Башлыков перепугался. Таким, нешуточно злым, он Горошко прежде не видел:
– Да что ты, Ди… Дмитрий Павлович?
Семён сконфуженно огладил раскрасневшуюся на морозе лысину. Растёкся в дурашливой улыбке:
– Уж такой матёрый переговорщик оказался. Я ему подсовываю гранулят, он переводит на красители. Я ему гранулят, он обратно на своё. И краситель предлагает особый – путем смешивания в расплаве пластика. Не какая-то туфта. Мастер-бэч! Подумали с Баулой, и без того по всем позициям уронили. Надо ж хоть в чём-то мужику уступить.
Он требовательно скосился на Робика.
– Да, я согласился, – признал тот. – Обсчитал за первый год. По красителям эффективность на порядок выше.
Все взгляды сошлись на новом первом заместителе директора комбината.
– Граневич прав, – веско, под Земского рубанул Горошко. – Скурвиться – одной подписи хватит. Только потом до конца жизни будем ходить залитые этой краской по уши. Да тебе-то!.. – рыкнул он на ухмыляющегося Баулина. – А если на перспективу пересчитать, гранулят выйдет куда выгодней. В общем так. Условия будем менять. Даже не гранулят!.. Поставка оборудования под производство гранулята прямо на комбинате. Без этого на комбинат не пущу.
Робик насмешливо присвистнул:
– Ехали мы ехали, в никуда приехали. Плакала затея.
– Сумеешь, Семён? – не обращая внимания на брюзжание Баулина, спросил Горошко.
– Уломаю! – живо пообещал Башлыков. Он боялся, что Горошко, подобно Земскому, вовсе вышибет его с комбината. – А не уломаю, так обломаю! Сынок-то по-прежнему у нас в залоге.
Расстались. Горошко с Павлюченком уехали на комбинат. Баулин сел в Башлыковскую «трёху».
– Предупреждал я тебя – не проскочит, – укорил Семён. – Горошко – Земец.
– А вот и нет, – не согласился Баулин. – Земский, тот был партийцем. Упёртым, верующим. А этот – коммуняка. А коммуняки всегда и везде одинаковые. Всё хочется рыбку съесть… Жаль, что обломилось! – он прихлопнул себя по ляжке. – Но ништяк, после укатаем. Начнутся загранкомандировки, люксы с барышнями, приёмы, левые контракты, заграничный счёт. Вообще другого уровня жизнь! Кто ж откажется? Через полгода ручным станет.
– Почему так уверен? – заинтересовался обнадёженный Семён.
– А я среди этой породы вырос, – Робик в своей манере загоготал.
О том, что водитель «Волги» Кучумов вышел из комы и пошёл на поправку, Клыш узнал, когда навещал Оську. Узнал, встретив в коридоре Моргачёва. Коля, совершенно собой довольный, громогласно недоумевал:
– Это ж диковинное диво! Без шансов, считай, был. И вдруг на тебе, – очнулся и – попёрло! Непредсказуемая всё-таки штука – человеческий организм. Ну и мы удачно сработали! Ай да голова два уха!
Он с интересом принялся рассматривать толстые свои пальцы.
– С удачей! – скупо поздравил Клыш.
К судьбе бывшего аспиранта, а ныне шофёра на химкомбинате был он равнодушен. Собственно, сам Клыш и приложил руку к тому, что Кучумовская судьба круто перевернулась.
Кучумова – злого, высокомерного бая, Данька не взлюбил с первой же встречи. Уже будучи следователем, вёл дело по массовой драке на дискотеке. Очевидец – Кучумов – по повесткам не являлся. Срок следствия меж тем истекал. Пришлось самому отправиться в «гадюшник». От вахтёра – вечного деда Аркаши – узнал, что Кучумов перебрался на «узбекский» этаж.
– Он у них там за хана себя объявил, – чего хотит, то и творит, – осудительно сообщил дед Аркаша. – Хотит – драться меж собой заставляет на кулачках, хотит – девку к себе в наложницы тащит. А чуть вякнут против, шпаной с Советской грозит.
Клыш уж не раз слышал, что Кучум ввёл среди узбеков право первой, ханской ночи. В городской «тусовке» об этом рассказывалось как о невиданной, удалой затее. То, что узбеки трепещут своего всесильного хана, Клыш, конечно, знал. Но не верилось, чтоб настолько. А тут дернул дверь, и – то ли оказалось не заперто, то ли крючок соскочил.
Кучум, полуголый, в халате, раскинулся в кресле возле свежеразобранной кровати. Раскрасневшийся от выпивки и предвкушения. Молоденький узбечонок разливал в бокалы шампанское, хрупкая узбечка с детским личиком неверными пальчиками расстёгивала блузку. На столе, раскрытое, стояло новенькое свидетельство о браке. Его и обмывали.
На звук двери все трое обернулись. Узбечонок вскинулся с обнадёженным лицом. Девочка инстинктивно запахнулась. Кучум прищурился:
– Ба, ментяра! Чего без стука? Если насчёт повесток, так я их не получал.
Клыш огладил подбородок. Игнорируя Кучума, обратился к новобрачным.
– Пишите заявления о сексуальном принуждении. Прямо при вас вызову наряд и посажу.
Те переглянулись беспомощно. Кучум расхохотался:
– Дураки они, что ли, на свою жопу приключения искать? Тем более, никаких принуждений. Мы марксисты-ленинцы! У нас всё добровольно, на демократических началах. Так?! – с угрозой уточнил он у новобрачных.
Оба через силу кивнули.
Кучум, не скрываясь, осклабился:
– Так-то, ментяра! Гуляй себе, пока на самого не приказал донести за подстрекательство. Вмиг вышибут. Ну, чего к полу прилип? Иль слюна от зависти потекла?
Может, если б он смолчал, Клыш и впрямь вышел. Но тут прежняя накопившаяся злоба, перехлестнувшаяся с новой обидой, хлынула разом.
Ухватив Кучума за халат, так что тот треснул по швам, поволок в коридор.
Дрались яростно, с сапом, в щепки ломая убогую коридорную мебелишку, сворачивая вазоны с цветами. Студенты-узбеки исподтишка, через приоткрытые двери, подглядывали, обмирая.
Уже забив Кучума, Клыш, сам растерзанный, поднялся. С оторванным воротником, с посечённой бровью. Ощупал раздувшуюся щеку, хмыкнул, – всё-таки Кучум и впрямь оказался боксёром. Яростно оглядел соглядатаев:
– Что зыкаете, ссыкуны? Вот он, ваш хан, лежит и не рыпается против силы. А вас эва сколько! Самый момент сбросить татарское иго! Ну, кто первый?
Ухватил за рукав новобрачного:
– Он же твою жену поиметь собирался! Подойди, врежь!
Узбек в страхе вырвал руку, отступил. Девчонка оказалась посмелее. С перекошенным ртом подошла к сидящему, окровавленному хану и, сколько хватило силёнок, залепила пощёчину.
– Ну! – потребовал Клыш.
Потянулись. Сначала с опаской, самые смелые, потом остальные. Подходили, били. Кто шлепком, кто кулаком, – сами понимали, что скрепляют друг друга кровью. Кучум не сопротивлялся, даже не уклонялся.
Перед тем как уйти, Клыш склонился к поверженному хану, шепнул:
– Дашь хоть малейший повод, хоть такусенький, – посажу без колебаний!
Весь вид его говорил даже не о готовности выполнить угрозу, а скорее – о сожалении, что нет повода выполнить её тотчас.
Кучум не ответил. Просто смотрел с ненавистью через заплывшие щелки.
После этого «опущенному авторитету» пришлось убраться из общежития. История получила огласку в университете. Кучуму «за поведение, недостойное советского коммуниста» влепили партийный выговор, исключили из аспирантуры. Возвращаться «неостепенённым» в Казань побоялся. Устроился водителем легковушки на комбинат.
Так что, признаться, от нежданного возвращения Кучумова с того света эйфории Данька Клыш точно не испытал. Выжил и – пусть поставит что у них положено своему Аллаху.
Через пару дней в кабинет Клыша заглянул автоэксперт Любчанский – личность среди следователей знаменитая. В городе было два специалиста с правом производства автотехнических экспертиз: Любчанский и Преображенский. Со всеми экспертизами по автодорожным происшествиям следователи шли либо к тому, либо к другому. Начальник техконтроля в автобусном парке дородный и добродушный Владимир Владимирович Преображенский слыл за человека свойского, «договорного». Разговор со следователем начинал с вопроса: «Что хочешь получить на выходе?» Не таков был Яков Самуилович Любчанский. Полненький, одышливый, с крупным, свисающим к губе носом, в неизменном замшевом беретике. Этот заказ на экспертизу на уровне «Мы бы хотели»… отметал с порога. «Ничего не могу пообещать, батенька. Ознакомлюсь, обсчитаю. А «хотелки» – это к Володьке». Выпускник московского автодорожного института Любчанский к коллеге – выходцу из шоферов – относился с нескрываемым сарказмом. Доставалось от него и следователям, в которых, за редким исключением, видел некомпетентных верхоглядов. И всё-таки дела посерьёзней следователи предпочитали нести колючему Любчанскому. В суде его экспертизы проходили, как правило, без сучка и задоринки. Если же адвокаты пробовали оспорить экспертное заключение, Яков Самуилович, брызжа слюной, с яростью набрасывался на всякого, посмевшего усомниться в его квалификации. И после долго, рассерженно, отфыркивался.
– Даниил, – поздоровался Любчанский. – Вашего коллеги на месте нет, а я в суд опаздываю. Не сочтите за труд, передайте Гутенко заключение по Эммаусской аварии.
Он выложил из объёмистого, крокодиловой кожи портфеля, аккуратную папочку, положил на край стола.
– Только, пожалуйста, сегодня же. Дело под особым контролем. Сам прокурор области звонил, просил с экспертизой не затягивать.
Данька печатал обвинительное заключение.
– А с чего прокуратуре беспокоиться? – удивился он. – Дело очевидное. Ведь судебные перспективы сомнений не вызывают? – не отрываясь от машинки, больше для поддержания разговора произнёс он.
– Суд?! Если только у высшего судии в загробном мире, – Любчанский застегнул портфель.
– Н-не понял? – Данька потянул папочку к себе.
– Что ж тут непонятного? Всё очевидно. Дело до суда не дойдёт. Подлежит прекращению в связи со смертью виновного – Кучумова. Он ведь при смерти? – Любчанский повёл пухлыми плечиками, пришлёпнул на лысинку беретку. Протянул ручку на прощание. Данька руку придержал, усадил гостя на стул.
– Пожалуйста, Яков Самуилович, одну минуту, – попросил он. Вчитался в заключение эксперта. Вывод был недвусмыслен: виновник аварии водитель «Волги» Кучумов. Ошеломлённый, откинулся.
– Как это?.. Но это ж ерунда. Всё не так. Я сам был на месте. Почему Кучумов? Какая-то… непонятка. Откуда вы всё это взяли? – Клыш подозрительно глянул на эксперта.