Груженный пакетами, детскими игрушками, с неизменным букетом, поджидал возлюбленную возле её подъезда. Заваливал их с дочкой дефицитными шмотками. Попытки Малиночки перекрыть поток дорогих подарков Котьку обижали: – Я что, кому попало дарю? Подарок любимой – это праздник для самого себя.
Всё чаще не возвращался он домой, оставаясь ночевать у любовницы. Но этого ему было мало. Хотелось вовсе не расставаться. Не проходило дня, чтобы он не уговаривал Малиночку сойтись окончательно и начать жить как единая семья. Более здравомыслящая подруга долгое время возражала, хорошо понимая, чем это грозит их комсомольской карьере. К тому же сама одиночка, понимала, каково Котькиному ребёнку будет расти безотцовщиной. Но Котька был настойчив. А какая женщина не мечтает о личном счастье?
В конце концов, бурный натиск неистового возлюбленного смёл преграду. Малиночка согласилась выйти за него замуж.
После этого Котька Павлюченок решился на развод.
Поздно ночью по возвращении на крепком подпитии объявил жене, что любит другую, которая его, Павлюченковские, душевные искания не только способна понять, в отличие от некоторых, не будем тыкать пальцами, но и полностью разделяет. А эти некоторые, кстати, и вовсе непорядочны, поскольку в целях достичь заветной цели – завладеть его, Котькиным, вожделенным телом, не брезговали никакими запрещенными методами, в том числе шантажом. Хотя от сына он не отказывается. Но ребёнок – не вопрос. Алименты, игрушки, прочие ля-ля – это ноу проблем. Так что отговорила роща золотая, – к утру, любезная-постылая, просьба освободить палубу. На этот раз окончательно и бесповоротно. И – давайте не будем!
Выпалив все это на едином надрыве, откинулся в кресле и, как был в «тройке», засопел.
Наутро Котька проснулся от сдержанных голосов: хныкал малолетний Илюшка, что-то тихонько выговаривала ему мать. Он вышел в коридор. Там среди приготовленных двух чемоданов и нескольких набитых тряпками авосек припухшая, непричесанная Сонечка, сидя на корточках, старательно, зубами, пыталась развязать узел шапочки, что затянул себе на шее сын.
– Вы куда? – тупо спросил Павлюченок.
– К маме, конечно, – Сонечка поднялась, – ей удалось, наконец, распутать узел. – Поможешь вещи до автобуса донести? А то Илюшка хандрит спросонья, на руках тащить придется.
Будто в подтверждение ее слов, сын засеменил к отцу и уткнулся в его колени.
Котькино сердце сжалось.
– Но – как это? Надо бы обсудить, – против воли забормотал он.
– Да что еще обсуждать? – Сонечка разогнулась, измученная. – Ты всё вчера высказал. Я думала, смогу тебя привязать. А если уж так… Да чего там? Короче, пусть всё, чего хочешь, сбудется. Может, и впрямь всё дело в нас с Илюшкой. А с другой у тебя как по маслу потечёт. Будете с ней по ночам повестку бюро обсуждать! – не удержалась она.
– А вот этого не надо! – взвился Котька, изготавливаясь к привычной, с взаимными упреками сваре.
Но жена вместо очередной колкости, что приводили его в неистовство, лишь устало прикрыла глаза, подошла к сыну: – Чего уж теперь в самом деле? Пора выходить. Так проводишь или?..
– Присядем на дорожку, – заискивающе предложил Котька. Сам понял, что сморозил глупость. Чувствовал он себя неуютно. Если б она скандалила, как прежде, было бы куда легче, а сейчас душа его раздиралась пополам. Та, что вчера восторженно трубила освобождение, продолжала торжествовать. Но другая впала в уныние. Впрочем, дело оказалось решено. Пусть так, неловко, но решено. И он сегодня же, да что там? немедленно сможет не таясь перебраться к любимой.
– Квартиру я тебе оставлю, – пообещал Котька.
– Договоримся, – Сонечка подхватила на руки сына.
В дверь резко позвонили.
Супруги удивленно переглянулись. Пожав плечом, Павлюченок подошел к двери, распахнул и – отпрянул. В проёме стоял Робик Баулин.
– Ты чего это с утра пораньше? Если насчет похмелиться, так у меня иссякло, – неуверенно пошутил Котька.
Робик шаркнул глазом по прихожей.
– Забери Илюху, – обратился он к Сонечке. – У нас тут мужской разговор предстоит.
Сонечка испытующе посмотрела на мужа. Но Баулин нетерпеливо подхватил на руки ребенка, втиснул его матери и, несмотря на попытку ее упереться, выдавил из коридора.
– Ты чего себе позволяешь с моей женой? – нахмурился Павлюченок. Пытаясь сообразить, чем вызвана подобная развязность.
Баулин шагнул к нему:
– Ну, здравствуй, ворюга несусветный!
– Ты о чем это?! – возмутился Павлюченок. Сердце его тревожно вспорхнуло. Он уже всё понял и отчаянно струсил.
Конечно, те самые комбинатовские деньги. Котька помнил о долге и даже пытался записывать расходы, в надежде погасить недостачу. Но после того как в жизнь его вошла Малиночка, плотину смыло. Голова кружилась, и он будто с горы полетел. Вместо погашения долга принялся черпать деньги из сейфа вовсе без счёта, бездумно.
И когда неделю назад Баулин вскользь сообщил ему о предстоящей сверке, Котька не то чтоб не услышал, но как-то упустил из виду. Собирался перехватить у безотказного Поплагуева. Но с утра не застал, а к вечеру опять стало не до того. Всё казалось – времени полно.
– Я тебя предупреждал, что будет ревизия? – Баулин потряс актом согласования. – Предупреждал? Так не взыщи!.. Вскрыли твой сейф! По документам – крупная недостача!
– Оп-ля-ля! – выдохнули за дверью. – Сонечка подслушивала.
– Сколько всего «привлечёнки» раздербанил?
– Почти всё. Где-то под три, – уныло признал Павлюченок.
Из соседней комнаты донеслось перханье.
– Один или?..
– Нет! – выкрикнул Котька. – Она ни при чем! Она не знает. Слово!
– То, что тягал, хрен бы с тобой, – все не без греха, – объявил Баулин. – А вот что меня подставил, – это тебе боком выйдет. Для начала заполучи по мордулечке!
Робик осклабился страшно, сгреб рубаху Павлюченка и – хлестнул его по щеке. Котька собрался ответить. Но тут заметил, что в квартирном проёме с бесстрастным лицом стоит сам Девятьяров. Готовность защищаться иссякла.
Не встретивший сопротивления, Робик принялся беспорядочно раздавать пощечины справа и слева, так что Котькина голова моталась, будто воздушный шарик, с которым резвится ребенок.
Косясь на первого секретаря, Павлюченок покорно сносил побои.
– Сволочь, не смей, сволочь, здесь же мой сын, – шепотом, ненавидя избивающего и себя самого, повторял он.
Из комнаты, откуда доносился детский плач, вбежала Сонечка.
– Пусти его, гад! – она лайкой повисла на руке Баулина и – зубами впилась в нее.
Робик, скривившись, инстинктивно стряхнул нападавшую, отчего Сонечку отбросило к ногам секретаря обкома, а выпущенный Котька кулем осел на пол. Боль несколько отрезвила Робика. Он слизнул кровь из прокушенной руки.
– Так что, в тюрьму тебя, вора, сдать?
– Как скажете, – безразлично произнес Павлюченок. – Надо – пойду! Осточертело всё!
– Не надо, не надо! – Сонечка вскочила, подползла к Девятьярову, обхватила за ноги. – Не надо! Вам же самим – скандал зарез. Чтоб в комсомоле – воры! Это ж какой всем позор! А надо, чтоб по согласию, – вроде беспорядочно, но донося что-то до секретаря обкома, бормотала она. – Да и потом – свои же вы, не чужие!.. Иди сюда, глупо́й!
Она ухватила мужа, с силой потянула рядом с собой на пол.
– Проси же! Проси!.. Откупишься. Отработаешь! Ну же!
Павлюченок, хоть и не пал на колени, но встал перед Девятьяровым с головой, покаянно склоненной.
Девятьяров пребывал в смутном волнении. И не покорствующий Павлюченок тому причиной. Истинное, давно не испытываемое томление ощутил он при виде обхватившей его колени женщины, возбуждающее дыхание которой ощущал на своём паху. Его дрожь почувствовала Сонечка. Подняла вопросительно глаза.
Девятьяров поспешно отстранился. Кивнул брату. Робик вытащил из-за пазухи пачку денег. Протянул Котьке.
– Держи, прошмандовщик! Сонька-то поумнее тебя выходит. Позор комсомолу и впрямь не нужен. Немедленно сдашь в кассу. И отныне ты мой личный должник. Можешь считать себя в долговой яме.
– На комбинате отработаю! – прохрипел Котька. Оборотился к Девятьярову. – Отпустите по добру! У друзей займу, в кассу взаимопомощи влезу. В две смены буду работать. За полгода отдам. Только разрешите вернуться.
Тот холодно смолчал.
– На комбинат, говоришь? – Робик расхохотался. – При твоих аппетитах ты и его разворуешь.
– Но я технарь! – прохрипел Котька.
– Можно и технарём, – согласился Робик. – На зоне, говорят, такие в цене.
Он насмешливо оглядел проворовавшегося приятеля. Отчеканил:
– Останешься в обкоме, пока не отработаешь!
Визитёры вышли, захлопнув за собой дверь.
Котька всхлипнул – от пережитого унижения и сознания собственного бессилия.
Сонечка на коленях подползла, обхватила за голову:
– Котенька! Что ж это такое? Первый ладно. Ему по должности положено. Но Баула каков оказался. Я тебе всегда говорила, какой он друг. Вот сам и увидел. И не плачь – ничего страшного, ты был достойный.
Котька обхватил жену, уткнулся в её плечо и – не в силах больше сдерживаться – зарыдал.
– Поплачь, поплачь, – утешая, она успокоительно поглаживала его по плечу.
– Я ж его взрастил! Я его в комсомоле двигал! – бормотал Котька.
– Вот-вот! Ишь какой бедовый выискался! Сам ворюга, каких поискать. И туда же! – соглашалась Сонечка. – Я и на суде, и где хошь, если что, подтвержу. Тем более при ребенке. Давай водочки принесу. У меня припрятана, – Сонечка хотела подняться, но Котька с силой обхватил ее.
– Не уходи. Ты не уходи, – бормотал он, благодарный ей за участие и за проявленный такт. – Вообще не уходи.
– Так как же… Объяснились. И вещи собраны.
– Нет, не уходи, – он принялся целовать поглаживающие руки. Голова была будто в огне.
– Не уйду. Раз уж так, раз уж без меня не можешь, – бормотала она, в свою очередь, истекая слезами.
Эмоциональная встряска сделала своё. Как прежде при ссорах, Котька почувствовал возбуждение, притянул жену к себе и жадно опрокинул на спину, прямо на пол.