Спустя время по телевизору передавали репортаж с митинга, организованного Демдвижением. На трибуне Алька увидел своего нового друга.
«Сорок тысяч погибших! Сто двадцать тысяч инвалидов, полмиллиона, оставшихся без крова! – громыхал на всю страну Борейко. – Катастрофа в Армении не только земную кору потрясла! Но и всё наше общество. Рухнуло всё, что прогнило!..»
Алька слушал с грустной улыбкой. И – странная вещь человеческая память! Чем дальше, тем больше эти дни в Спитаке, посреди безысходного горя, стали восприниматься как период счастья и душевной наполненности. Он тосковал по дружной их бригаде, по палатке и, конечно, – по Громовержцу. Человеку, точно знающему, что нужно, чтоб сделать людей счастливыми.
Встреча Баулина с Лапиным состоялась в отдельном кабинете гостиницы «Берёзовая роща». Многолетняя комитетовская вотчина потихоньку стала переходить под крыло Лапинской группировки. Но и комитетовской агентуры по-прежнему было в достатке. Свидание ответственного комсомольского работника с криминальным авторитетом было из тех, что не требуют огласки. Потому стол накрыли в отдельном кабинете, с отдельным же входом со двора. Обслуживала Пичуева, по протекции Лапы ставшая главным администратором отеля.
Лапинская охрана, без которой он теперь не ходил, осталась под дверью. За Лапой, чуть сзади, с блокнотом в руке присел холёный низкорослый блондинчик – Лисёнок, правая рука и казначей всего Лапинского хозяйства. По слухам, именно смышлёный зам не раз помогал хозяину вывернуться из матовых ситуаций. Едва не весь город был убежден, что Лисёнок – кличка хитроумного финансиста. То, что он Лисёнок по паспорту, знали немногие. Была, впрочем, у Лисёнка своя слабость – чрезвычайно удручал его низкий рост. В любую погоду не снимал штиблет на толстой подошве. Выпрыгивал из них лишь перед сном – словно с ходулей. На своего рослого шефа поглядывал с завистью.
Выпили по рюмочке коньяку. Помолчали выжидательно. Лапа, чуть раздавшийся, в элегантной, как всегда, «тройке», с прищуром разглядывал недавнего фарцовщика, а ныне управляющего делами областного комсомола. Наконец, щёлкнул часами-луковицей.
– Ну и?.. – произнёс он. Достал чётки, принялся перебирать.
Под оценивающим, испытующим его взглядом Баулину стало знобко – будто сквозняком потянуло. Несколько сбивчиво принялся рассказывать о планах создания молодёжного банка, напирая на выгоды перевода в него счетов кооперативов.
– И в чём же их выгода? Потерять в стрёмном банчке всё, что нажито непосильным трудом? – с издёвкой поинтересовался собеседник.
Робик понял: нахрап не прошёл. Вздохнул, как бы огорчённый непонятливостью собеседника. Приготовился зайти по второму кругу. Но Лапа, останавливая, приподнял палец.
– Не крути вола, – предупредил он. – Для кооперативов твой банчок – ненужная головная боль.
Пригубил коньяку.
Робик безысходно ждал отказа. «Ну чего тянешь? Я б и сам на твоём месте давно послал».
Наслаждаясь нервозностью собеседника, Лапа вновь отхлебнул.
– В чём мой интерес? – прямо спросил он. Сам же ответил:
– Я вхожу в учредители нового банка…
Баулин посерел.
– А может, сразу в министры финансов? – не удержался он от язвительности. Терять уж было нечего. Криминальный авторитет среди учредителей комсомольского банка – кто на такое пойдёт?
Ни мускул не дрогнул на лице у Лапы. Лишь веко дёрнулось оскорблённо.
– А что, Лисёнок, может, двинем тебя в министры, раз уж предлагают? – обратился он к помощнику. – Нужна же своя «шестёрка» во власти.
– «Шестёрка» уже есть, – отреагировал тот, едва заметным кивком подбородка указав на Баулина. – Зачем нам вторая? Тебе самому двоих закапывать дороже.
Робик сбледнел. Эти ребята умели шутить. Беда в том, что сам он не понимал, до какой степени они шутят.
Лапа тонко, уголком губы, усмехнулся.
– Можно и так, – согласился он. – У меня кооператив «Викинг» – чистенький, очень правильный, ни пятнышка. Его и включим в соучредители от кооперативного товарищества… Меня там по документам вовсе нет, – успокоил он Баулина.
Робик поспешно, едва скрывая радость, закивал.
– И второе, – продолжил Лапа. – У меня зарегистрировано СП с финнами. Подвозят барахлишко на продажу. А главное – поставляют сырьё на Клинский химзавод. Рвутся поставлять то же самое на наше «Химволокно».
– Губа не дура. Полстраны рвётся, – хмыкнул Робик. Огорченно покачал головой. – Но, увы, – флагман индустрии. Дверь на замке.
– Кто-то замки вешает, кто-то вскрывает, – Лапа продолжал играть чётками. Перестук костяшек отчего-то пугал.
– Будем мониторить, – ввернул новомодное словцо Робик. – Как только появится лазейка, содействие властей обещаю… Для партнёра всё, что могу, – тонко славировал он.
В тот же вечер Робик доложил о результатах переговоров Девятьярову.
– Стало быть, смычка комсомола с криминалом, – с усмешкой констатировал тот. Надбавил пафоса, будто на трибуне. – Перестройка шагает по стране!
– Зато стартуем! – возразил Робик. – А как выйдем на большую дорогу, всех стрёмных попутчиков потихоньку отодвинем.
Девятьяров всё колебался.
– Поплагуев в этом деле не подведёт? Всё-таки мы его НТТМ как закапёрщика для банка планируем.
Робик скривился.
– Не будет из Поплагуя толка, – объявил он. – Мотает его больно. Другой бы давно забогател, а этот сыплет деньги вкруг себя, как из сита. Какие-то Грушинские фестивали, рок-группы. В кабаках его чуть ли не с цыганами привечают. Да и вообще, по-моему, охладел. А нынче кто остановился – тот отстал. Сегодня ярило. А завтра, глядь, обнищуется. Но чего можно не бояться, – так это огласки. Что-что, а подлянки Поплагуй не кидает.
Заметил сомнение, что не сходило с лица первого секретаря.
– Как, кстати, Сонька? – поспешил он перевести разговор.
Жёсткие черты Девятьярова непроизвольно расслабились. С появлением в его жизни пышногрудой любовницы бывший аскет сменил систему планирования. Неделю разбивал теперь не от понедельника до воскресенья, а от встречи до встречи.
Спустя несколько месяцев был зарегистрирован первый по городу и один из первых по Союзу Молодёжный инновационный банк «Пионер».
Анатолий Фёдорович Земский приподнял «походный» портфель, собранный женой. Буркнул:
– Кирпичами, что ли, набила? До Москвы всего ничего, а собираешь, будто в Арктику.
– В Арктику, поди, легче. Там министров нет, – Тамара пригляделась. Какая-то огрузлость проступила в вечно бодром, моторном её муже. Незащищенность, которая изредка, краешком проступала и которую она так в нём любила. Похоже, заездила его эта треклятая реконструкция.
– Коньяк правильный положила?! – всполошился Земский.
– Да уж изучила, чего ваш министр любит. Для начальника Главка отдельно – Хенесси VP. Костюм наденешь – «тройку». Висит поглаженный.
Земский поморщился.
– Ничего, потерпишь. Чистую рубашку сложила и завернула отдельно. Не забудь переодеть, как доедете… Чтоб на коллегии не озонировать. Носовые платки сбоку. Ну, если чего забыла, утром перед отъездом ещё пошуршу – припомню… Что ещё? Да! Прежде чем на коллегию зайти, стрелки на брюках оправь. Вечно они у тебя сикось-накось.
Земский отошёл к окну.
– Зима… – отгоняя тревожащие мысли, произнёс он. – Всё-таки хороший у нас двор.
Он стоял вполоборота, облокотившись о подоконник, и сквозь полуприкрытые веки глядел на присыпанную снегом жухлую траву во дворе, на ледяную горку для ребятни, что монтировали рабочие. Тамара встала рядом.
– Не мечись. Всё будет хорошо. Пробьёшь свой полипропилен, гранулят, – что там у вас? Как всегда, всех ублажишь, ухохмишь. И – подпишут твоё долгожданное.
– Твоими б устами, – буркнул Земский. Тряхнул головой. – Алька куда пропал?
– Звонил, что задерживается. Сидит у постели какой-то заболевшей знакомой. Она в жару. Не может оставить. Как думаешь, – правда?
– Насчёт постели наверняка правда.
Тамара вздохнула.
– Что-то Аленький наш, как с комсомолом связался, привирать начал. И попивать, – робко добавила она. – Позавчера наткнулась за кроватью – пустая бутылка «Старки». Ещё накануне стояла в баре едва початая. И вдруг – пустая. И всего-то за ночь. Как можно так много?
– Худо не что много. А что пьёт в одно рыло. Один, втихаря.
– Мальчика что-то мучит. – Тамара опасливо покачала головой в бигудях. Бигуди мелко звякнули. – Вроде, на счету, хвалят. А вижу, что мучается.
– От того и мучится, что на счету… Не на тот маршрут сел.
Он наткнулся на болезненный взгляд жены.
– Не его это, понимаешь?! – рассердился Земский. – Да и время не его.
– Как же! Сам же говорил, что нынче время фантазёров. А он у нас тот ещё фантазер, хлеще любого.
– Да не фантазёров, а брехунов! Алька – фантазёр. Весёлый, шаловливый, как чижик, – Земский слабо улыбнулся. – А нынче востребованы иные – ходкие, хваткие. Вот среди них и закружило.
– Опять же насчёт денег, Толечка! – Тамара ткнула на бельевой шкаф. – Давеча на средней полке гляжу – мамочки! Чуть не до верху пачек. Загляни сам – прорва! Спрашиваю, для чего столько. А купи, говорит, себе что хочешь. А что мне надо? Горло-то одно. И жопа, хоть большая, больше одного платья зараз не натянешь. Я и с твоей-то зарплаты вечно откладывала.
– Больно легко всё даётся. Что деньги, что девки. Сами липнут. А успеха добиваются через труд, преодоление. Взял бы на комбинат. Реальное производство, оно любого в оборот берёт… Но под другое заточен… Ладно. Вернусь из Москвы, что-нибудь помаракуем, – успокоил Земский жену. Приобнял:
– Подустал я что-то, Тома!
– Ещё бы! По бабам износился.
– Будет ерунду молоть, – Земский, пригнувшись, поцеловал её в голову. И Тамара, не избалованная мужней лаской, прижалась, обняла.
– Сколько можно на себе всё тащить, – другим голосом укорила она.