Беда в том, что сам Данька всё чаще спрашивал себя, для чего он служит в милиции, ходит изо дня в день на работу, перелопачивает десятки уголовных дел. Сажает людей или освобождает их. Положим, перелопатит он не десяток, а два-три десятка уголовных дел, раскроет не пять, а десять – двадцать мошенничеств. И что? Перестанут мошенничать? Или отсекутся лишь самые мелкие, пугливые? Влияет ли он хоть как-то на происходящее в стране, как мыслилось, или его попросту подхватило бурным, грязным потоком и вместе со всеми волокёт куда-то в неведомое?
И всё более представлялся самому себе мухой, судорожно перебирающей лапками по оконному стеклу в бесплодном усилии прорваться к живой жизни – с той стороны, за подоконником.
Райотделовский красный «Москвич» с помятым, немыслимо широченным рупором на вогнутой, седловатой крыше возвращался в город по Ленинградскому шоссе. За рулём сидел инспектор ДПС лейтенант Муравей.
В городской милиции Муравей был фигурой столь же знаменитой, как и славный его потрепанный москвичонок. Свою основную работу, за которую получал зарплату, Лёшка Муравей недолюбливал. Выполнял её неохотно, по необходимости. План по штрафам, к примеру, собирал просто. Выезжал на одну из районных дорог, перед поворотом втыкал в землю знак «Скорость 40 километров», что возил в багажнике, сам прятался в кустах. За полдня «настригал» месячную норму.
Зато был Муравей прирождённым розыскником. Обожал работать по неочевидным авариям, тёмным наездам. Будь у Лёшки высшее образование, быть бы ему лучшим в области следователем по дорожным происшествиям. Но и со своими восемью классами Муравей как никто умел осмотреть место аварии, увидеть следы, неразличимые для других, найти очевидцев, разыскать сбежавшего с места ДТП преступника и уличить его.
Вот и сейчас они с Клышем возвращались из Погорелья, где работали по делу об угоне. Ехали по первому, въюжащему снежку – поверх наледи. Машины опасливо ползли, повиливая задом. Начало «водить» и москвичок. Так что даже обожающий лихую езду Муравей попритих и – сбросил скорость.
– Резина совсем лысая, – объяснился Лёшка в оправдание. Включил на быстрый режим «дворники». – Первый лёд, позёмка. Будет сегодня дело под Полтавой. Авария на аварию пойдут.
Будто в подтверждение, захрипела рация.
– Сто семнадцатый, сто семнадцатый! Ответьте! – сквозь хрипы доносился голос дежурного Огурчикова. Когда-то свеженький, хрумкий; ныне, спустя два года службы, – прокуренный, хрипатый; помятый, будто из бочкового рассола.
– Гори оно? – Лёшка потянулся отключить рацию. Но Клыш ещё раньше снял трубку с рычажков. Протянул.
Тёртый Муравей неодобрительно поморщился.
– Что ж ты всё наперёд норовишь? – буркнул он. – Ведь обязательно какая-нибудь подстава.
Неохотно ответил.
– Муравей?! Ну, наконец-то. Ты-то мне и нужен! – обрадованно захлопотал Огурчиков. – Минут десять назад передали из УВД. У Эммаусского поста перевернулась финская фура. Большая авария с трупами. Перекрыто движение. Ты ведь где-то в том районе?
– Ну! – подтвердил Муравей.
– Немедленно выдвигайся!.. Дежурного следователя я отправил, но ему ещё минут сорок по «пробкам» добираться. Хотя бы следы до его приезда зафиксируй… Скорая, труповозка, говорят, уже на месте.
– Еду! – коротко подтвердил Муравей. Услышав про аварию с трупами, он приободрился.
Впереди – не доезжая метров триста до поста ГАИ – как раз начинался затор. Попутная часть дороги и обочина стояли «вмёртвую».
Муравей «врубил» мигалку, вывернул на встречную, от Москвы, полосу, фарами разгоняя встречные машины. У поста ГАИ стояли три припаркованные милицейские «Волги». Вот только самих милиционеров ни в машинах, ни на посту не было видно. Клыш вопрошающе глянул на Муравья. Тот недоумённо повёл плечом. Ловко припарковался на свободное место. Вышли из запорошенной машины. Зрелище им открылось невиданное.
На противоположной стороне, перекрыв часть шоссе, лежала на боку длиннющая фура с распахнутой задней дверцей. А за ней, метров на тридцать – сорок, будто вывалившиеся внутренности из распоротого живота, тянулся припорошенный снежком густой след из импортной косметики: коробки пудры, флаконы с духами, сломанные ящики из-под дезодорантов. На краю шоссе и по обочине образовался автомобильный затор, в основном из легковушек. И едва не из всех этих машин выскакивали люди. В дубленках, дорогих куртках, женщины – в шубках и богатых пальто. С пакетами, дамскими сумочками, с ведрами, совками, большинство – с пустыми руками. Выскакивали и бежали в сторону фуры. Они прорывались к косметике. Там же обнаружились и гаишники. Осатаневшие, с матерной руганью, пинками, дубинками, сапогами нещадно лупцевали они всех подряд: не разбирая, по хребтам – по головам, направо-налево, – отгоняли мародёров. А те, прикрывая рукой головы, всё бежали. Добежав, хватали наспех косметику – рассовывали по дамским сумочкам, набивали за пазуху или просто обхватывали руками, сколько могли сгрести, и, согнувшись в три погибели, мчались назад к машинам. Возле распахнутой дверцы фуры топтались два водителя в джинсовых комбинезонах и кепи. Уже оправившиеся, они извлекли фотоаппарат и снимали друг друга на фоне мародёров.
Моторный Муравей сразу приступил к работе – побежал к водителям фуры.
Клыш же недоумённо закрутил головой в поисках разбитых авто, лежащих тел, – ведь откуда-то трупы увозили. Но никаких других участников аварии на трассе видно не было. Не было и машин скорой помощи.
Впрочем, едва Лёшка перебежал дорогу, из глубокого кювета за постом ГАИ выбрался заснеженный сержант. Увидев муравьёвский москвичонок, а возле – Клыша, замахал призывно.
Клыш пошел навстречу.
– Там, внизу!.. – крикнул сержант, угадав в штатском следователя. Коротко вскинул варежку к шапке, потянул к краю обочины.
На дне глубокого, крутого кювета, обхватив капотом толстенную сосну, застыла белая «Волга» с кокетливо задранным кверху багажником. Возле машины копался ещё один милиционер.
– Вот. Извлекли у погибших, – гаишник сунул Клышу пачку липких документов. – Тела труповозка только что забрала.
Клыш отделил верхний паспорт со свежим кровавым потёком. Раскрыл… С фотографии на него глядел дядя Толечка!
Данька весь, разом, слипся с одеждой. Механически провел пальцем по подсохшей крови. Отчего-то лизнул. Неверяще всмотрелся в фамилию на паспорте. Буквы принялись расплываться. Но в следующую секунду мысль, ещё более страшная, пронзила его. Земский, как он знал, с утра выехал в министерство. И не один. И Клыш знал, с кем. Он взялся за следующий паспорт и медленно, холодея, приоткрыл. Оплетин! Секретарь парткома.
– Где остальные? – спросил он у гаишника. – В машине были ещё люди. Водитель и… ещё пассажир.
– Так в больницу увезли, – удивленно повёл тот плечом. – Мы ж документы оставляем только мёртвых, а живые с живыми. Сам, что ль, не знаешь?.. А те двое живые. Пока! Ох и намучились, когда из кювета поднимали. Хорошо санитары подсобили.
Сержант обошёл Клыша, схватился за рацию.
– Внимание! Срочная информация. Авария на Эммаусском посту. Два трупа, двое в тяжёлом… Повторяю!..
Из-за фуры выскочил Муравей. Расставив для равновесия руки, смешно перебирая по гололёду валенками, он то бежал, то катил через дорогу к посту.
– Хватит трендеть! Понятых, живо! – вместо приветствия потребовал он у сержанта. Оживлённо оборотился к Клышу. – Ну и задачка. Без бутылки не разберёшься. Прямых очевидцев пока не обнаружил. А так, навскидку, механизм такой: фуру, похоже, повело, пошла юзом. Встречная, со стороны Москвы, «Волга», уворачиваясь, вильнула, и дальше разогнало по гололёду к обочине и – со всей дури в кювет. Нашёл следы юза и вроде как след торможения «Волги». Но надо фиксировать живенько. Заметает на глазах. Пока твой Гутенко доберётся, вовсе ничего не останется. Может, сами начнём оформлять?
Наконец заметил, что со следователем творится неладное.
– Эй! Ты чего тормозишь? – подтолкнул он Клыша. Тот, будто отходя от заморозки, обхватил Муравья за плечи.
– Лёшка! – прохрипел он. – Лёшка!
Муравей сморщился от боли, кое-как высвободился.
– Окстись. Пальцы, будто арматура. Так и кости переломаешь.
Клыш опамятовал.
– Лёшка! Погиб Земский, замдиректора «Химволокно», и секретарь парткома.
Он передал инспектору документы погибших. Муравей присвистнул:
– Ох и вони же подымется! Огребём полной мерой.
– Лёшка! – Клыш всё не выпускал его. – В машине мой друг ближайший был. Его увезли в больницу. Жив ли ещё? Лёшка! Как хочешь, я к нему должен. Очень прошу, до приезда Гутенко, зафиксировать. Он после, как скажешь, – запишет. Но главная надежда на тебя… – не своим, упавшим голосом произнёс Клыш.
– Вообще-то это работа следователя, – протянул Муравей. Разглядел безумные глаза. – Ладно, ладно, езжай. Чай, не пальцем деланный. Оформлю в лучшем виде. Лишь бы Вальдемарыч твой раньше начальства поспел. А то скоро их сюда набежит как грязи, – наших, обкомовских, прокурорских! Все следы позатопчут, слоняры!
Граневича и водителя – Кучумова с места аварии доставили в 6-ю, «комбинатовскую» горбольницу, в реанимацию. Состояние Кучумова оценивалось как крайне тяжёлое. Был диагностирован отёк мозга. В сознание после аварии не приходил.
Граневич, хоть и с множественными переломами, был много легче. Жизнь его, со слов заведующего реанимацией Моргачёва, была вне опасности. Доступ к нему, впрочем, оказался перекрыт.
Крупный Моргачев попытался и Клыша остановить. Но глянул на Даньку, шедшего на него не снижая скорости, и – разрешил буквально пять минут, «не волнуя больного». Исключительно в интересах следствия.
– Да успокойся, – шепнул Коля. – В порядке твой дружок.
То, что у хирурга считается «в порядке», Данька оценил, едва войдя в палату. Разглядев забинтованного и загипсованного Гранечку – с ногой на вытяжке, он сглотнул. Запелёнутый, с рыжей курчавой головой, выглядывающей из гипса, Оська походил на гусеницу в коконе.