– И что же, по-вашему, государство в этом виновато?
– А кто же, голубчик? – удивился Мещерский. – Сами-то два плюс два сложите. И – закольцуйте.
– Уже сложил! – Клыш выдернул повестку, размашисто заполнил. Протянул. – Есть закон. Забор! И если начать в нём лазейки проделывать, то дальше такие, как вы, его и вовсе проломят. Словом, жду для официального предъявления обвинения.
– Выходит, всё сначала, – уныло протянул Мещерский. – Сидор, что ли, готовить?
– Как доведётся, – коротко кивнул на прощание Клыш.
Об одном, правда, умолчал он даже в запале. И с чём предстояло разобраться отдельно. Из пяти изъятых договоров три самых крупных были заключены артелью Мещерского с Опытно-производственным хозяйством «Химик». И на всех трёх под подписью директора ОПХ стояла виза Земского.
КЛЫШ на комбинате. Встреча с Земским.
Как в детстве, Клыш шёл по сиреневой аллее к комбинату. Пересменка закончилась, и встречных попадалось немного. Зато сирень за эти годы разрослась так, что Московское шоссе уж не было видно. Лишь глухие гудки да посвистывание тормозов подтверждали, что трасса неподалёку.
В здании администрации, в обширной приёмной, объединявшей два главнейших кабинета, – директора и его первого заместителя, стоял гул от десятков голосов, которым аккомпанировал стрекот пишущих машинок. Оба кабинета были распахнуты, и меж ними с озабоченным выражением сновали люди. Вот-вот должна была начаться директорская планёрка.
Дождавшись, когда одна из секретарш выкрутила из каретки готовый текст, Клыш, оттеснив плечом очередного просителя, предъявил удостоверение. Женщина подняла усталые, в морщинках, наспех подведённые глаза. С интересом посмотрела на молоденького следователя.
– Мне надо срочно повидать Земского, – сообщил Клыш с важностью.
Лицо секретарши, дотоле приятственное, сделалось отстраненным. Будто услышала что-то неприличное.
– У Анатолия Фёдоровича время расписано на весь день, – назидательно произнесла она. – И у всех срочно.
Она потянула к себе журнал регистрации:
– Попробую, впрочем, втиснуть вас в график.
Из двери своего кабинета как раз выглянул Земский. Разглядел Клыша.
Данька вытянулся, дурашливо бросил руку к несуществующему козырьку:
– Товарищ заместитель Генерального директора, следователь Зарельсового РОВД лейтенант милиции Клыш прибыл для представления!
– И каблучками эдак, – подсказал Земский.
Клыш ловко щелкнул. Растёкся в улыбке:
– Здравствуйте, дядя Толечка.
– Здравствуй, Даниил.
Земский окинул Даньку цепким взглядом, подметил тонкий шрам, обострившиеся, будто подсохшие скулы, пергаментное ожоговое пятнышко на впалой щеке и – большое, в полшеи.
– С чем пожаловал?
Клыш молча протянул договоры.
Земский посмурнел. Кинул взгляд на настенные часы.
– Зайди!
Завёл Даньку к себе, плотно прикрыл дверь.
– Так что у тебя по Мещерскому?
Клыш откашлялся, настраиваясь на ироничный, привычный для Земского тон разговора.
– Мягко выражаясь, грубо говоря, – антисоциальный тип, – начал он витиевато. – Две судимости. Упорное нежелание работать, как все, – по трудовой книжке. Не раз возбуждали уголовные дела по частнопредпринимательству и занятию запрещённым промыслом. Но – всякий раз ускользал. А ныне на новых дрожжах расцвел: под прикрытием артели, вопреки действующим нормативам, заключает договора с частными лицами и госпредприятиями, в которых выступает по сути посредником. Сводником, если по-другому. Можно сказать, – в особо крупных размерах.
Клыш значительно постучал по договорам.
– И на комбинате у него явно есть сообщник, который эти мухлёжные, втридогора, договора устраивает и наверняка под это имеет откаты. Понимаю, дядя Толечка, что у вас таких договоров ворох, и времени каждый пролистать не хватает. Но кто-то же вам на подпись их подсунул.
Земский склонился к селектору:
– На пятнадцать минут меня нет… Знаю, что Комков на месте. Пусть без меня начинает… Ты зачем в милицию пошел? – без паузы обратился он к Клышу.
Лицо Даньки вытянулось.
– У тебя элитный вуз, языки. Такие юристы по нынешним временам нарасхват. А ты в зачуханный райотдел! Зачем, спрашиваю?
– Так…
– Две судимости, – повторил Земский – желчно.
– Так точно-с! – процедил Клыш, распознавший издёвку. – Первая, изволите знать, – за незаконный переход границы. Родителей – за шпионаж!
– Так ты, стало быть, в милицию шпионов ловить пошёл?! – полные губы Земского запузырились.
– Дядя… Анатолий Фёдорович!
– Справочки почитываешь! Семнадцатилетний пацан, родившийся в эмиграции, которого родители воспитали в любви к родине! И который о родине этой с младенчества грезил! Мамочка на ночь вместо сказок рассказывала. Мещерские во время оккупации год прятали у себя еврейскую семью. Знаешь, чем это грозило?
Клыш от стыда запунцовел, – вспомнил жестокое обвинение, брошенное им Мещерскому.
– Он не говорил этого.
– А кто ты такой для него, чтоб он перед тобой душу распахивал?! – выкрикнул Земский. – Ты для него – продолжение тех, кто его пацаном сажал! А мне как раз говорил. Едва Германия капитулировала, всей семьей явились в советское консульство в Париже с просьбой разрешить вернуться на Родину. И разрешение получили. Официальное! На бланке! За подписью! А едва оказались в Германии, в советской оккупационной зоне, Родина их встретила-приветила. Родителям – шпионаж впаяли. Лёшке как малолетке снисхождение вышло – всего-навсего незаконный переход границы. Пятёркой отделался патриот. Только выпустили, принялся родителей разыскивать. За это на год в дурдом упекли. И – справедливо: сумасшествие налицо, – репрессированных надумал искать. Другие отказываются от родства. А этот – искать! Ну не псих? Старший Мещерский, правда, сгинул. А мать-таки разыскал в Казахстане. В АЛЖИРе (сокращение от Акмолинский Лагерь Жен Изменников Родины). Умишком, правда, немного тронулась графиня. Не перенесла тесных объятий Родины. В Москву путь был заказан. Поселился с полоумной матерью меж двух столиц. Но он же, злобный антисоветчик, на этом не остановился. При Хрущёве ещё судимость схлопотал! И за что бы?
Клыш сглотнул:
– За воспрепятствование осуществлению избирательного права.
– С матерью в бараке они жили. Среди зимы горячую воду по капремонту отключили. А подключить недосуг! Куда ни писали, без толку. А у матери – графинюшки избалованной – туберкулёз с лагеря. Собрал подписи соседей, что, если воду не подключат, не пойдут голосовать.
– Подключили?
– В сутки. А его, подстрекателя, всё туда же!
– Я этого ничего не знал, – повинился Клыш.
– А хотел знать?! – Земский пристально вгляделся. – Не бумажку, а что за ней, знать. Иной раз это всё переворачивает. Хотя не влезать в детали проще.
Клыш насупился.
– Пусть так. И Вы правы, что меня мордой… Но сейчас-то дело за другое возбудили.
– Ой ли? – не поверил Земский. – А по мне, всё то же! Как альбиноса в стае – клюют за то, что на других не похож. А насчет подписей… Обелить никак меня надумал? Не выйдет у тебя. Хорош бы я был, если б подмахивал договора не вникая. Не только вникал, но сам Мещерского разыскал и поставил задачу. У мужика редкий дар организатора: находить нужных людей и сводить меж собой. Ведь кто такой модельщик? Столяр высочайшей квалификации! Предприятию, допустим, надо выполнить литьё. Для этого нужны деревянные заготовки – модели, особой точности. Кто попало их не изготовит, только спецпредприятия. А у тех свой план, бывает – на год вперёд. Да предприятие за этот год в трубу вылетит. И такие бригады для всех нас – спасение. Ты вот модельщикам этим десятки тысяч в пику обсчитал, – он потряс договорами. – А знаешь хоть, что комбинат на них миллионы сэкономил? Я уж не говорю о сроках. Зайдёшь после к плановикам, я дам команду, – получишь справку об экономии… Артельными договорами тычешь. А нет, чтоб прикинуть, зачем ему вообще эти договоры?
– Чтоб прикрыться…
– Да чтоб артельщиков-инвалидов подпереть! Он им с каждой продажи отстёгивает. Они ему – с валенок да матрёшек – по рублю. Он им – с картин – по сотне. Крутой навар?! Да святой же мужик, Даниил! И – характер! Одно то, что за десятки лет об колено ломали, да сломать не смогли…
– Но, дядя Толечка! Всё-таки нельзя же так влёгкую – выгодно-не выгодно, – взмолился Данька. – Есть закон: кому с кем можно заключать, с кем нельзя! Всё расписано. Химкомбинат, скупающий ширпотреб, – да вас самого тягать начнут!
– Иди-ка сюда! – Земский подозвал Даньку к окну. – Помнишь, трубы, что вам, пацанятам, показывал? Одну, самую грязную, снесли. Но другие по-прежнему дымят. Выдают продукцию. Так вот, если б я на каждый запрет озирался, они б не дымили.
Клыш болезненно скривился:
– Но я-то не могу не оглядываться! Юриспруденция как раз и состоит в соблюдении законов. Иначе – коллапс.
– Коллапс! – поддразнил Земский. – В головах у нас, похоже, у всех коллапс случился. А главная беда – в головах у тех, что рулят. Конечно, рукавицы да валенки, что УРС, по моему распоряжению, у инвалидов скупает, – не комбинатовского уровня дело. Но ведь одну планету топчем.
Заверещал селектор. Земский склонился.
– Да! Иду!.. Началась планёрка, – извинился он перед Клышем. – Тоже – мозговой штурм. Решается, в какую сторону комбинат развернём… От любой случайности зависит.
Уже в дверях задержался. Ухватил Клыша за рукав:
– Хотя, если подумать… Случайного ничего не бывает. Кто судьбу сильней подтолкнёт, в ту сторону и покатит. Как там у поэта? Алька нам с тётей Тамарочкой на днях декламировал. «Если солнце зажигают, значит, это кому-нибудь нужно!» Тоже места себе не находит парень. Всех вас, как погляжу, – мотает.
– Так подскажите! – попросил Клыш.
Земский поколебался. Но новый звонок заставил его торопиться.
– Сам! – решил он. – Прочно лишь то, до чего сам дойдешь.
Он пригнулся доверительно:
– Да и по правде, у самого мозги в раскоряку. Ныне всех заштормило. Куда вынесет?