В магазинах восьмидесятых было мало продуктов, поэтому в избытке очередей. И по той же самой причине люди в очередях делались неадекватными. Особенно скверно действовали на психику мясные отделы. Нахрапистые лезли в них без очереди. Робкие возражали. Но терпели. Пока не появлялась Фаина Африкановна. Сохранившая норов большой бойцовой собаки, она с ходу влезала в любую свару. Если свары не было, она ее организовывала, – без паузы оттирала плечом «левую», незаконную часть очереди, образуя могучий заслон. Самых упёртых оттягивала от прилавка за шкирку. Обычно её напор сметал. Но порой ей приходилось выслушивать о себе нелицеприятное. Тогда крупное, усатое лицо Фаины Африкановны предвкушающе перекашивалось, в басистом голосе возникали булькающие звуки.
– Мерзавцы! Прилюдно хамить женщине! Неужто никто не вмешается? Здесь вообще есть мужчины?!
И значительно смотрела на держащегося в сторонке зятя.
Котька подходил к оскорбившему, вздыхал:
– Извини, браток, это моя тёща.
И – бил в морду.
Как-то получил жестко навстречу.
Домой пришёл, прикрывая подбитый глаз, под аккомпанемент раздосадованной Фаины Африкановны:
– Видала, Сонечка, за кого я тебя, горлицу мою, отдала? Мало что кобель, так еще и рахит. Боксу надо учиться, дистрофик! И еще хочет, чтоб я за него просила. А вот не стану! Не можешь сам поступить, иди в грузчики! Бездарь.
Рахита и дистрофика Котька, как и всё предыдущее, снёс стоически. Но при слове «бездарь» догадался, что помочь ему с аспирантурой у тещи не получается. Запасы его добросердечия разом иссякли.
– Прости-прощай, родная аспирантура. Видно, не судьба, – ностальгически произнес Павлюченок. Повернулся к насторожившейся Фаине Африкановне. – А ну, пшла вон из нашей комнаты, падла усатая! И чтоб я твоей рожи больше не видел.
– А ты что зенками хлопаешь? – напустился он на жену. – Собирай ребенка, шмотки и – немедленно съезжаем от этой шалавы.
Фаина Африкановна всплеснула руками, подбоченилась, изготавливаясь хорошенько поскандалить.
– Ишь какой залетный выискался. Да и катись! Не велика потеря. Верно, доча?
Сонечка молча потянула со шкафа чемодан.
– Соня! Доча! При тебе маму оскорбляют. И ты допустишь? – удивилась Фаина Африкановна.
Дочь, не отвечая, принялась метать вещи в чемодан. Фаине Африкановне стало очевидно, что налаженный быт рушится, и ненаглядная младшенькая вместе с любимым внучком исчезают из каждодневной ее жизни.
– Кстати, Константин, совсем забыла, – хлопнула она себя по лбу. – Я ведь уже предварительно переговорила насчет протекции. Осталось только согласовать.
С наслаждением, аж выплескивающимся из глаз, Котька объяснил тёще, куда именно ей следует засунуть свою протекцию.
Вот он, оказывается, праздник души!
Всё, впрочем, образовалось и без тёщи. Как-то в ресторане на Речном вокзале пересеклись с Толиком Камеловым. Тот позвонил на свою бывшую кафедру во ВНИИСВ. Павлюченок на свой страх и риск съездил. И неожиданно оказалось, что блат и не нужен. Об очной аспирантуре, понятно, речь пока не шла. Но пообещали после сдачи кандидатских минумумов принять соискателем, даже предварительно согласовали тему будущей диссертации.
Любимое дело – чертёжный кульман – аспирантура-диссертация и – чем чёрт не шутит – со временем должность начальника КБ комбината. Котька чувствовал себя совершенно счастливым. От головокружительной перспективы аж дух захватывало.
Но вскоре Константин Павлюченок был приглашён в обком ВЛКСМ к Первому секретарю.
– Как служилось? – Девятьяров, не вставая, показал на гостевое кресло.
– Так… Как положено. В партию вступил. На комбинат возвращаюсь, в КБ, – выпалил Котька. Почувствовав недоброе, решил сыграть на опережение.
– С комбинатом повременим, – оборвал Девятьяров. – Думаем пригласить Вас на работу в обком.
Котька сглотнул:
– Да я уж дирекции комбината, считай, слово дал, что на производство вернусь.
Под тяжёлым взглядом сбился.
– Дирекции комбината, полагаю, без разницы, кто у них в разнорабочих, – отчеканил Девятьяров. – А вот нам человека с такой богатой биографией в простые чертёжники отпускать – эдак кадров не напасёмся. Не для того растили. Есть мнение доверить Вам отдел рабочей и сельской молодёжи. Должность ответственная.
– Я о науке мечтаю, – пролепетал Котька. От одной мысли вернуться к опостылевшей комсомольской работе его замутило. Понимая, что момент решающий, зачастил. – Насчёт аспирантуры уж согласовал. Готовлюсь к сдаче кандидатских минимумов. Даже научного руководителя выделили.
– Наука – дело невозбраняемое, – одобрил Первый. – В свободное от работы время – не возражаю. Но только и там важна безупречная репутация.
Девятьяров приоткрыл сейф. Ненароком достал папочку, в которой, как догадался Павлюченок, хранился милицейский протокол. Тот самый. Повертев, убрал назад.
– Или хотите возразить?
– Да нет. То есть…
Девятьяров подсел, колени в колени.
– Мы с Вами, Константин, солдаты партии. И должны быть там, где ей нужнее, – проникновенно произнёс он. – А для этого порой приходится жертвовать личным ради общественного. Я вот тоже не хотел на нынешнее место. Когда-то мечтал стать ветеринаром. Очень я животных люблю. Но – как нас учили? Партия сказала надо – ну?..
– Комсомол ответит: «Есть», – безысходно закончил Котька.
– Ну то-то! А мне здесь на новом месте надёжные кадры, на которые можно опереться, позарез необходимы. Не каждому ведь доверишься. Понимаешь, как мне непросто?
– Да, конечно, – посочувствовал Павлюченок. Облизнул губы. – А – надолго это?
– Там поглядим, – Девятьяров вернулся в начальственное кресло.
Котька понимал, что надо спорить, настаивать. Если не отобьёшься сейчас, назад пути не будет. Но холодные глаза Первого парализовали.
Из здания обкома Котька Павлюченок вышел, совершенно убитый. Только что рухнула мечта.
Глава 5. Возвращение афганца
Ранним утром начала мая 1986 года по улицам Ташкента шёл пятидесятилетний полнотелый мужчина в светлом костюме и черных, лакированных лодочках. В Ташкенте установилась сочная весна. Солнце набирало силу, и мужчина то и дело оглаживал влажный бобрик на округлой голове. Под ручку портфеля крокодиловой кожи, что держал он в левой руке, был втиснут плащ-болонья. Всего несколько часов назад в районе аэропорта «Внуково» перепрыгивал он через стылые лужи и ломти рыхлого снега – тщетно пытаясь сохранить в чистоте надраенные шузы.
А сейчас, расслабленный и умиротворённый, любовался зазеленевшими тополями, клумбами тюльпанов и маргариток.
Но не только весна преобразила Ташкент. На фасаде кинотеатра «Россия» на месте стандартной афиши красовалось выведенное большими буквами – «Видеосалон». И дальше, мельче, – «Кошмар на улице Вязов», «Рэмбо», «Командос»; сеанс для взрослых – «Эммануэль».
В витрине киоска «Союзпечати» вместо привычного «Крокодила» выставлен «самый перестроечный из журналов» – «Огонёк». На обложке на фоне зимнего Переделкина в мохнатых шапках стояли поэты – певцы московской оттепели: Р. Рождественский, Б. Окуджава, А. Вознесенский и Евг. Евтушенко.
В Ташкент, как и во все уголки СССР, пробивалась новая жизнь – гласность. Но гласность, пока едва слышимая, робкая, прешепётывающая в кулак.
Всего неделю назад, в ночь с 25 на 26 апреля 1986 года, случилось страшное – на Чернобыльской АЭС взорвался реактор. Радиация, вырвавшаяся из-под колпака, покрыла пространство в сотни километров и, влекомая ветром, потянула дальше. Напуганная Скандинавия била тревогу, а страна по-прежнему пребывала в безмятежном неведении относительно обрушившейся беды.
Передовицы выложенных на прилавке газет, как в прежние времена, пестрели материалами очередного съезда КПСС. Мелькали «шапки» – «Страна во главе с КПСС берёт курс на «совершенствование социализма». А вот об аварии – ни полстрочки. Не то чтоб на первой полосе, но и ни в одном «подвале». Не было – и не было.
Мимо кинотеатра с повязками дружинников со скучающим видом прошла группка крепких парней. Цепким взглядом оглядели незнакомца. Сами дружины развалились. Но дабы поддержать видимость стабильности по всему Союзу под видом дружинников стали выпускать переодетых офицеров милиции.
Сразу за кинотеатром в приземистом переулке, куда свернул гость из Москвы, из-за заборов и полисадников его окатило сладкими запахами цветущей вишни, абрикоса.
На противоположной, из двухэтажных каменных домов, стороне, над спуском в подвальчик разглядел вывеску «Чайхона». Здесь его поджидали: моложавый русоголовый полковник милиции и почтительно склонившийся перед ним худощавый узбек. Не старый, но под многолетним солнцем ссохшийся, словно урюк.
При виде мужчины с портфелем лицо полковника озарилось широкой улыбкой.
Чуткий узбек тотчас воспроизвел на морщинистой физиономии выражение полного восторга, хотя нового гостя видел впервые в жизни. Глубоко кивая, он деликатно отступил.
– Славка! – полковник шагнул навстречу, крепко ухватился за протянутую руку. – Славка Филатов! Погрузнел. Пузико чуток попёрло. Но всё прежний – с иголочки. Сколько ж?..
– Да лет с десяток, – прикинул Филатов.
– Уже, наверное, правильней – Вячеслав Иванович? Слышал – генерала получил? – свойски, но и несколько заискивающе произнес полковник.
– Пока только должность генеральская. Так что разрешаю на «ты».
Полковник мигнул. Хозяин-узбек, расслышавший слово «генерал», поспешил раздвинуть бамбуковые жалюзи. Протиснувшись бочком, припустил вниз по ступеням, как бы прокладывая уважаемым людям путь сквозь толпу.
Толпы, конечно, не было. В утренний час прохладный ресторанчик был пуст. Лишь три официанта предупредительно выстроились перед вошедшими. Но и их не допустил хозяин до высоких посетителей. Сам провел в уютный кабинетик, с коврами по стенам и мягкими подушками вкруг низенького инкрустированного столика. С бутылкой армянского коньяка, вазой фруктов, блюдом с овощами и зеленью, копчёными и рыбными закусками.