– Исчезни! – рявкнула Светка, будто обрадовавшись возможности сорвать раздражение. – Ты вообще чего по моей квартире шастаешь?!
– Как это?
– Жена знает, что ты здесь?! Кто мне хлестался, что разведется!
– Но это… может, не при посторонних?
– Кобелюга ты, – пригвоздила любовника Светка. – Только бы трахаться на стороне.
– Знаешь. Я тоже могу на твои взбрыки обидеться, – гость в самом деле начал пунцоветь.
Но разошедшуюся Светку тем не остановил:
– Вот и катись! Стращать он меня будет! А ну!
Переменчивая, как ветер Борей, Светка схватила валяющиеся на полу вывернутые брюки, содрала со стула рубаху, пиджак, подскочила к входной двери с явным намерением выкинуть всё на лестницу. И выкинула бы, если б Алька не отобрал и не передал растерявшемуся любовнику.
– Психопатка! – пробормотал тот, путаясь в брючинах. – Учти, больше не приду.
– Велика потеря! Одним импотентом меньше! – презрительно выкрикнула Светка. Умела все-таки сказать приятное. – Сходи в сексклинику, подлечись.
– Это тебе бы полечиться! Маньячка, – огрызнулся Пашка, и это было последнее, что успел он выкрикнуть.
Как раз в тот момент, когда незадачливый любовник склонился в поисках обуви, Светка распахнула дверь и ловко пнула его пяткой. Раздался звук упавшего на площадке тела, следом полетели ботинки и пальто.
Из-за двери квартиры напротив предвкушающе задышали.
– А ты что, старая сплетница, опять уши греешь?! – рявкнула Светка в чужую замочную скважину. Вернулась в квартиру. Провела Альку в комнату. Грустно оглядела скомканную постель.
– Ну вот, лишил меня крепкого сна, – попеняла она. – Чего делать-то будем? Наверное, денег надо на адвоката. Много, да?
В дверь позвонили.
Она сорвалась, открыла.
– Шарф отдай, – буркнул изгнанный любовник.
– У тебя деньги есть? – протягивая шарф, как ни в чем ни бывало поинтересовалась Светка.
– Может, и есть. Только извиниться сперва не хочешь?
– Рублей триста надо, – не обращая внимания на квелую реплику, прикинула Светка. – Триста хватит?! – крикнула она.
– Да ты чего? – Пашка поразился. – Откуда? Рублей двадцать, если с собой…
– Ну и пошел вон, жлобина, – дверь захлопнулась окончательно.
Вернувшаяся Светка задумчиво огляделась.
– Черт! Главное, как назло, у меня у самой пусто-пусто. На днях в смене недостачу выявили. Девка одна проворовалась. Пришлось всё вложить, чтоб замять. У мамаши летом снега не выпросишь. Сестрица окаянная, та только под себя тянуть горазда. Разве цацки продать, – она подбежала к серванту, выгребла кольца и цепочки, бухнула всё на полировку. Из угла вытащила обувную коробку, со вздохом положила сверху. – Югославские. Два дня в очереди писалась, – пояснила она. Глянула заискивающе на Альку. Его умиленный взгляд разозлил ее заново. – Чего лыбишься? Надо ж этого блаженного вызволять… Так что он всё-таки натворил? – спохватилась она. – Авария какая на комбинате?
Насколько мог язвительно, Алька объяснил, за что и почему собираются арестовать Гранечку.
Впрочем, язвительные интонации пропали сами собой, когда он взглянул на Светку. По припухлым щекам потекли радостные слезы.
– Ну и слава богу! – она облегчённо засмеялась.
– Мамаша – стерва! – насладившись в полной мере ошарашенным видом гостя, снизошла она до объяснения. Оказалось, Фаина Африкановна, в надежде вернуть младшую дочь с внуком, вступила в жилищный кооператив. Дабы влезть без очереди, всунула взятку соседу по дому – Сергачу. А вчера узнала, что Сергача арестовывают. И – перетрусила, что её саму за компанию посадят. Вот и решила сыграть на опережение. Первой признаться. Только не самой. Оську вместо себя подставить. Наверняка наврала ему, что кооператив покупается для меня с ребёнком и будто взятку я давала… И ведь знает же старая нетопырь, кого на какой крючок подловить. Ничего, сейчас мы эту сволочь саму за усы подёргаем. Письменно признать заставлю.
Не стесняясь постороннего, Светка скинула халатик и принялась одеваться.
Второпях натянула джемперок, ожесточённо поплевала на тушь, перед зеркалом наспех мазнула помадой по губам.
Вглядевшись в своё припухлое личико, огорчилась.
– Вообще-то устала я от мужиков, – пожаловалась она. – Мелькают, как моль. Шкаф откроешь, а он уж там. Скольких перетрахала, и всё не кончаются. Чем дальше, тем больше в семью тянет. Как думаешь, может, в организме что-то не в порядке?
– Ох и дурында ты, Светка, – Алька притянул к себе рыжую головку, потрепал по завитым в барашек волосам.
Клыш заглянул к Граневичам, узнал от матери: Оська в командировке, по телефону предупредил, что остается ночевать в Клину. Успокоенный, отправился к себе отсыпаться. Проснулся от ночного телефонного звонка. Звонила мать Першуткина.
– Данечка! – услышал он надрывный голос. – Это Матильда Изольдовна. Ты не мог бы к нам зайти, золотце?
– Зайти? – Данька недоуменно взглянул на будильник.
– Данечка, пожалуйста!
– Ладно, с утра…
– Не с утра, не с утра, Данечка! Надо сейчас, – Матильда Изольдовна перевела булькающее дыхание. – Данечка! Только что скорая уехала. Боречка вены вскрыл!
Она против воли тонко взвыла – в точности как сын.
– Иду! – коротко бросил Клыш.
Мать с сыном занимали комнату в коммуналке на трех соседей. Зарёванная Матильда Изольдовна, в очередном немыслимом, в драконах кимоно, караулила в нетерпении у приоткрытой входной двери.
– Просто не знаю, – зашептала она. – Как увидела эти ошмётки… – она потрепала свои волосы. – Вовсе не в себе. Подступаюсь спрашивать, пуще голосит. Соседи-сволочи в стену барабанят. И чего барабанят, если беда. И так, и так подступаюсь. Упёрся букой. Никогда таким не видела. Он же у меня очень воспитанный мальчик. А тут… Потом в ванную ушел. Полчаса, не больше. Соседка Валька Хахина блажить принялась, что попасть не может. Глотка-то лужёная. Но тут как раз – слава богу! Сорвали крючок – а он по локоть в тазу. И всё аж бурое, – глаза матери расширились, будто заново переживала ужас. – Скорая увезти хотела в психушку, но – отбилась кое-как. Последнее отдала. Так опять в угол забился, сверлит глазами. «Нет мне, мама, здесь жизни!» А мне, если его не станет?.. И так не задалось. Каким-то завклубом прозябает. А ведь он курсовую по галерее Уффици писал. И какую! Мечтал, что вживую увидит. Да ещё это! Быдло все!.. Данечка! Он больше всех тебя уважает… Попробуй, родной!
Данька кивнул. Матильда Изольдовна, оглаживая, провожала его до двери.
– Как жить среди хамов! – простонала она. Как раз в ту секунду, когда из своей комнаты в сатиновом халатике вышла Валя Хахина – разбитная крутильщица с прядильного производства.
– Во-во! Все кругом хамы. Одна ты – в шоколаде! – отругнулась она. Кивнула Клышу. – На самом деле вам обоим – что мать, что сын – в дурдоме место.
Матильда Изольдовна набрала воздуху, но сил скандалить не осталось. Оглаживая, проводила Даньку до комнаты.
– Попробуй, Данечка! А я на кухне посижу! Чайку, если что, подогрею.
Перекрестила со спины.
– Чего уж теперь крестить! – буркнула глазастая Валька. – Раньше б соображала, когда Борю Бирой растила.
Борька Першуткин забился с ногами в потертое кресло в углу. На подоконнике, над головой, валялся клубок шерсти и недовязанный джемпер на спицах – Матильда Изольдовна вязала всему театру, и тем подрабатывала.
Руки Бориса, щедро обмотанные бинтами, будто культи, лежали на подлокотниках. Он затравленно зыркнул на распахнувшуюся дверь. Узнал Клыша. Лицо дрогнуло.
– Ну и что? – произнес Данька. – Тихо шифером шурша, крыша едет не спеша? Как додумался-то?
– Не жить мне среди этих, – Першуткин безысходно выдохнул.
Клыш прищурился. Жалости не ощущал. Что-то во всём этом было ненатуральное, постановочное.
– Положим, не жить. Хотя с чего бы не жить?.. Но мать-то к чему пугать? Уж если подпёрло… Пошел на Ленинградский мост, да и сиганул башкой вниз. А здесь… Иль не понимал, что соседи в единственный сортир ломиться станут?
По смущению Першуткина увидел, что и понимал, и на то рассчитывал.
– Прав, прав ты! Даже этого не могу! – Першуткин зашелся в свежем, безутешном плаче.
Данька подсел на стул подле, приобнял.
– Будет, Борька! В Афгане при мне на минах подрывались. Так без рук, без ног, а всё ползли. Жить хотели. Увидь они тебя – такого, целенького, ухоженного суицидала, сами бы придавили. Поверь, образуется! Жизнь, как корка, любую рану затягивает.
Он потрепал Першуткина по клочковатым волосам. Борис, всхлипывая, жадно обхватил его ладонь, погладил благодарно. Прижался теснее. И вдруг Клыш ощутил, что его целуют. Жарко и беспорядочно: в плечо, шею, подбородок.
– Данечка! Данечка мой любимый, – подрагивая, бормотал Першуткин. Клыша обдало жаром. Передёрнуло гадливо. Вскочил. Не примеряясь, хлестнул наотмашь. Так что Першуткин со стоном отлетел в угол, на картонную коробку. Зазвенела разбитая посуда.
В ужасе от того, что разоблачил себя, он с новой силой зарыдал, забиваясь всё глубже, будто хотел вовсе раствориться под комодом.
– Т-ты! Сучок!..
Содрогаясь от отвращения, Клыш выскочил в коридор, где едва не налетел на Хахину. Она подслушивала.
Из кухни доносился заунывный плач Матильды Изольдовны.
– Что? В первый раз попал на пидора? – Хахина понимающе хмыкнула. Ухватив Даньку за руку, втянула в свою комнату. Достала из буфета початую чекушку, взболтнула приглашающе.
Разлила водку. Потрясённый Клыш залпом проглотил.
– Почему знаешь, что пидор? – выдохнул он.
– А кто ж ещё? – Валентина усмехнулась. – Когда столько лет дверь в дверь – не ошибёшься. Если парень от баб шарахается, добра не жди. Матильда же с тараканами. Вечно сынка в бабьи тряпки рядила…
– Но женщины же у него есть, – перед глазами Клыша встала полуголая Кармела.
– Держи карман! – Валька расхохоталась злорадно. – Я его как-то, когда фитюлька подросла, затащила. Думаю, пора пацану мужиком стать. Да и по жизни удобно: припрет, – вот оно через стену. Аж ноги сама раздвинула. Так заверещал от страха, будто жопой на муравейник угодил. Заюлил и лесом! Говорю тебе – чистый пидор… Куда?!