье! Пусть твой демон,
Которому служил ты, подтвердит:
До срока из утробы материнской
Был вырезан Макдуф, а не рожден.
Теперь и я все понял: дети, появившиеся на свет в результате кесарева сечения, когда-то назывались «не рожденными женщиной» – и идиома эта сохранилась до нашего времени!
Я понял и мысленно назвал Уилла гениальным мерзавцем.
Конечно, он не заслуживал бранных слов – только восхищения, но как иначе у меня получилось бы не почувствовать себя одиноким и ненужным?
23 апреля 1616 года
Уилл Шакспер, последние часы жизни
Чем более свободными и раскованными становились мы с Элизабет, тем приметнее увядал Ратленд. Плюя на все его «АлефЛамедРеш», я не только наговаривал отличные куски текста, но и предлагал такие идеи и решения, которые в его неплохо, надо признать, устроенные мозги не приходили да и не могли прийти. Особенно хорошо помнится, что высмеял его требование к жене придумать монолог уже лишившейся рассудка леди Макбет.
– Роджер, – сказал я снисходительно, – сразу видно, что ты никогда ничего не сочинял, а только поучаешь нас с миледи, как это нужно делать.
И с наслаждением понял, что нанес удар совершенно точно.
– Поверь, – продолжал я, – что создать убедительный монолог сумасшедшего может только тот, кто сам находится на грани безумия. Поверь хотя бы потому, что я долго бился над той сценой, где Офелия, уже сойдя с ума после гибели Полония и исчезновения его трупа, является во дворец. Ничего не получалось до тех пор, пока не догадался: она должна петь что-то случайное и бормотать какие-то случайные слова. Однако леди Макбет петь мы не заставим – хотя бы потому, что скажут, будто Shakespeare повторяется. Предлагаю другое: ее безумие обсуждают два врача, а она появляется на сцене ненадолго и говорит, что никак не может отмыть руки от крови убитого короля Дункана… пусть еще просит отсутствующего мужа не пугаться призрака Банко. Вы согласны со мною, миледи?
– Да, Уилл! – как звонко она произносит мое имя! – Ты совершенно прав.