– Объявят. Но уж лучше в розыск, чем сразу в камеру… Сейчас тебе важно отсюда ноги унести. И схорониться. Доберёшься до своих, распластаешься перед Шаймиевым или кто там у тебя есть. Захочет защитить, найдёт способы. А вот из тюрьмы в российской глубинке тебя никто вытаскивать не станет. Они-то там не знают, что дело твоё – фальшивка… Ну же!
– Но за что?! – простонал Кучум. – И почему ты?
Данька отвёл взгляд.
– Долго объяснять. Сажают, потому что карты сошлись. А помогаю – виноват я перед тобой оказался. Не хотел, но так вышло… И ещё одно. У меня сохранились первичные показания водителей фуры. Подтверждают, что авария произошла по их вине. Если решишься дать делу ход, я поддержу. Но там уж чья возьмёт.
Он постучал по часам.
– Решать надо быстро. Вернутся врачи, даже захочу забрать – не отдадут. Ну?
– Да, – согласился Кучумов.
Через полчаса больница номер шесть забила тревогу: из реанимационного отделения пропал пациент.
В 24 часа в квартиру Поплагуевых позвонили. Засидевшийся за документами Михаил Дмитриевич, удивлённый поздним визитом, поднялся открыть. После смерти жены у Михаила Дмитриевича развился странный недуг. Среди ночи, перед рассветом, ему то и дело снился один сон, будто кто-то невидимый опечатывает его рот и пресекает дыхание. Он вырывался, задыхаясь, кусался, царапался. Кое-как пробуждался, рывком садился на край кровати и долго сидел, быстро и жадно отдуваясь. После таких ночей голова нестерпимо болела, соображалось натужно, будто и впрямь не хватало кислорода. А в какой-то момент вырваться вовсе не удастся. Врачи успокаивали, ссылаясь на переутомление. Но Михаил Дмитриевич верил не им, а собственным ощущениям и старался ложиться как можно позже в надежде обмануть неведомого врага. Порой по утрам обнаруживал себя в кресле, дремлющим у потухшего телеэкрана.
Вновь звонок. Кто-то нетерпеливый. В пижаме, как был, Михаил Дмитриевич распахнул дверь. На лестничной клетке стоял приятель сына Данька Клыш. Ставший районным милицейским следователем. Несколько дней назад он передал в облпрокуратуру чрезвычайно неприятное заявление, которое Михаил Дмитриевич «положил под сукно» в надежде, что этим Клыш и ограничится. Но, видно, подзабыл, что дружок сына, как и вся их троица, из породы небитых упрямцев.
– К Олегу, конечно? – по-своему поздоровался Михаил Дмитриевич. – Так знаешь, поди, что он дома не бывает. Так что…
Михаил Дмитриевич потянул на себя дверь.
– Я к Вам, – ответил Клыш.
Михаил Дмитриевич всмотрелся.
Данька сильно переменился. Строго говоря, это был не прежний дерзкий пацан-выпендрюжник. Перед Михаилом Дмитриевичем стоял битый судьбой мужчина с жёстким прищуром.
– Ну что ж, – Михаил Дмитриевич неохотно посторонился, впуская визитёра в прихожую. В квартиру приглашать не стал.
– Что-то надо по службе? – славировал он. Рассердился сам на себя. Удивительно, но под наглым взглядом этого молокососа Михаил Дмитриевич чувствовал себя неуютно. – Мне передали твоё заявление, Даниил. Конечно, затребую уголовное дело. Перепроверю.
– Вам ещё не сообщили, что Кучумов два часа назад сбежал из больницы? – перебил Клыш. Не без удовольствия отметил, что одутловатое лицо облпрокурора побагровело. – В любом случае, к утру доложат.
– Из реанимационного отделения? Без одежды?.. Твоя работа?! – сообразил Михаил Дмитриевич. Погрознел. – Не знаю, зачем ты это сделал. Должно быть, дружок? Но хоть представляешь, сопляк, что теперь тебя самого ждёт?! Ты, офицер милиции, способствовал побегу преступника! Готов сесть на его место?!
– Преступника? – уточнил Данька.
– А кто же? Это ж фактический убийца нашего Анатолия Фёдоровича. Пусть без умысла, по неосторожности. А по сути – лишил жизни.
– Посмотрите вот эти ксерокопии, – предложил Клыш. – Я там отдельно переводы приложил.
Протянул несколько листов. Прокурор нервно выхватил, скользнул злым взглядом, принялся вчитываться.
– И что с того? – бессмысленно произнёс он. – Мало ли какие каракули… Даже без подписей.
Он набрал воздуха для полноценного грома.
– Михаил Дмитриевич, не торопитесь брать на горло, – участливо предложил Данька. – Кучумов – родственник Шаймиева. И тот его не бросит. Татары, в отличие от русских, своих не бросают. Тем более, если узнает настоящую правду об аварии. Обратиться в ЦК, чтоб подключить Генпрокуратуру, для него не великая проблема. А там, глядишь, и очевидец аварии из Могилёва сыщется. Не знаю, что за силы схлестнутся, но то, что облпрокурор попадёт под раздачу, – это как дважды два.
– Угрожаешь?! Мне? – натура брала своё: Михаил Дмитриевич вновь сорвался на крик.
Данька укоризненно приложил палец к губам.
– Наоборот, пытаюсь помочь, – возразил он. – Кучумов сейчас ничего об обстоятельствах дела толком не знает. Знает только, что на него пытаются свалить чужую вину.
– И про это не знает? – Михаил Дмитриевич потряс ксерокопиями.
– Про это знает от меня. И если следствие в самом деле попытается реально его найти и посадить…
– Пересажать бы на самом деле негодяев-фальсификаторов! – почти простонал прокурор. – Гутенко твоего в первую голову… Да и Окатова. Объехали на кривой кобыле… Умер, умер. Вот тебе и умер!
– Так посадите злодеев. Громкое дело. Прокурор в шоколаде.
Михаил Дмитриевич пытливо глянул на Клыша, – насколько тот знает об истинной роли облпрокурора. Знает, конечно. По наглым глазищам видно, – в открытую презирает.
– В этом деле государственные интересы сошлись. И мой тебе совет, Даниил, не при буром на ворота, – посоветовал Михаил Дмитриевич. – Целее будешь. Дошло?
Данька усмехнулся.
– Давно уж дошло. Дядю Толечку не вернуть. А дело начисто перерисовано. Так что молитесь, чтоб татары ему заново ход не дали.
Он многозначительно постучал по оставленным копиям. Склонился в дурашливом мушкетёрском поклоне:
– Засим, Ваше преосвященство!
– С огнём играешь, Даниил! – прохрипел Михаил Дмитриевич. – Гляди, заиграешься так, что и я не спасу.
Дверь закрылась.
– Ловкий, мерзавец, – прорычал Михаил Дмитриевич. – Обложил. Да так, что я ещё и благодарить должен.
Клыш спустился в морозный ночной двор. Расслабленный, полусонный, дошёл до своего подъезда.
От скамейки, возле песочницы, отделилась тень.
– Мог бы и вовремя возвращаться. Я уж час как дожидаюсь, – произнесла тень капризным голосом. – Ну что уставился? Дай хоть куртку. Не видишь, девушка продрогла? Может, и как зубы стучат, не слышишь?
Голос Кармелы дрогнул.
Данька сглотнул ком, ухватил ее за узкие плечи, притянул к себе. Почувствовал, что она вся промороженная. Подхватил на руки.
– Данька! Я тебе большую тайну скажу, – Кармела облегченно засмеялась. – Я такая дура!
Стараясь не обнаружить потекшие слезы, спрятала лицо на его груди.
В квартире он прислонил свою добычу к стене. Помчался на кухню. Налил в фужер водки.
Вернулся в прихожую. Кармела стояла всё на том же месте со сжатыми кулачками. Её колотило. Теперь Данька и в самом деле расслышал, как мелко стучали зубки. Разжал рот, наклонил фужер.
– Пьём и не дышим! – потребовал он. Водка полилась в рот. Кармела механически глотала, не чувствуя вкуса. Лишь выпив почти всё, закашлялась.
– Что это?! – она скривилась.
– Лекарство, – ответил Клыш. Принялся раздевать её. Шубка, сапоги, следом, рывком, колготки со всем, что под ними.
– Что вы себе позволяете? – хихикнула Кармела.
– Разве лучше схлопотать воспаление лёгких? – ответил Клыш. Стянул через голову джемпер и, не в силах удержаться, впился в губы. Ощутил ответное подрагивание. Перебросив гостью через плечо, понёс в комнату, на застеленную верблюжьим одеялом софу. По дороге неловко сбил набок настольную лампу – без плафона.
Два тела сплелись в жадный клубок, который принялся со стоном кататься по всей ширине софы – от края до края.
Через какое-то время Клыш учуял, что потянуло дымом.
Скосился. То затлел угол верблюжьего одеяла – под жаром свалившейся на него раскалённой лампы.
Данька простонал в досаде. Необходимость прерваться выводила его из себя.
Посмотрел вниз, – Кармела тревожно втягивала носом воздух.
Дым начал заполнять комнату, – одеяло уж не на шутку разгоралось.
– Как ты? – спросил он, задыхаясь.
– Сгорю, но не отпущу! – ответила ведьма. Ногти её сильнее впились в тело любовника.
Они всё-таки успели кончить, прежде чем пожар разгорелся. Клыш схватил горящую тряпку в охапку и, кашляя и обжигаясь, помчался в ванную.
Когда вернулся, окно было распахнуто. В квартиру вползал мороз. Голая Кармела лежала на спине и хохотала.
– Клышка, ты что-то с чем-то! – объявила она пьяным голосом.
Повернулась набок и заснула. Впрочем, ненадолго. Отоспаться ей в эту ночь было не суждено.
За завтраком Кармела отмалчивалась, понурая. Клыш тревожно приглядывался.
– Ты – моя?! – рубанул он, наконец.
– Зачем спрашиваешь? – Кармела поддёрнула плечиком.
Данька вытащил запасной комплект ключей:
– Владей!
Кармела покорно кивнула. Убрала в сумку.
Вечером, когда вернулся он с работы, то задохнулся от счастья. Кармела уж ждала его в прозрачном белье, подрагивая от нетерпения. На журнальном столике была сервирована закуска.
Потом Кармела ушла в ванную. Данька, счастливо опустошённый, курил на кровати.
Она вернулась, – одетая, скорбная.
– Я ухожу, Данечка, – сказала она.
Данька, сделавшийся мелованным, сел на постели.
– Сам знаешь, я люблю тебя, – сообщила она, как само собой разумеющееся. – Всегда – только тебя. С тобой одним мне хорошо! Это ты знаешь?!
Данька хмуро отмалчивался.
– Если б ты тогда, хотя бы дал знать… Я б стала тебе самой преданной, самой на всю жизнь!.. Но сейчас я не могу его бросить.
Клыш скривился:
– Какие-то завихрения. Любишь меня, не можешь бросить другого. Объяснись для дураков. Может, он бессильный калека, которому некому судно подать?