Узнал бородача и Алька. Хотя видел его аж десятилетним пацаном. Это было в ту эпоху, когда на улице Вольного Новгорода ещё не посносили деревянные дома вдоль трамвайной линии. В одном из них – точнёхонько перед домом Шёлка, жила одинокая ткачиха Валентина Хахина. Разбитная разведёнка. Любимым развлечением пацанья было выследить очередного ночного гостя и, когда в доме погаснет свет, устраивать постукалочку – стучать в стекло камешком, привязанным к нитке, за которую дёргали из кустов. Из дома выскакивала полуголая Хахина. Её истошная матерщина доставляла пацанью несказанное удовольствие.
Но однажды вместо Валентины выскочил сухощавый бородатый мужик – в майке и трениках, натянутых наизнанку. С ходу всё сообразив, он поозирался и побежал к кустам, за которыми пряталась проказливая троица. Клыш, Граневич и Поплагуев припустили к Дому шёлка. Но, видно, постукалочку они затеяли в самый неподходящий момент, – рассвирепевший бородач погнался следом.
– Поубиваю сволочей! – пообещал он.
Вид его был страшен. Надеясь оторваться, шкодники вбежали в третий подъезд, пулей взлетели на верхний этаж, через незапертую дверь проникли на чердак. Оттуда на покатую крышу. Спрятавшись за конёк, прислушались. Злобный преследователь не отставал. Шаги его уже топали по чердаку. Пощады ждать не приходилось. Пацанов со страху заколотило.
Данька выглянул с крыши. Далеко внизу блестел после дождя дворовый асфальт. Но метром ниже вдоль стены выступал узенький карниз, по которому – если повезёт – можно добраться до водосточной трубы в десятке метров правее. Загрохотала кровля – свирепый бородач выбрался на крышу.
Скинет! – определил Оська.
Клыш решился. Перебрался через бордюр, нащупал карниз ногами и, вжавшись в стену спиной, двинулся к водостоку. Следом, хоть и трясясь со страху, перелез Оська. Его качнуло вперёд. Данька успел ухватить за руку.
– Вниз не смотреть, – приказал он.
Так вдвоем, рука в руке, приставным шагом они двинулись к спасительному водостоку.
– Давай же! – крикнул Клыш Альке. Но тот, боявшийся высоты, лишь мотнул головой. «Пусть уж сам сбрасывает», – решил он.
Через полминуты над ним нависла всклокоченная борода. Алька зажмурился.
– Где остальные?! – услышал он хриплый, искаженный подостывшей злобой голос. Говорить Алька не мог, – молча ткнул рукой. Незнакомец перевесился, глянул. Посерел. Губы задрожали. Бухнулся на колени.
– Господи, пронеси! – донеслось до Альки. – Спаси их и меня, грешника!
И всё время, пока два смертника двигались по карнизу, продолжал бормотать. – Только не смотрите вниз! Мальчишки, дорогие, только не смотрите вниз!
Дождался, когда добрались они до трубы, ловко, по-обезьяньи, спустились вниз.
– Спасибо тебе, Господи! – выдохнул он. Поднялся, уже мелованно-белый, и, покачиваясь, ушёл.
Больше Алька его не встречал. До сегодняшнего дня.
– Кто это, мама? Почему это здесь, мама? – встревоженно произнес вошедший.
– Так я полагала – к тебе… – Маргарита Прокофьевна засуетилась. Лицо пошло пигментными пятнами. – Разве нет?
– Мама, мама! – укоризненно повторил сын.
– Я была уверена… Он даже по-французски говорит… – она показала на Клыша. – Эти же не говорят!
– По-французски? – хозяин прищурился. Мазнул безразличным взглядом по Клышу, оглядел остальных.
– Так чему обязан? – обратился он к Гутенко.
– Гражданин Мещерский! У нас постановление на обыск! – отчеканил тот.
– Будьте любезны предъявить, – потребовал Мещерский.
Клыш неохотно выступил вперёд.
– Я – следователь райотдела! – представился он. – Постановление на производство обыска выписано мною.
– Надо же! – поразился Мещерский. С плохо скрываемой брезгливостью. Всё-таки, оказывается, признал.
Клыш насупился.
– Ваше уголовное дело возобновлено по вновь открывшимся обстоятельствам, – объявил он.
Мещерский скривился:
– И что же это за обстоятельства на сей раз?.. Вроде, в прошлый раз всё исподнее перетряхнули.
Тут он искоса заметил, что посеревшая мать покачивается и, кажется, готова упасть в обморок. Подхватил. Усадил в кресло. Забормотал по-французски:
– Мама! Не выказывайте страха. Не забывайте, с кем имеем дело. Это же быдло!
– Но он же говорит по-французски! – повторила Маргарита Прокофьевна. Как неотразимый аргумент.
– Пол-Африки говорит по-французски, – сын ощупал её лоб, оттянул веко. Дотянулся до комода, вытащил пузырек валокордина, инкрустированную золотом рюмочку. Накапал. – Потерпите, мама. Скоро легче станет.
– Хватит шептаться. Шептуны нашлись! – раздражённо вклинился в разговор меж матерью и сыном Гутенко. – Раз уж угораздило жить в России, то и нечего выпендриваться, – говорите как все нормальные люди, – по-русски. Тем более во время обыска. Верно, товарищ следователь?
Клыш смолчал. Он всё с большей досадой подмечал в Гутенко нахрапистость, прежде ему как будто не свойственную.
Мещерский, не отрываясь от матери, оборотился к Клышу:
– Если вы следователь, значит, вы здесь главный. Можно избавить старого человека от издевательства? Видите же, ей плохо. Объясните цель обыска. Хотя бы что намерены искать? Будет проще, если я сам предоставлю…
– Всё, что найдем! – отрубил торжествующий Гутенко. – Приступаем. Понятые!
Клыш злым жестом осадил ретивого служаку.
– Нам нужны договоры на изготовление промышленных моделей, что заключались вашей артелью.
Мещерский посерьёзнел:
– Так вот вы с какого боку!
Он поколебался, скосился на поникшую мать.
– В таком случае подождите! Сам принесу…
Шагнул во внутреннюю комнату.
– Момент! – Гутенко рванул следом. Но наткнулся на преградившего путь Клыша.
– Да ты чего, как пацан?! Он же там всё или перепрячет, или уничтожит! – Гутенко сделал попытку прорваться. – Понятые!
– Остынь! – жёстко потребовал Клыш. Со своего места через распахнутую дверь он хорошо видел Мещерского.
Вальдемар припал к его уху:
– Да ты чо, Клыха? Выдаст – не выдаст! Кому вообще добровольная выдача нужна? Сделаем обыск, и так всё найдём. И всё опишем. Это нам с тобой совсем другая оценка будет…
Воткнулся в сощуренный взгляд Клыша. Отступил:
– Ой дурак! Вот уж дурак!
Через минуту Мещерский вышел с большим почтовым пакетом, туго набитым. Протянул Клышу:
– Здесь всё за последние два года. Многие в одном экземпляре. Постарайтесь не потерять.
Клыш передал папку пунцовому Вальдемару:
– Составь опись. Перепиши каждый документ отдельно. И оформи как выданное добровольно.
Пресекая взбрык, процедил:
– Исполнять!
Зная взрывную натуру Клыша, Гутенко спасовал. Неодобрительно крякнув, принялся оформлять протокол добровольной выдачи.
– А вы что ищете? – Мещерский подошёл к Альке. – Насколько знаю, понятые сами не обыскивают.
– Да вот… Пластинки у вас потрясные, – Алька смутился. Показал винил, который удерживал с краёв двумя пальцами. – Даже Энгельберт Хампердинк. У меня его нет.
– А что-то есть? – усмехнулся Мещерский.
– Недавно Рэя Коннифа достал.
– Вот как? И что именно?
– «Подмосковные вечера».
– Неужто!? Чудные композиции, – Мещерский оживился, всерьёз пригляделся к молодому собирателю. – А старых итальянцев слушаешь?
– Ещё бы! Только для них аппаратура нужна. У меня-то «Днепр-11». Четыре динамика. Тоже ничего. Но у вас, вижу, японская. Наверняка совсем другой звук.
Он огладил рукой динамики. Мещерский невольно улыбнулся.
– Да ты, как погляжу, и впрямь знаток. И что бы хотел послушать на такой аппаратуре?
– Если выбирать? – Алька аж зажмурился. – Джорджа Майкла. Балдею от него. А если б найти Папетти… это вовсе праздник.
– Может, и послушаем, – поообещал Мещерский. Он незаметно подпал под обаяние этого искреннего, восторженного парня. Глянул сочувственно. – Как тебя в эту компашку занесло?
– Так с другом, – простодушный Алька показал на Клыша.
Марик Забокрицкий, всё не отводивший взгляд от стеллажа с надраенными самоварами, придвинулся поближе к хозяину:
– Прощевайте, конечно. Но не могу на ваши самовары налюбоваться. Умом понимаю, что из старья реставрировали, краники сами паяли да прикручивали. Но на выходе – блеск! А другим можно так научиться?
– Вам-то к чему? Вы, сколько знаю, газетчик. Хотя всё можно, если с усердием, – невнимательно ответил Мещерский.
– Усердие будет, – спешно заверил Забокрицкий. – Мне бы только на первых порах помощь. А там уж я сам.
Он неловко повернулся, локтем задел расписную вазу.
– Осторожно! – вскрикнула Маргарита Прокофьевна.
Поздно. Ваза уж с печальным звоном разбилась об пол.
– Простите! Я, кажется, новую вазу разбил, – извинился Забокрицкий.
– И, полно! Не такая уж новая, – Мещерский хмыкнул. Разудало махнул рукой. – Лет сто пятьдесят – двести.
Забокрицкий, собиравшийся предложить деньги за ущерб, замер с совершенно убитым видом.
– Интересный у нас обыск получается, – Мещерский кинул неприязненный взгляд на разложившегося с бумагами Гутенко.
Тот взгляд почувствовал.
– Понятые, – бросил он. – Отставить посторонние разговоры с обыскуемым.
За забором засвистели тормоза, хлопнула раздолбанная дверца УАЗа.
– Есть дома, который в теремочке живёт?! Это начальник районного угро! – донесся с улицы голос Меншутина.
Мещерский отодвинул ситцевую, в петушках занавеску на окне. Выглянул:
– Здравствуй, Борис!
– Здорово, Колдун! Сказали, что к тебе пошли наши следователь с обэхээсником… Клыш! Выгляни, если ты здесь! – крикнул Меншутин.
Дождался, когда в проёме появится Данька.
– Сворачивай Окатовские хренушки и – живо в машину, – потребовал Меншутин. – В Паршино мелкооптовый склад подломили. Опергруппа уже на месте. Но выехали наскоро, без следователя. Надо составить протокол осмотра места происшествия.
– Но я никогда ещё не составлял! – краснея от стыда, признался Клыш.
– То – не принимай в голову. Главное, чтоб подпись следователя стояла. А акт я и сам напишу, – отмахнулся Боб. – Так что, выручишь?