Время затушевало образ той девочки. Но, как выяснилось, – не стёрло. Увидев вновь спустя семь лет, ощутил, как прежде, першение в горле.
Но Кармела его, заслонённого дверцей шкафа, не видела. Ненавидящими глазищами она буравила Пуринашвили. Злым движением губ сдула чёлку.
– Что, подонок, доигрался? – прежним звонким, будто сотканным из пружинок голосом выкрикнула она.
– Чего тебе неймётся? – Пуринашвили осклабился неуверенно, обнажив прокуренные зубы. – Чего опять заблажила?
Под прожигающим взглядом он смешался:
– Ну, чего в этот раз случилось, говори!
– Нинку Челия из петли вытащили! – отчеканила Кармела.
Коля Рак ахнул. Посеревший Пуринашвили заёрзал, засучи́л руками, выпученные глаза поползли из орбит. Кончики вислых усов сошлись.
– Жива? – выдавил он.
– На скорой увезли. А дальше – тебе в милиции объяснят. Может, хоть теперь разгонят ваше гнездо… Сидите тут, трутни! Только и знаете, что жрать да девок доверчивых!..
Она прошлась гневным взглядом вдоль стола и осеклась. Дверца шкафа со скрипом приоткрылась, и – глаза в глаза на неё смотрел мальчишка из пионерлагеря. Кармела вспыхнула, смешалась. Круто развернувшись, вышла.
Повисло тяжкое молчание.
Первым опамятовал Пуринашвили.
– Чёрт! Как чувствовал, надо было ещё на прошлой неделе в Ростов-Дон линять… Хорошо, если откачали. А вдруг да нет?
Он сдёрнул со шкафа «тревожный» чемоданчик, ухватил гитару, чехол через плечо – времени вдевать не было, и, не прощаясь, побежал к выходу.
Путь ему преградил Коля Рак.
– К любимочке в больницу иди! – потребовал он. – Прощения проси коленопреклоненно!
– Э! Не до тебя, Колян! – Пуринашвили попытался пройти. Но Рак, привстав на носочках, с разворота залепил тому пощёчину.
– За любимочку! – провозгласил он.
Пощёчина тщедушного поэта для грузного лабуха – что шлепок ребёнка. Пуринашвили насупился угрожающе. Но за неимением времени просто отодвинул его в сторону и выскочил в коридор. Набойки ковбойских сапог задробили по кафелю.
– К пожарной лестнице побежал. Вёрткий, – констатировал Рак.
И тотчас стали слышны иные, увесистые, гулкие шаги – со стороны главного входа.
В комнату вбежал Робик, зыркнул на Даньку.
– Там эти – наши которые! – для Клыша, непонятно для других выкрикнул он.
Времени на полноценное объяснение, похоже, не оставалось. Потому Робик вспрыгнул на подоконник. Рванул на себя окно. В спёртую комнату ворвался стылый воздух.
– Эх, пропадай моя телега!.. Если что, меня не знаете! – взвизгнул Робик разухабисто и сиганул с третьего этажа вниз, на раскисшую клумбу.
Времени прыгнуть следом у Клыша уже не оставалось.
Вошли трое: два милицейских сержанта, чуть сзади – залысый пожилой бородач с косичкой. Бородача Клыш узнал первым – тот самый, что разглядывал с обочины их демонстрацию. Следом признал одного из сержантов – краснолицего, с припухшим глазом.
Данька постарался незаметно отвести глаза. Но – поздно. Сержант, в свою очередь, впился в него цепким взглядом.
– Где половой разбойник? – послышалось из коридора, и в комнату вошел плотный приземистый человек – Борис Меншутин.
– Начальник районного угро, если кто не знает, – представился он. Огляделся. – Так где чмо?
– Сбежал, – угрюмо произнёс Коля Рак. – К ростовским кабакам поближе.
– Его счастье, – безразлично отреагировал Меншутин. – Как на связь выйдет, передайте, – вернётся в город, я ему лично яйца обкорнаю.
– А что… Ниночка? – сдавленным голосом спросил Рак.
– Жива. Если б не выжила, другой разговор с вами был бы. Но и так мало не покажется… А теперь, шантрапа, – стой там, слушай сюда. Информация для всех. По городу разыскиваются преступники, организовавшие антисоветскую демонстрацию у здания обкома.
Липатов присвистнул:
– Скажи-ка. Не всех вывели, оказывается.
Меншутин искоса глянул, заставив прикусить язык.
– Несколько человек задержаны. Но зачинщикам удалось сбежать. По приметам похожи на студентов. Если кто поможет найти, – зачтётся…
Побитый сержант всё это время неотрывно вглядывался в нахохлившуюся фигуру. Клыш, которому сделалось противно прятаться, вскинул голову. Глаза сержанта вспыхнули.
Притёрся к Меншутину, жарко засопел на ухо.
– На ловца и зверь!.. – удивился Меншутин. – Ну-ка, лихой, выгляни из-за шкафа.
Он подошёл к Клышу. Посмурнел.
Сержант меж тем подтолкнул вперёд бородача.
– Этот?! – потребовал он.
Тот прищурился, всматриваясь. Как на улице – глаза в глаза.
«Влип», – понял Клыш.
– Нет. Не он, – уверенно ответил бородач.
– Да как же не он? – сержант заволновался. Показал на кровоточущую ссадину. – Вот же, когда через забор… Покрываешь?! Ты ж рядом был! Говори, не то!..
– Отставить давить на свидетеля! – оборвал подчинённого Меншутин. – Сам-то уверен?
– Да похож! – сержант подрастерялся.
– Похож – не ответ! – Меншутин жестом поднял Клыша. Крепко ухватил за локоть.
– Пошли на допрос!.. С этим сам разберусь! – объявил он сержанту, увязавшемуся следом. – А вы пока соберите документы, установите личности. Акт на пьянку составьте. Чтоб всю шушеру под корень!
– А как же?.. – сержант обиженно ткнул в фингал.
– Бодягой лечись. И в спортзал походи. Чтоб впредь тебе пацаны рыло не чистили, – посоветовал Меншутин.
Он вывел Клыша в пустынный коридор. Наугад толкнул ближайшую, оказавшуюся незапертой дверь. Заглянул, – комната на четыре койки выглядела нежилой. Лишь на ширме у стены висел переброшенный халатик, – забытый в спешке сборов.
– На каникулы разъехались, – определил Меншутин. Пропустив вперед Клыша, закрыл изнутри задвижку. Указал на свободный стул. Сам, перевернув соседний спинкой вперед, оседлал, будто норовистого скакуна, так что оба оказались лицо в лицо.
– Крепко ты влип, – посочувствовал Меншутин. Клыш согласно кивнул. – С нами майор Окатов – замнач РОВД. Спит и видит о повышении. Ему только подай какое-нибудь дело погромче – клещём вопьётся. Мы сверху пошли, он с группой – понизу. Скоро поднимется.
– Свидетель же не опознал, – вяло возразил Клыш.
– Ещё б Колдун опознал! – загадочно ответил Меншутин. – Но и без него есть кому. (Из коридора донесся нетерпеливый окрик грозного сержанта.) Троих пацанов из ваших демонстрантов повязали на месте! Сейчас ссут кипятком! Кого угодно опознают.
– Пацаны вообще ни при чём! – вступился Клыш.
Меншутин поморщился безразлично.
– Вырванный красный флаг, демонстрация у здания обкома под «Боже царя храни!» – он загнул два пальца. – Комитетчики аж слюной брызжут в нетерпении. Такая кондовая антисоветчина им, надо быть, с пятидесятых годов не попадалась.
Клыш повёл плечами. Меншутин нахмурился.
– Ещё угораздило в общагу эту припереться – будто специально… Мы ж сюда при всех шмонах и облавах в первую голову идём. Самый рассадник. Что за патлатый с тобой был? Один из задержанных пацанов на танцах в универе его видел. Говори! – потребовал он. Подождал.
– В сущности, если прикинуть, твоей вины – с гулькин фиг, – принялся рассуждать он вслух. – Флаг срывал патлатый, он нёс, он гимн орал! И – мало ли кто сзади приблудился? Может, как раз хотел воспрепятствовать… А ментов своих, насчет мордобоя, я прижму. Они все мне обязаны… Что скажешь?
Ответа на наводящий вопрос Меншутин не дождался. Побагровел:
– Напряги мозги, дурень! Это тебе не мелкая хулиганка! Это вся жизнь наизнанку… Фамилия патлатого! И я тебя отмажу! А не сдашь подельника, стало быть, всё на тебе повиснет… Ну?! Не будь же лохом. Достаточно шепотком, без записи, – дальше уж мои дела.
Клыш смолчал. Меншутин рыкнул:
– Чего и боялся. И что теперь делать станем?.. Что зыркаешь? Сам помню, что твой должник… Шпалер-то заныкал?..
– Выкинул, – безучастно ответил Клыш.
Меншутин недоверчиво повёл лобастой головой.
– Где ж тебя затихарить-то?.. Ну, что отмалчиваешься? Врубайся, подсказывай! По городу включён план «перехват». Вокзал, автовокзал, посты ГАИ, патрули на дорогах. Бандитов бы так искали!
– Есть место, – отозвался Клыш.
– Ну-ну?
– Ты с военкомом контачишь?
– Плох опер, который с военкоматом не дружит, – осторожно подтвердил Меншутин.
– Тогда отправь «за речку».
– В Афган?! – квадратная челюсть оперативника, казалось, ко всему привычного, сама собой отошла от остова. – Никак колокольчики в башке затренькали? Романтики захотелось?! – рявкнул Меншутин. – Так я тебе и так про неё расскажу: сам пару месяцев от МВД в командировке под Джелалабадом просидел. Вот таких сопливых романтиков на транспортах привозят, а увозят грузом двести. Потому что чего-чего, а романтики там на нюх близко нет. А есть кровь, грязь и подлость.
– Зато заныкаюсь, – ответил Клыш.
Меншутин присмотрелся свежим взглядом.
– Или ещё что серьёзное за тобой? – предположил он. – Настолько, что под пули моджахедов готов?.. А может, из-за бабы? Такое как раз бывает.
– Не из-за бабы, – заверил Клыш.
– И оно тебе надо?
– Надо.
Меншутин озадаченно ошлёпал свою могучую холку:
– Да! Вот это отблагодарю, так отблагодарю. Полной ложкой!.. Да меня за такую благодарность, узнай кто, самого со света сживут.
– Могу расписку дать, что сам напросился, – без выражения пошутил Клыш.
Меншутин прикусил губу.
– Точно, что не дуракуешь?.. Вот что, – решился он. – Есть такие спецподразделения. Я с ними в командировке контактировал. Сначала – лагерная подготовка где-нибудь у таджиков. Потом – мужская работа в боевых условиях. Разведка и прочее. Шансы выжить – туда-сюда. Но всё-таки не пушечное мясо. Кому повезёт и отскочит живым – считай, выучка – на всю оставшуюся жизнь, с кожей не отдерёшь. Ну и запись в учётном деле – флаг выше некуда. Как тебе?
– Годится, – быстро, не давая передумать, согласился Клыш. Протянул паспорт, военный билет. Меншутин полистал. Поскучнел:
– Так ты ещё и на питерском учёте состоишь… Дня два дополнительных понадобятся, – прикинул он. – Есть где отсидеться?.. Домой нежелательно.