Арсений вернулся с тяжелым молотком и большими гвоздями.
«Что он хочет делать? Двери забить на лестничную клетку?» Она только подумала это, вслух не произнесла, а он усмехнулся и сказал:
— Нет, дверь забивать не будем. Ты же у нас святая. Вот и будет у тебя испытание, мытарство божье. В паркет гвозди полезут. Только ножки мы тебе не сведем, а разведем. Чтобы мне потом удобно было делать то, чего я был всегда лишен… С Володей-то все нормально было? Расскажи, как он тебя пользовал…
Арсений говорил уже как-то вяло, равнодушно, монотонно, без эмоций. На Милу поглядывал как бы с сожалением, переживая за ее такое беспомощное положение.
Положение было действительно беспомощное. Не только потому, что она была крепко связана. Он ее, кстати, уже и развязал. Но она не могла пошевелить даже пальцем. Наркотик давал о себе знать. А вот сознание работало отчетливо.
Арсений между тем стащил ее со стула и стал аккуратно раскладывать на полу. Развел руки в стороны, ноги — насколько мог шире. Устал. Присел на стул, стал смотреть, склонив голову набок. Что-то ему не понравилось. Снова свел руки, ноги. Стал раздевать, переворачивая Милу с боку на бок. Раздел догола. Вещи заботливо подложил под голову. Потом передумал, отнес их на диван. С дивана взял «думочку» и положил под голову своей жертве. Потом снова развел ей руки и ноги. Опять какое-то время молча смотрел и, наконец, приступил к исполнению главного замысла. Первый гвоздь с хрустом вошел в ладонь, расколол паркетину. Второй… Запахло кровью. Так пахнет, когда моешь принесенную с базара свежую печень. Боли она совершенно не чувствовала. Язык ее не слушался. Она как бы со стороны и издалека наблюдала за Арсением. Тот стал раздеваться.
— Ну почему все так? — говорил он, прыгая на одной ноге, снимая брюки. — Почему у меня со всеми все выходит, а с тобой нет? Ничего не получалось, только иногда кое-как… А ты мне о своей любви зудишь, к доктору направляешь. Был я у доктора, был! Нормальный я. Это с тобой что-то. Знаешь, вот если и сейчас ничего не выйдет, я убью тебя…
— Ли-и-за-а, — собрав всю волю, прошептала Мила.
Она боялась за девочку. Вдруг та увидит это?
— А-а, — догадался Арсений, — не переживай, я все приберу. А что, она так и не знает ничего? Ну, она-то ладно… А моя мать, твои родители? Как это они не заметили, что ты не была беременна?
Мила удивилась, что он говорит сейчас об этом. Ведь это был их совместный план. Страху они тогда натерпелись…
И он ведь знал, чувствовал, что она старалась во всем угодить ему, идти навстречу его не очень-то нормальным прихотям. Напрасно. Он все больше и больше ненавидел ее. Она стала для него воплощением зла. Ему бы взять да отказаться от нее, разойтись, создать новую семью. Но в мозг, подстегиваемый все увеличивающимися дозами наркотиков, вселилась мысль: он должен овладеть ею, а затем уничтожить. Стереть с лица земли. Что делать с девочкой, он еще не знал. Так далеко он еще не заглядывал.
Все это он рассказывал распятой Миле, стоя над ней в чем мать родила.
— Арсений…
Это была Зоя Павловна. Он был так увлечен своей идеей, что даже не думал о том, заперта ли дверь…
— А, мама, — спокойно сказал он и отошел, как был, к столу, сел, заложив нога за ногу, — а мы вот тут решили выяснить отношения. Раз и навсегда.
Зоя Павловна не слышала, что он говорит. Только сейчас она увидела обнаженную, залитую кровью, распятую на паркете огромными гвоздями невестку. Увидела и поняла то, что не укладывалось в голове. И это было с ней, в ее семье. То, что среди ночи показывают по телевизору в американских фильмах ужасов. Это пришло в ее дом.
— Присаживайся, мама, не стой в дверях. Продует, — говорил между тем Арсений, — а что удивляться? Да, я болен. А почему? Почему бы тебе не спросить об этом у своего старшего брата? Чему он там меня учил параллельно с французским… Знаешь, он открыл мне тайну моего происхождения. Отец так и не знал, чей я ребенок? А, мама? Кто мой папа? Тот самый дядя из правительства, который приносил мне такие замечательные игрушки?
Зоя Павловна, Зоха, казалось, не слышала или не слушала, о чем и что говорит ее сын. Взгляд ее блуждал по комнате, избегая задерживаться на Миле и Арсении. Вдруг он остановился на пистолете, лежащем на комоде, прямо у руки, какой она оперлась, чтобы не упасть. Женщина взяла оружие и стала внимательно рассматривать его.
— Вот-вот, — пожал плечами Арсений, — мать убивает рожденного ею сына. Из пистолета. Нет, мама. Мелодрамы не получится. Садись.
Зоха обессиленно села на пол, машинально поправив юбку.
— А у меня тебе привет от дяди… Вам, наверное, интересно. Ты, мать, все удивлялась, куда это он пропал, не могла дозвониться… Ну, так уж и быть… Ведь это я грохнул старикана. Но первоначально план был другой, я хотел, чтобы он убил Степанкова. Нас такие тайны связывали кровные, что я доверял ему абсолютно. Между нами связь была посильнее, чем страх перед всеми правосудиями мира.
Мы приехали со стариком поздно ночью к Степанкову домой, чтобы поменьше было свидетелей. Мимо консьержа прошли очень легко — позвонили, заказали пиццу в какую-то квартиру. Когда ее привезли, мы забрали ее у разносчика прямо на улице и вошли в подъезд уже с пиццей, показали консьержу наряд с адресом, он даже звонить в квартиру, уточнять не стал. А потом его, видимо, сменили, потому что он так и не стал выяснять, где это мы застряли…
У Степанкова, как мне говорили мои люди, не было дня, чтобы он не ночевал дома.
Но когда мы зашли внутрь, в квартире его не оказалось, хотя свет горел, мы видели с улицы.
Дядя вскрыл дверь, ведущую в холл… О-о, он умел и это… Правда, дверь в квартиру ему не поддалась… Мы решили подождать его в холле, раз уж пробрались.
Но так случилось, что мы поссорились. Я взял нож и зарезал его. Не хотел убивать, но он вывел меня из себя…
Дверь в холл я захлопнул, потом дождался утра и вышел вместе с какими-то жильцами. Я спрашивал у них что-то во время прохода мимо консьержа, и он подумал, что я их гость, или что-то в этом духе. Страшно представить, сколько совершается преступлений благодаря таким вот охранникам и консьержам! Им на все наплевать…
Я стал следить за этим Степанковым сразу, как только увидел его на дне рождения Лизки… Он-то меня не заметил, зато я заметил его… Он мне мешал, хотел отнять мою жену. Я не собирался позволять ему этого…
План у нас был такой: зайти под предлогом разговора. Дядя должен был его убить так, чтобы это походило на заказное убийство и все решили, что это из-за бизнеса… Думаю, у него в жизни был подобный опыт, в этом я доверял ему… Он многое умел, даже удивительно… Только нас постигла неудача…
Я только там понял, как сильно я его ненавидел всю жизнь… А он начал говорить, что он все помнит, что он любит меня…
Когда он умер, мне сразу стало легче…
Мама, ты знала, что мой дядя был садистом и педофилом? Хотя в последнее время он больше любил смотреть пассивно, фильмы собирал, по клубам ходил…
Той ночью он предложил мне снова… Я не смог сдержаться, не знаю, что на меня нашло. Я ударил его…
Зоя Павловна как-то странно смотрела на сына и часто-часто дышала, казалось, она сейчас упадет в обморок.
— Не падай, мама, в обморок, не поможет. А чего ты удивляешься, неужели не знала? Не ври, — вдруг тоненько завизжал Арсений, — ты должна была знать…
Раздался выстрел. Арсений опрокинулся вместе со стулом. Он попытался подняться, посмотрел на черненькую дырочку на левой стороне груди, улыбнулся, руки у него подломились, он опрокинулся навзничь, успев произнести:
— Ну вот, все и кончилось…
Глаза его остались открытыми. Он смотрел на мать.
А она с удивлением смотрела на оружие в своей руке, вертела его по-всякому, не понимая, видимо, что же произошло. Раздался еще один выстрел. Зоя Павловна отлетела к стене и стала медленно сползать на пол.
— Как больно… Как больно ему было, — только и сказала она.
В дверном проеме показался Степанков.
— Мила… Зоя Павловна… О, черт!
За ним толпились люди: милиция, охранники, Михаил.
— Стоять всем на месте, — скомандовал Степанков, сбросил пальто и накрыл им Милу, — доктора!
— Доктора… доктора… — пронеслось по прихожей.
— Погодите, погодите, — забормотал Степанков, — одну минуточку…
Он почему-то попытался разжать пальцы Зои Павловны на спусковом крючке, словно это могло повернуть все вспять. И тут раздался третий выстрел. Степанков дернулся, поднял удивленное лицо.
— Вот это да! — изумленно сказал он и упал.
Швейцария, апрель 2009-го
Жив, жив остался наш герой! И его возлюбленная жива. И девочка Лиза. А иначе кому поднимать из руин N-ский комбинат? Кто родит ему сыновей — продолжателей рода Степанковых? И кто-то же должен удивлять мир волшебной музыкой, рожденной из занудных гамм…
Спустя несколько месяцев после описываемых событий, в горах Швейцарии, в частной клинике, где лечат за большие деньги все — от прыща на носу до раковых опухолей, — в приемной знаменитого доктора сидел Степанков. Он похудел, побледнел и все же был на ногах, его ранение оказалось не очень тяжелым. Хуже было у Милы. Ей делали операцию за операцией, по косточкам, по хрящичкам собирали запястья рук. Повреждения оказались серьезными, дело едва не кончилось ампутацией. Но все обошлось. А Лизоньке назавтра обещали снять повязку. Врачи уверены, что зрение у нее будет хорошее. Как ни странно, именно нервное потрясение мобилизовало ресурсы организма, сделало сложную операцию эффективной.
— Вы хотели со мной встретиться, господин Степанков? — доктор стремительно проследовал через приемную в кабинет, кивком головы приглашая Володю за собой. Говорил он на чистейшем русском.
От такой неожиданности Степанков потерял дар речи, запутался в заготовленных заранее немецких и французских словах благодарности. Доктор весело улыбнулся:
— Да русский я, русский. От братков и вымогателей, которые в служебных креслах сидят, сбежал… Излагаю быстро и коротко: жену еще долго собирать будем, но восстановим полностью, даже на пианино играть будет. Дочь почти наверняка будет видеть нормально (кстати, девочка очень похожа на вас), но нужны будут кое-какие процедуры, упражнения… Все. Какие еще вопросы?