– Больно надо! – ответил Гутенко. – Своих дел вагон. Колдуна обыскивать идём.
– Эва куда, – озадаченно протянул Симка. – Я-то думал, вы по делу. А вы – вона! Времени, видать, девать некуда. Тогда нам не по пути. Вообще-то Меншутина ждал. Передали, будто на электричке приедет…
Клыш приподнял палец, озадаченно прислушался. Из глубины рабочего посёлка донеслась живая музыка: где-то «бацали» джаз.
Приостановился и Кутёшин.
– Так праздник у нас. День химика! Шефский концерт от комсомола, – просипел он. – Молодёжный ансамбль из области. Ещё вчера приехали. Угодили под дождь. Директор им, чтоб не продрогли, ящик портвейна выкатил. Так, бабы говорят, за ночь умяли. Теперь с похмелюги отрабатывают.
То, что с похмелюги, Клыш догадался: больно разудало, не в такт, трубил, подхрюкивая, саксофон, невпопад дребезжала бас-гитара. И вовсе сами по себе без устали лупили палочки по гулкому барабану.
Симка остановился на развилке:
– Ну, прощевайте. Вам вниз, к конторе. Оттуда не промажете. Оттуда терем во все стороны сияет.
Он подправил на исхудалом плечике рюкзачок. Попружинил под грузом, сделал шаг и пропал в кустарнике.
– Что за Маруськина копилка? – поинтересовался Клыш.
Оказалось, мелкооптовый склад. Был он задуман химкомбинатом как место для складирования дефицитных товаров с последующим поощрением отличившихся работников. Но очень быстро всё переменилось. Заведующая – Мария Балясная – статная, разбитная, чернобровая, дерзко красивая, – жёстко распределяла дефицит меж нужными людьми. К складу постоянно подъезжали машины с обкомовскими и исполкомовскими номерами. Толклись с заднего хода и обэхээсэсники. Не смея тронуть обкомовскую креатуру, торопились хотя бы не упустить своё.
Спустя год склад взломали. Воры найдены не были.
Кражи повторялись. Неизменно – на крупную сумму. И каждый раз уголовные дела прекращались за неустановлением виновных.
В народе Чухраевский склад стали метко именовать «Маруськина копилка». А при известии о новой краже понимающе переглядывались: «Опять Маруська в копилку залезла».
Взлом в ночь на четверг стал очередным, четвёртым.
Спустились в центр посёлка. На округлой, умятой тракторами и полуторками грунтовой площадке, возле двухэтажного здания дирекции Опытно-производственного хозяйства «Красный химик», стоял грузовик с откинутым бортом. Часть кузова, примыкающая к кабине, была покрыта тентом и зашторена, так что образовалось что-то вроде штабной палатки. На открытом участке кузова стояли музыкальные инструменты. Шёл шефский концерт. Но сейчас кузов был пуст. Оркестранты перебрались под тент.
Перед грузовиком на лавках расселись селяне: женщины, по случаю праздника, – в цветастых одеждах, мужчины – побрякивали «бомбами» с «Агдамом», приобретённом здесь же, в автолавке.
С приоткрытыми от любопытства ртами разглядывали они диковинные, горящие на солнце железяки, а больше обсуждали музыкантов: джинсовых, патлатых, пьяненьких.
Когда Клыш с Гутенко подошли к эстраде, представление как раз возобновилось. Из палатки вышел ведущий концерта – Олег Поплагуев – с томиком Есенина. Подошёл к микрофону, подержался за него для равновесия.
– Закуска к губе пристала, – дружелюбно подсказали из зрительных рядов.
Алька лучезарно улыбнулся, смахнул прилипшую макаронину и принялся листать книжицу. Очень мешали порывы ветра, то и дело вздыбливавшие страницы. Когда же выпускал из рук микрофон, мотать начинало самого. Кое-как приспособился.
– Поэзия! – с чувством объявил он.
Зрители охотно захлопали: разрумянившийся красавчик-декламатор был им симпатичен.
– Экой сдобненький! – громогласно оценила бойкая телятница Фрося.
– А, вот! – Алька нашел, наконец, нужную страницу. Затуманившимся взором оглядел зрительские ряды, набрал воздуха. Сдул с глаза растрепавшийся чуб. Откинул руку.
– Ты жива ещё, моя старушка, – произнес он проникновенно.
– Слава богу, сынок! Все живы, – ответили ему.
Свежий порыв ветра разметал страницы. Чтец сбился, заглянул исподтишка в текст. Огорченно всплеснул руками.
– А не переживай. Если что, просто так постой. А мы на тебя поглядим, – предложила Фрося.
Дальше прятаться Данька не мог. Выступил из-за автолавки.
– Друг мой, друг мой! Вижу, ты очень и очень болен, – произнёс он.
Алька глянул. Лицо вспыхнуло.
– Ё-ёжик! – разнеслось по рядам. В следующую секунду на глазах пораженных зрителей чтец-декламатор сиганул с машины. В своей манере налетел на Даньку, обхватил, принялся охлопывать. – Ах ты, тушкан!
Бог его знает, с какой стати тушкан. Но выпалилось всё от души, и пьяненькие, чуть навыкате Алькины глаза сияли незамутненной радостью.
Из фургончика выглянула встревоженная физиономия Котьки Павлюченка.
– Клышка! – заорал он и сиганул следом. Удержать обоих Клыш оказался не в состоянии. И все трое вломились-таки в зрительские ряды, разметав испуганных старушек.
Павлюченок поднялся первым.
– А мы тут… крепим единство! – он намекающе повёл глазами на фургончик. – Присоединяйтесь.
Подошёл Гутенко, уязвлённый тем, что на него не обратили внимания.
– Не до пьянки! Обыск у нас! – увесисто бросил он. – Идём Колдуна раскулачивать. Двое понятых нужны.
– Кого-кого?! – из фургончика, с фотоаппаратом на груди, выбрался Марик Забокрицкий, освещавший праздник для «Смены». – Я с вами! – выкрикнул он, торопясь. Сунул кому-то невидимому выпитый стакан. Пробраться в недоступное логово знаменитого по городу Колдуна, быть может, даже взять интервью – это было бы по-репортёрски круто.
Больше никого приглашать не пришлось – Алька Поплагуев ни за что не желал расставаться с другом.
Павлюченок, хоть и огорчённый, пойти не смог, – от обкома комсомола отвечал за организацию праздника.
Деревянный расписной терем открылся им через полкилометра – на холме. Солнце стекало по золочёному луковичному куполу и слепило глаза, так что сам терем то терялся в бликах, то проступал. Будто парил над низкорослыми бараками у подножия.
– Класс! – присвистнул простодушный Алька. – Крыша как будто под позолоту покрашена!
– Покрашена, как же! – Вальдемар хмыкнул во всеуслышание. – Сплошное сусальное золото, не хотите? Не каждый храм может себе позволить. А этот – пожалте! Это сколько наворовать надо! А стены! Краска, говорят, вовсе не блекнет. Чего в колер намешал? Попы с Валаама приезжали, любые деньги сулили, чтоб формулу продал. Ну если ты патриот, подскажи людям. Отказал!
Подтолкнул локтем Клыша.
– А ты ещё сомневался, наивный! Самый что ни на есть вражина!
Пока обходили по периметру высокого глухого забора, понятые протрезвели. Позвонили в резную, глухую калитку. Звонок убегал куда-то в глубину участка.
– Может, перемахнуть? – вызвался Алька. Напружинился.
Клыш едва успел удержать, – с той стороны забора лязгнула цепь. Тяжело задышали.
Алька заглянул в щель. Присвистнул.
– И что будем делать?
– А что положено! – Вальдемар значительно похлопал себя по поясу, на который нацепил табельный пистолет. – Мы при исполнении. Если что, – в своём праве.
Из глубины сада приблизились шаркающие шаги.
– Кто там? – произнес задыхающийся, надтреснутый женский голос с едва уловимым акцентом и лёгкой картавинкой.
– Мы к Алексею Феоктистовичу Мещерскому, – ответил Клыш.
Калитка приоткрылась. За ней стояла глубокая, к девяноста годам, старуха. В ботах, кожаном фартуке и в перчатках с открытыми фалангами пальцев. Боты и пальцы были в земле. Глаза под округлыми очками слезились. В ней заметно было начавшееся одряхление. Однако фигура ещё сохраняла осанку, поредевшие крашеные волосы аккуратно уложены. Длинные ресницы беспрестанно моргали, постукивая по очкам, будто бьющиеся о стекло бабочки. Глаза, несколько выцветшие, с любопытством оглядывали молодёжную группу.
– Мы к Алексею Феоктистовичу Мещерскому, – повторил Клыш.
– Фис в отсутствии. Попробуйте часа через два.
– Нет у нас столько времени попусту время терять, – схамил Гутенко.
Старушка растерялась.
– Но что ж я могу, когда Алёши нет, – пролепетала она.
– Значит, придётся без Алёши. Мы такие гости, что и без хозяев заходим, – Гутенко сунул руку под пиджак, бесцеремонно выдвинулся вперёд и – отшатнулся: за спиной хозяйки стоял огромный алабай. Глухо рыча, он, казалось, с нетерпением ждёт команды «фас». Вальдемар поспешил вытащить руки наружу и даже продемонстрировал ладони – в знак миролюбия.
– Фью, Ральф! – осадила пса старушка. – Так Вы по приглашению Алёши?
– Нет, – Клыш опередил закивавшего Гутенко.
– Тогда увы, господа, – старушка сожалеюще склонила голову. – Фис мне строго пеняет, чтоб без него посторонних в имение не пускала.
Эти «фис» и «фью», а особенно – «имение» и прононс, подтолкнули Клыша. По какому-то наитию он перешел на французский.
– Может быть, мадам позволит нам подождать сына в доме или хотя бы в саду. Мы вас не затрудним.
При звуках французской речи старушка растеклась в улыбке.
– Ки эт ву? – всполошилась она. – Господи! Да конечно же! Страшно сказать, сколько лет французской речи вне дома не слышала. Кто же Вы? Откуда?
Не дожидаясь объяснения, отодвинула засов.
– Меня зовут Даниил, – увильнул от прямого ответа Данька. – А как к Вам можно обращаться?
– Маргарита Прокофьевна, – в голосе появился отзвук далёкого кокетства. – Конечно же, вы из Москвы! Простите, что сразу не догадалась! Обычно Алёша предупреждает.
Клыш не успел возразить. Гутенко уже закивал.
Она ещё колебалась.
– Впрочем, Алёша все равно вот-вот должен приехать, – как бы успокаивая себя, припомнила она. – А вы, должно быть, те, что звонили вчера? – продолжала лопотать по-французски старушка. Казалось, найдя одноязычного собеседника, она приободрилась и будто помолодела. – Да не смущайтесь. У Алёши от матери тайн, слава богу, нет. К нам многие приезжают. И знаменитости. Среди них очень много собирателей… А у Вас приличное произношение, – польстила она Клышу. Посторонилась, пропуская гостей. Пошла впереди. Алабай, оставленный на цепи, глухо, напоминая о себе хозяйке, зарычал. Но та, в восхищении от франкоязычного гостя, проигнорировала предупреждение собственного сторожа.