Хриплым голосом, стараясь подражать Жеглову-Высоцкому, закончил.
– Здесь у него любовь с интересом. Здесь у него лежбище!
По трибунам прокатился гул. Алька тотчас сделал стойку.
– Езжай, Данька! – поторопил он друга. – А я после футбола к Светке заскочу. Попытаю, откуда во всей этой мутной истории ноги растут.
На том и порешили.
Алька скатился на прежнее место. Как раз очередной удар просвистел высоко над перекладиной.
– Мазила! – завопил сосед за решёткой.
– Ну не мазло ли? – обратился он к Альке.
– А то! – подтвердил Алька. Сроднившись с тем, с кем совсем недавно готов был сцепиться в драке.
Клыш, которого зацепила нелепая история с Першуткиным, спустился в подтрибунное помещение. Кабинеты администрации стадиона пустовали, – все сотрудники перебрались на трибуны. Лишь в коридоре, у окна, шла горячая перепалка. Администратор команды «Химик» Игнат Забейворота, известный всему городу ушлый доставала, вжался в щербатый подоконник, а перед ним энергично жестикулировала полненькая, рано раздавшаяся женщина с выпячивающимся задом. По голосу, а больше – по заду Клыш узнал Валю Пацаул. Ныне – Велькину.
Разговор шёл на повышенных тонах.
– Достала ты меня, Валентина! Чистая пиявка, – несколько взвинченно вскричал Забейворота. – Вам с Петром лет всего ничего. А у вас уж и так всё есть! Ты ж домой приходишь, холодильник пинаешь – у тебя оттуда палки сервелада да банки икры сыпятся. А машина у вас какая? Перламутровая «восьмёрка». Ни у кого в команде больше нет. У Орехова, и у того нет. А у вас – пожалуйте! Чего тебе неймётся?
– Не дадите трёхкомнатную квартиру, мы с Петей в вашем сраче играть больше не будем, – упрямо напирала Валентина. – Нас в «Локомотив» зовут. Да и «Спартак» – вот сейчас пару голов им положим и – как думаете, сколько предложат? Нас, Велькиных, только свистни – везде ждут.
Среди болельщиков центральный нападающий городской футбольной команды «Химик» Петя Велькин слыл притчей во языцех. Рослый, нескладный, что называется, таранный форвард, Велькин был славен двумя качествами: так называемым бойцовским духом, побуждавшим его безостановочно носиться по полю девяносто минут, вследствие чего за матч у него набиралось до десятка голевых моментов, и редкостным умением мазнуть мимо ворот из самых выгодных, беспроигрышных положений, когда мячу, что называется, некуда деться. За весь сезон центрфорвард забил два гола, один из которых влетел в ворота противника рикошетом от того самого, что располагается ниже спины. Но – что делать? Центрфорварды по Союзу и впрямь были в цене.
Потому Забейворота потел, мычал, крутил залысой головой – в поисках спасения. Но отбиться от настырной бабы не получалось.
Клыш ловко протиснулся меж стеной и женским задом, выскочил через боковую дверь на аллею, в конце которой размещалось одноэтажное отделение милиции, по соседству с общественным туалетом. Остро, до рези в глазах, пахнуло удушающим запахом аммиака.
За десяток метров от отделения Клыш обнаружил, что опоздал. Боря Першуткин сидел на витой скамейке. Обхватив ладонями обмотанную шарфом голову, в полном расстройстве равномерно колотил затылком о чугунный завиток и навзрыд, с бабьими привываниями, голосил. Клыш сочувственно потряс его за покатое плечо.
– Полно, Борька! Башку пожалей.
Першуткин всхлипнул с новой силой, ухватил Клыша за руку, горячо прижался к ней щекой.
– Но за что? Скажи, за что?! – рыдая, повторял он. Рывком, на надрыве, сдернул шарф. Будто ковбой, с которого сняли скальп индейцы.
Скальп, правда, не сняли. Но обкорнанные в спешке волосы торчали неровными пучками.
– Секатором они тебя, что ли? – Клыш неловко огладил изуродованную голову. – Сам-то на кой чёрт с такой гривой на люди полез? Разве не знал, что для толпы волосатики, что красная тряпка?
– «Спартак» ведь, – Боря всхлипнул. – Да и что ж, что с гривой? Я их на шиньон растил. Через две недели срок был. Триста рублей должны были заплатить!.. Обещали путёвку в Италию пробить. Как раз в Милан на неделю моды… А если б для себя?! Ведь мои. Разве я их украл? – сбивчиво причитал он.
Из отделения выглянул раскормленный, с одутловатым лицом сержант. Форменная рубашка разошлась на объёмистом животе. Неловко прокашлялся.
– Чего уж теперь выть? Теперь уж ничего, – как умел, посочувствовал он. – Сам виноват. Ступай себе, хиппи, пока вовсе наголо не обрили.
Потоптавшись, скрылся.
– Хиппи! – с тоской повторил Першуткин. – Знал бы, недоумок, что это означает. И не в волосах дело. Хоть под бобрик, хоть бы вовсе без волос, все равно привязались бы. Будто по запаху опознают. Это как альбинос. Бьют за то, что не похож на них. Что не такой. Понимаешь, Данька?! А на кого надо быть похожим? На этого, что ли?.. Или на тех? – он мотнул головой в сторону гудящих трибун. – Зверьё! Чувствую себя, будто до гола раздели.
С новой силой взрыднул.
– Ладно, пошли провожу со стадиона. Пока ещё кто не накостылял, – потянул его Клыш. – Езжай домой, к Кармеле. Утешит.
– К кому?! – Першуткина непонятно передернуло. – К маме поеду переночую. Мама поймет. Приголубит.
– Можно и к маме, – согласился Клыш. К тому времени, как довел он содрогающегося Першуткина до выхода со стадиона, рукав рубахи на нём подмок от непрекращающегося потока слез.
Матч меж тем подходил к концу. «Спартачи» играли с ленцой, в полноги. Наоборот, «Химик», надо отдать должное, бился за победу. «Тащил» всё, что можно, вратарь Лукасик. Да и сами моменты создавали. Но – не шел мяч в ворота. И все-таки за три минуты до конца игра оказалась решена. Полузащитник Бирюлин, технарь и умница, обыграл на «носовом платке» сразу двоих, продвинулся вперед и метров с тридцати мимо выбежавшего далеко за линию штрафной вратаря аккуратненько, будто киём, пнул мяч точнёхонько в ворота.
Всё замерло на трибунах и остановилось на поле. Всё и все. Кроме центрфорварда Петра Велькина, припустившего за мячом от центра поля. Если бы в эту минуту кто-то засек с секундомером бег его, должно быть, был бы зафиксирован мастерский норматив в спринте. Петя накатывал на ворота противника страстно, стремительно, в неудержимом порыве нагоняя катящийся туда мяч. В этом было что-то мистическое.
– Стой, падла! – прозорливо крикнули с трибун. Поздно! Центрфорвард настиг-таки мяч в полуметре от линии ворот и в последнем яростном усилии приложился. Вздох разочарования и изумления прокатился по стадиону: мяч, поддетый пыром, взмыл вверх и точнехонько над перекладиной вылетел за пределы поля. Это был удар на бис. Дай центфорварду Велькину еще сотню попыток, не сумел бы он повторить свой гроссмейстерский трюк. Но в нужный момент оказался в нужном месте. И – исполнил.
Велькин склонился к собственной бутсе, подергал язычок, что-то оторвал, удивленно пожал плечами и – засеменил к центру. Попавшийся на пути защитник гостей Бубнов, верзила подстать Велькину, благодарно тряхнул его руку. Команда застыла оторопелая. Осел в центре поля Саша Бирюлин. Плакал в воротах вратарь Лукасик.
Стадион же хохотал – злым, истерическим, сопровождаемым улюлюканьем смехом.
Из «Химика» этим ударом будто дух вышибло. И серию послематчевых пенальти отдали безропотно.
Алька махом взлетел на четвёртый этаж. Перед однокомнатной квартиркой, что снимала Светка, перевёл дыхание. Из-за двери доносился хриплый магнитофонный голос Джо Дассена. Стало быть, принимала любовника.
Алька позвонил, затем еще. Никакой реакции. Тогда он принялся жать на звонок, не отрывая палец, пока не расслышал приближающийся шелест тапочек. Под дверью задышали.
– Светка! – произнес он. – Извини, конечно. Но у меня срочно.
– У меня тоже было срочно, – проворчала Светка, но дверь всё-таки открыла. Под накинутым в спешке халатиком проступали контуры голого тела. Припухлое личико выражало крайнее недовольство. – Бестактный ты все-таки, Поплагуев. Хоть бы кончить дал.
Из комнаты в коридор выглянул мутноглазый мужичонка лет сорока пяти, обмотанный простыней. На животе простыня надулась, будто в нее завернули арбуз.
– Кто таков?! – грозно вопросил он, негодующе топнув босой ступней. При этом простыня соскользнула вниз, обнажив жиреющий, желтый на складках торс.
– Ну вот, пожалуйста. Чего и боялась, – Светка поддернула пальчиком опавший член. – Теперь попробуй заведи его заново.
Мужчина суетливо поднял простынку, прижал к бедрам и вызывающе наставил синеватый от бритвы подбородок на нового гостя. – А это зачем?
– Вторая смена, – отбрила Светка. – Тебя кто в коридор звал? А ну двигай назад на плацдарм и – чтоб, когда вернусь, стоял огурцом.
– Мы, Светочка, всегда! – любовник исчез. Плацдармом Светка называла большую двуспальную диван-кровать, занимавшую в разложенном виде две трети комнатушки.
– Не припомню, чтоб тебя прежде тянуло на антиквар, – съязвил Алька.
– Да не, Пашка ничего. Порядочный. Сапоги мне на «каше» купил и денег даёт. Говорит, любит… Ты-то с чем?
– С Гранькой беда.
– Да у этого идиота вся жизнь от рождения беда! – без паузы разозлилась Светка.
– Ты знаешь, где он сейчас?
– Откуда?! А то мне без жиденка этого заняться нечем. – Светка с чувством хлопнула себя по ляжкам, не обращая внимания на разъехавшиеся полы халатика. – Я его тут по дурости трахнула опять. Пожалела. Вот и прилип заново как банный лист. Семью ему воссоединить захотелось, идиоту. Теперь, похоже, по всему городу треплет. Ничего, пусть только объявится, я с ним поговорю!
– Поговорить тебе с ним, может, не скоро доведётся. В тюрьму его хотят посадить… – неприязненно сообщил Алька.
Рот Светки, приоткрывшийся для очередного ругательства, не закрылся. Так и застыла с двумя высунувшимися из-под губы передними зубками, словно ощерившийся зверек.
В коридор вновь выглянул слегка отрезвевший любовник. На сей раз – в полосатых трусах с лейблом «Ну, погоди!»
– Светик! Солнышко. Сколько можно? Я уж созрел… – он намекающе похлопал себя по низу трусов.