Верили этим слухам московские коммунальщики восьмидесятых, нет ли, но на момент вселения Альки Поплагуева в переулке шла энергичная реконструкция, – двухэтажки сносились одна за другой. Так что дом, в который подселился Алька, оставался единственным нетронутым. Но и он ждал своего часа. Едва ли не все квартиры были уж расселены. И, как во всяком жилище, покинутом человеком, появились первые следы запустения. На лестничных площадках лежали выброшенные из квартир ненужные вещи, среди которых попискивали крысы. Валялась обвалившаяся сырая штукатурка. Алька не только в подъезде, но и во всём доме оставался чуть ли не единственным жильцом. Прочие подъезды стояли заколоченные крест-накрест. Владелец квартиры, дагестанец, геолог, по полгода пребывал в экспедициях.
Собственно, и сама квартира, светлая, четырёхкомнатная, с высоченными потолками, носила первые следы разрушения. Старый тополь, растущий перед домом, по весне выдавил рассохшуюся ставню, распахнул окно и возложил пухлую, в клейких листочках лапу прямо на обеденный стол, так что тополиный дух распространился по квартире.
Алька был не единственным жильцом в квартире. Племянница хозяина Азиза, семнадцатилетняя студентка педагогического института, которой дядя поручил приглядывать за жильём, к обязанностям отнеслась ответственно. Сначала забегала два раза в неделю, затем – ежедневно, да как-то и осталась на ночь. Утром поплакала по утраченной девственности, призналась, что дома ждут братья. И если только узнают… Или зарежут, или жениться! – она грозно подняла густые брови.
– А мы им не скажем, – утешил её простодушный Алька.
Азиза поняла, что мужа из этого шалопая не выйдет, вздохнула, да и прижилась. Хозяйкой она оказалась преискуснейшей. Вот и сейчас к приходу гостей стол был накрыт кавказскими разносолами.
Следом подъехала и Светка. Подъехала не одна.
– Сюрприз! – протянула она через приоткрытую дверь. – В кардиоцентре встретились.
Посторонилась:
– Входи, чудное мгновение!
Все поднялись в ожидании.
В квартиру вошла Кармела. Увидела Клыша. Спала с лица. Помертвел и Данька. Теперь и Светка заметила, что сюрприз не удался.
– Я заранее не сказала, – пробормотала она. – Хотела, чтоб неожиданно.
– У тебя получилось, – подтвердил Алька.
Через час разошлись по комнатам. Деликатно уединили Клыша с Кармелой.
Клыш пристально вгляделся в непривычно неловкую Кармелу.
– Даня, – попросила та. – Поедем лучше ко мне. Мы с Колей на Якиманке жильё снимаем. Он сейчас в командировке. Будет звонить. Мне бы спокойней. И никто не помешает…
Она прижалась по-прежнему, зазывно.
Вызвали такси.
– Как Моргач поживает? – спросил Клыш в машине.
– Что?.. Да всё то же. Удивительный талант!
– Помню, помню. Хирург от Бога!
– Да что хирург? Исследователь редчайший. Даже профессор Амосов – мировая величина – недавно на симпозиуме говорил о нём как о поразительном явлении. Представляешь? Сам Амосов и во всеуслышание – о Коле как о явлении.
Она оживилась:
– Помнишь, я тебе рассказывала насчёт новой технологии замены сердечного клапана? Так вот уже совсем рядом. И мешочек продуман. И как взорвать возле клапана. Сейчас полетел в Курган к Илизарову сверить по ранней реабилитации. Амосов объявил, что первую операцию сделает сам Коля, а он ему будет ассистировать. Даже не верится!
Рассказывала взахлёб. Наконец, удивлённая, прервалась. Оказывается, такси уж с минуту стояло возле дома.
Поднялись на восьмой этаж «сталинки». Окно квартиры выходило на «обкомовский», красного кирпичика дом, а за ним выглядывал краешек Кремля.
Кармела засмеялась.
– Представляешь, раньше был виден весь Кремль. Удивительное зрелище! Но меж Кремлём и нами стояла фабричная труба. Уже и фабрики не было, и труба не дымила. Но вид портила. И я взмолилась: Господи, убери же это убоище! И что ты думаешь? Трубу и впрямь снесли, а на её месте… можешь теперь полюбоваться!.. Вовсе ничего не стало видно. Как же Коля хохотал:
– Какие претензии к Богу? Чего попросила, то и получила! И ведь и впрямь!..
Она засмеялась. Увидела, что гость неловко топчется. Подбежала.
– Прости, заболтала! Просто все мысли об одном!
Потянулась с поцелуем:
– Раздевайся. Я только на минуту в ванную.
И впрямь выскочила через минуту-другую, влажная, в халатике на голое тело, прижалась зазывно. Глаза начали покрываться знакомой поволокой.
Междугородний звонок отбросил их друг от друга.
– Одна нога там, другая здесь! – пообещала Кармела, устремляясь в соседнюю комнату. Через приоткрытую дверь Клышу хорошо был слышен сбивчивый разговор:
– Да… Ну говори же, – он одобрил?.. И по ранней реабилитации? Именно после оперативного лечения?! И что?! Считает, что получится? А я тебе, дурашке, что говорила?.. Но обязательно, чтоб адаптировано к кардиологии?!.. Просто блеск!.. Ты что ел?.. Не морочь мне голову! Ты вообще обедал? Сколько я должна повторять, что с твоим желудком баранина противопоказана?.. Вот только вернись, – сядешь у меня на жёсткую диету!
Они проговорили минут с двадцать. Наконец Кармела выбежала:
– Ты представляешь!?..
Она сбилась. Клыш стоял полностью одетый. Кармела смущенно огладила его лицо, губы:
– Прости, Данечка!
Клыш шёл пешком по ночной Москве и горько улыбался. Не за что было Кармеле просить у него прощения. Словно Пигмалион, она влюбилась в собственное творение.
Ранним утром в квартире на Таганке зачастил междугородный зуммер. Заспанный Алька, почёсываясь, добрался до прихожей, поднял трубку.
– Ну допустим, я, – буркнул он недовольно.
– Вижу, не вовремя, – раздался голос Фомы Тиновицкого. – Литра два, поди, в себя влил? Но извиняйте, дядьку, мне хуже, – уж полсуток не пью. На телефоне сижу. Разыскиваю Ваш бродь! Да все кто может тебя разыскивают. Срочно выдвигайся. Тебя тётя Тамарочка дожидается.
– Как только, так сразу.
– Да не как только, а просто сразу. Она в Шестой больнице. Я разговаривал с Липатовым. Сказано, – найти немедленно.
– Что? Так плохо? – Алька испугался.
– У тебя что, уши заложило?! – рассердился Фома. – В общем, бегу в больницу. Передам ей, что ты знаешь.
Алька откинулся затылком о стену.
На звонок вышла Светка.
– С тётей Тамарочкой что-то? – чутко угадала она.
Алька жалко улыбнулся:
– Ну почему живём в уверенности, что завтра будет так же, как и сегодня? И всякий раз удивляемся, обнаружив, что земля вертится, с каждым оборотом накручивая новые сутки и новые несчастья.
– Пулей собираемся, – по-своему расшифровала заковыристую фразу Светка.
В отделении Шестой больницы медсестра на посту без выражения взяла паспорт, позвонила по внутренней связи. Тотчас из ординаторской подошла врач – полнеющая женщина лет сорока.
– Он самый, – бросила медсестра, отчего-то неприязненно. Алька поёжился.
Врач оглядела сытого, холёного красавчика.
– Где ж ты болтался-то? Мы тебя третий день всей больницей разыскиваем.
Алька открыл рот для объяснения.
– Пошли, – перебила врач.
– А?.. – Алька разлепил губы.
– Только тем и жива до сих пор, что тебя ждёт.
Они вошли в двухместную палату. Одна кровать, со скатанным матрасом, была свободна. За ширмой недвижно лежала измождённая старуха с втянутыми дёснами. Слёзы поползли по Алькиным щекам.
Врачиха указала ему на табурет. Склонилась участливо к больной.
– Тамара Васильевна, приехал ваш сынок.
Ресницы умирающей вздрогнули, в попытке открыть глаза. Но усилие оказалось чрезмерным.
Врач подняла худенькую, в вялой паутинке руку, возложила сверху на Алькину ладонь.
– Это его рука, – шепнула она.
Старческий палец прополз по запястью, едва заметно нажал.
Алька припал мокрым лицом к её груди.
– И я тебя тоже, тётя Тамарочка! – забормотал он. – Знаю, ты к дяде Толечке торопишься. Скажи ему, чтоб не волновался обо мне. И оба – не переживайте. Всё будет тип-топ.
Он схватил руку, поцеловал. Принялся гладить, пожимать. Без ответа.
Врач аккуратно приподняла веко больной.
– Всё, – просто сказала она. – Надо же! Дотерпела.
Надвинула простынку на голову.
– А что… было? – выдавил Алька.
– Всё сразу. После в эпикризе распишу… А если без эпикризов, – жить устала.
Алька прикрыл глаза: тётя Тамарочка часто горько шутила про мужа, – мол, умер посреди роскошного здоровья. Вот и сама ушла одномоментно, не жалуясь, не болея, – неиссякаемая, казалось, энергия разом дала усадку.
В приёмном покое поджидали Оська со Светкой. Они уж знали.
– Успела хоть что сказать? – спросила Светка.
Алька вспомнил слабое поглаживание.
– Всё-всё, – ответил он.
В квартиру Земских Алька вошёл со страхом. Такую родную прежде, такую пугающую одиночеством ныне. Квартира стояла опрятная, вычищенная, как прежде. Будто хозяйка заранее приготовилась к уходу. Единственно, на плите стояла сковородка с оставленным «на следующий день» маслом и чайник с ситечком на носике – со спитой заваркой. Привычка с войны не выбрасывать продукты въелась навечно.
В гостиной, на большом столе, под вазой с искусственными гвоздиками, лежал ордер на квартиру и страховое свидетельство на случай смерти – на его имя. Неведомыми путями тётя Тамарочка исхитрилась прописать любимца к себе.
Алька опустился на стул и зарыдал навзрыд. Теперь, в одиночестве, необходимости сдерживаться не было.
Он закрыл тёмными пледами зеркала и в совершенном расстройстве принялся слоняться по квартире. Заглядывал в кухонные ящики. Бесцельно открывал и закрывал шкафы, тумбочки.
Открыл кладовку. Содержание шкафов и гардеробов он знал. А вот кладовку никогда не разглядывал. То есть забирался в неё не раз. Особенно при игре в сыщики-воры. Вор Алька с замиранием сердца прятался здесь в темноте от сыщика – дяди Толечки. Тот топотал по квартире, грозился, но найти не мог, пока исчихавшийся, торжествующий Алька сам не выскакивал наружу. Затхлый запах слежалой пыли въелся в память навсегда. А вот содержимое кладовки р