– Кому как не тебе знать?
– Да, это я, – через силу подтвердил Девятьяров. – Я в город приехал чистым, – никто и ничего. С паспортом на материну фамилию. Потому что отец наш меня, незаконного, официально не признал. Хорошо хоть после маминой смерти на произвол судьбы не бросил. В команду принял, за собой локомотивом тащит. Не станет его, не станет меня. А его не станет, если младший сын-хлюст – раз за разом подставы делать будет.
Девятьяров заново взъярился.
– Знаешь хоть, сколько желающих нашего отца схавать! А ты – как граната меж ног! Пойми, наконец! Все мы в цепочке. Меня отец тянет. Я – других. И вот тебя ещё в нагрузку получил. Сам по себе он! Кому ты это впариваешь, котяра облезлый? Потому и колобродишь, что подпорку под жопой чувствуешь. А если выбьют подпорку? Тебя-то с твоими прибабахами закопать куда-нибудь на зону – как высморкаться. По-прежнему в Москве билетами спекулируешь?
– Фарцую, – аккуратно подправил Робик.
– Считай, отфарцевался. То, что у Гуська ОБХСС на хвосте, знаешь? – рубанул Девятьяров. Робик посерел. – У него – значит, у тебя. И спасти тебя можем только мы с отцом… Пока ещё можем! Ну ты ж не полный дурак.
– Не полный! – согласился Робик.
– Так ляг на дно. Да хоть в комсомол! Куда-нибудь в Лесной район на годик. Пересидишь, вернёшься чистым. С анкеткой. Сколько предлагал!
– Не-к-ка! Неохота! – тоном сказочного Емели протянул Робик. – Там в галстуке ходить надо.
– Всё лучше, чем на зоне в робе.
– Роба в робе, – тотчас ухватил Баулин, прикинув, как пустит по городу новую хохму. Демонстративно заскулил.
– Чего ты меня, Димон, всё на слабо́ берёшь? Посадят, не посадят – бабушка надвое! Зато знаю за что рискую. Всегда забашлить могу! Снял навар – «бабки» на кармане. А что взамен? Копеечная зарплата, костюмчик с камвольного комбината да трендение про светлое будущее? Хочешь обратить в свою веру – посади меня на деньги. Тогда я без всякой агитации твой!
– Так проворуешься!
– С чего бы? – Робик оскорбился. – Зря, что ль, в финансовом пять лет оттрубил? А финансы – это как раз и есть наука воровать из прибылей. То есть чтоб никто не заметил.
– Больно ты шалый! – усомнился брат.
– Это я без денег шалый. Пока карманы зашиты.
Девятьяров призадумался, вновь забарабанил пальцами по столешнице.
Страну накрывала муть: кооперативы; какие-то диковинные СП да Малые предприятия попёрли грибами после дождя. Пресечь на корню не получилось, – слишком велик оказался напор либералов, бесконечно дующих доверчивому Генсеку в уши. Но и пускать дальнейшее на самотёк было бы недальновидно. Человеком, вокруг которого сбились здравомыслящие силы, стал Лигачёв. Сделал свой выбор и отец. Тем более что с Егором Кузьмичом приятельствовал со времен ВПШ. Выбранная сплотившейся командой стратегия Девятьярову была понятна: не можешь отменить – возглавь. Раз уж вынуждают играть по новым правилам, то правила эти необходимо приспособить под своих. Не входя в прямой конфликт, притормозить и перенацелить. Упёрлись в кооперативы? Что ж, создадим их при комсомоле. Пошли разговоры о частных банках? Комсомол – в закапёрщики. Главное – не упустить высот. С них видней, куда дальше двинуться, да и выцеливать удобней. В этой схеме своё место отвели Девятьярову. Сначала подпустили в самостоятельное плавание – зампредом в райисполком. Теперь как одного из самых молодых в команде перебрасывают на обком комсомола. Как раз с целью обкатать и попробовать на зуб то новое, что ломится в двери. И тогда уже ему самому понадобится команда, на которую можно опереться. Расставить на ключевые места своих людей, – так виделась на сегодня задача. А Робик при всех взбрыках далеко не дурак. Хоть и грозил ему тюрьмой, но знал: уж не первый год московские обэзээсники подступаются к билетной мафии. Выхватывают то одну группку, то другую. Но зацепить всерьёз не получается, – слишком хитро налажен внутренний учёт. И диковинную схему, о которую ломают зубы проверяющие, как узнал Девятьяров, придумал не кто иной, как Баулин-младший. Казалось бы, откровенный пофигист. Без совести, без принципов. Но наглый, хваткий, вёрткий. Может, и впрямь время таких ушлых наступает?
Девятьяров тяжелым взглядом прошёлся по пьяненькой, глумливой физиономии сводного брата. Довериться пока не решился.
– Ладно, подумаю! – намекнул он. Заметил, как оживились глазки напротив. – Но пока, чтоб ни пятнышка. От Гуська своего отойди. Его все равно за то ли, за другое посадят! И, само собой, – упаси боже ещё раз в ментовку загреметь. Иначе!..
Прижал длинный палец Робику к виску, будто дуло пистолета.
– Так что? – глянул на часы. Заторопился.
– Да понял, не дурак! Дурак бы не понял, – отмолотил одну из своих скороговорок Робик.
Девятьяров поднялся, подхватил шляпу.
– И ещё! – припомнил он. – Знаю, что не вылезаешь от девки своей. Мёдом, видно, намазана. Но жениться не вздумай!
– Ты мне ещё и баб подбирать будешь?! – заново взвился Робик.
– Иностранка. А это – пятно, – холодно объяснился брат.
Робик провожал уходящего брата глазами – впервые со спины. Рослый, сухопарый, плечи коромыслом. Плоский, упрямый затылок. Дуролом, конечно. Но прислониться можно. Тем более что в Москве и впрямь сделалось стрёмно. Не подступятся к главному, все равно найдут, за что посадить. Да хоть та же новая среди ментов фишка – наркоту подбросят. А садиться Робику не хотелось.
– Достали папашины холуи! – громко пожаловался Робик. – И когда только они от меня отстебаются?!
Пересел к Клышу. По брошенному искоса взгляду понял, что тот всё слышал.
– Ну да, брательник, – признал он. – Всё одно падаль.
– Что ж вокруг тебя одна падаль? – Данька усмехнулся. – Где ни встречу, обязательно среди падали.
– Потому что у любого, если копнуть, – внутри падаль, – не задержался с ответом Баулин.
– Может, и хорошее что бывает?
– Сомневаюсь, – Робик почмокал полными губами. – Но если и впрямь нашел – замри. Глубже не копай! Чтоб не разочароваться. Потому что, если ещё на полштыка глубже, – всё едино…
– Падаль? – веселея, догадался Клыш. – И дружбы вовсе нет?
– Конечно! Первая заповедь: хочешь остаться при друзьях, не говори того, что думаешь. И не мешай врать другим. Они тебе не по правде, и ты им – понарошку! Вот попробуй дружбану сказать, что на самом деле думаешь. И что на выходе? Одним другом меньше.
– Может, он и вовсе не был твоим другом?
– Брось эти ля-ля! – Робик аж взвизгнул. – Дружба – фройншафт! Повторяем друг за другом. А на самом деле все на подлянке живём! Выгоден – друг, невыгоден – проходи-подвинься.
Клыш, сощурившись, слушал пьяного балабола. Иногда хмыкал, – беспутный эпатажник отвлекал от собственных, тяготящих раздумий.
Робик взболтнул опустевший чайничек. Намекающе показал официантке. Но с уходом Земского приветливость в ней иссякла.
– Идите себе. И так уж с чая качает.
Они вышли на сырую, серую улицу.
Робик поглядывал на вышагивающего рядом Клыша. В парне этом, с ироничным прищуром, углублённым в какие-то свои раздумья, угадывалась взрывная, дерзкая сила, перед которой шумливый Баулин невольно робел.
Дождь закончился, но по мостовой лились потоки. Водители прижимали заляпанные машины ближе в тротуару, окатывая редких прохожих. Те, беззащитные, жались к домам.
– Гомо советикус – чмо дрожащее! Вот и в жизни по углам жмёмся! – подметил Робик. – А страх этот, что в людишек вколотили, его выбивать надо. Как матрас!
Как с ним не раз бывало, внезапный прилив удали подхватил его. Да и больно захотелось поразить нового приятеля.
– Эх, душа просит поантисоветничать… – взгляд Робика заметался. Впереди открывался девятиэтажный массив обкома партии.
– Чего просит? – забеспокоился Клыш. Но остановить Баулина не успел.
– Душа, говорю, не согласная!
В следующую секунду Робик подбежал к углу дома, на котором был закреплен флаг СССР. Подтянулся. Ловко выдернул древко из металлического держателя, развернул.
Трое случайных прохожих застыли как вкопанные. У какой-то тетки с бидоном смешно раскрылся рот. Из переулка выпорхнула группка лет по семнадцать-восемнадцать. Озадаченно притихла.
– Студенты?! – громогласно определил Робик. – А я приват-доцент. Провожу первый политсеминар.
Выскочил на трамвайные пути, развернул знамя. Гикнул.
– А ну, вольный студент, который не ссыкун, становись в колонну! Тряхнем обывателя!
Те неуверенно подошли. Затоптались.
– С левой ноги! Др-ружно! Подтягивай… Бо-оже царя храни!
С древком в руках, чеканя шаг и горланя во всю глотку, Баулин двинулся по трамвайным путям мимо обкома партии. Следом, потирая подбородок и озираясь, побрел Клыш. За ним, нервно перемигиваясь и пересмеиваясь, шло пацаньё.
На переходе соляным столбом застыл колоритный пожилой мужчина. Несмотря на возраст, импозантный, ухоженный: в шейном платочке, бежевом вельветовом пальто, с аккуратной седоватой бородкой, с хвостиком на залысой голове. Он беспрерывно водил ладонью перед лицом, не веря тому, что видели собственные глаза.
Робик глянул орлом на озадаченного Клыша.
– Что? Любо вот так-то? Считай минуты свободы! – пошутил он.
Долго считать не пришлось.
Из-за здания обкома партии на Миллионную вылетел милицейский жигулёнок. Затормозил поперёк трамвайных путей. Из распахнувшихся дверец один за другим высыпали сразу пятеро милиционеров. Трое бросились за брызнувшими в стороны пацанами, двое других устремились к знаменосцу.
Первым, прямо на Робика, бежал раскормленный, краснолицый сержант.
– Об асфальт размажу! – выдохнул он. Робика окатило острым запахом чесночного перегара. Мутный взгляд налитых ненавистью глаз парализовал.
Словно в замедленной съемке увидел, как сержантская лапища сжимается в кулак, разворачивается для удара. От смачного тычка в губы упал, выпустив из руки древко.
Сержанта по инерции пронесло мимо, но бежавший следом занёс для удара ногу в сапо