– Почему выпустил?! – жёстко крикнул Клыш.
Горюнов помялся:
– Двое, с оружием!.. Они б стрелять начали.
В участковые Горюнова переманили из комбайнёров. Оружия боялся панически. Пистолет хранил в домашнем сейфике. А в кобуре – заначку от жены.
– Что делаем? – Фома повернулся к Даньке. – Ждём остальных?.. Уйдут ведь.
– Преследуем! – выкрикнул Данька.
– Меня бы с собой! – Горюнов неловко засуетился. Забегал вокруг. – Может, как-то с краешку?
– Встречай группу и – следом! – приказал Клыш. Мысль, что бандиты могут ускользнуть, гнала вперёд.
– Что ползёшь, Фома? – поторопил он за селом. Забыл, видно, Данька, кого торопит.
Фома усмехнулся.
Мотоцикл, и без того шедший ходко, взвыл и резко рванул. Сокращая путь, съехали на бездорожье. Мчались по тропинкам, полянкам, перемахивая через коряги и небольшие овражки.
К Клышу на всём ходу обернулось лыбящееся лицо Фомы с клубящимися, будто рвущимися с головы волосами.
– Хорошо-то как! – выкрикнул он.
Данька в ужасе показал вперёд, – перед ними маячила крепкая берёза. Тиновицкий успел положить мотоцикл вправо.
– Не боись! Места знаю. Я здесь на ралли выступал! – в восторге закричал он.
«Ниву» настигли быстро. Обошли, не сбавляя хода. Фома ловко «подрезал». Слегка сбавил, тормозя тем самым и машину. Клыш разглядел на переднем пассажирском сиденье Ломика, вытянул руку шлагбаумом, требуя остановиться. Тот что-то сказал водителю – в низко надвинутой кепке. Внезапно машина надбавила скорости и пошла на таран, так что Фома едва успел увернуться. Теперь «Нива» опять вырвалась вперёд и неслась на всём ходу.
Данька заметил, что у Ломика в руках появилось оружие. Вытащил меншутинский макаров.
Оба преследователя вошли в раж.
– Негде обойти! – закричал Фома. – Если попробую, они меня сразу в кювет сбросят. Стреляй по колёсам!
Клыш выстрелил, ещё. Водитель «Нивы» инстинктивно вильнул в сторону.
– Не подведи, Савраска!
В ту же долю секунды мотоцикл взревел, и Фома буквально по ниточке проскользнул меж машиной и плотными соснами по краю и вновь вырвался вперёд. Данька увидел, что Ломик поднимает пистолет. Разглядел перекошенный в крике рот.
Фома принялся петлять. Прогремел выстрел. Мимо!
– Да он не шутит! – перекрывая ветер, завопил Фома. – Стреляй, Данюха, по капоту! Впереди пашня. По ней против «Нивы» шансов нет! Самое время!.. Или уйдут!
– Тогда держи ровно! – Клыш кое-как перевернулся в седле, оказавшись лицом к машине. Через разбитое лобовое стекло увидел целящегося лоб в лоб Ломика, принялся стрелять на опережение. Мотоцикл чуть подбросило на кочке, рука дрогнула. «Нива» резко вильнула вправо, влетела в ствол сосны и заглохла.
Не дожидаясь полной остановки мотоцикла, Данька скатился на дорогу, с пистолетом в руке подбежал. Водитель недвижно лежал на руле. Невредимый Ломик с ужасом разглядывал дырку во лбу мертвеца.
Беспрекословно позволил Клышу вынуть из руки оружие. Подбежал Фома.
– Ёш твою. Вот это развлеклись, – оторопело выговорил он. – Чего ж теперь делать?
– Не вмешивайся, – приказал Клыш. – Чтоб я ни делал, – слушай, но не вмешивайся!
Он ухватил Ломика, рывком выбросил его из машины в дорожную грязь. С перекошенным от ярости лицом приставил к виску пистолет.
– Паскуда! Из-за тебя человека застрелил! Так иди следом! Мне теперь, что один, что двое! Застрелю и скажу, что при самообороне! Одним негодяем меньше!
Ломик расширенными от ужаса глазами следил за подрагивающим у лица стволом. Одно удовольствие – убивать других. Совсем другое – когда убивают тебя самого.
– Или будешь говорить?
Ломик мелко закивал.
– За что убил Мещерского?! Ну?!
Выстрелил над ухом.
– Не я!.. Лапа! – истошно закричал Ломик.
– Почему Лапа? Он-то откуда? – опешил Клыш. От неожиданности опустил пистолет.
О том, что Ломик со своей группой поехал грабить Колдовской терем, Лапину донесли через час после их отъезда. Кинулся следом остановить. Но опоздал. Вещи уж были погружены в машины. Когда ворвался внутрь, в помещении застал младшего брата с кочергой в руке. А на полу – хозяина. Окровавленный, с проломленной головой и перебитой рукой, Мещерский, узвиваясь, полз к порогу, волоча перебитую левую ногу и оставляя за собой бурую жижу. Ломик как раз примерялся ударить ещё раз. Расширенные глаза психопата горели восторгом. Сделать уж ничего было нельзя. Лапин отобранной кочергой добил жертву. В ярости избил брата – той же кочергой. Приказал вещи вернуть в дом и всё сжечь, чтоб не оставить следов.
– Если попадёшься, сам убью, – пообещал он перед тем, как спешно уехать.
– Почему не сжёг, как брат велел? – спросил Клыш.
Ломовицкий, слегка оправившийся, присвистнул:
– Эва как просто! Ты б видел, сколько там всего. И пацаны в теме… сами ж таскали. Полная машина. А им было обещано. Решил, что всё едино, до кучи. Проскочит! Главное – заныкать до времени.
– Пиши собственноручно.
– А не… убьёшь? – Ломик со страхом вглядывался в желваки, ходившие на скулах бешеного мента. – За мной ещё кое-что есть. Убьёшь – не узнаешь.
– Не напишешь – убью.
Данька представил сотрясающегося в ковульсиях, ползущего с проломленной головой беспомощного гения, о котором мир уж не узнает. До зуда захотелось и впрямь застрелить подонка, – после Афганистана это не казалось ему невозможным.
Не будь рядом Фомы, может, и решился бы.
Но Тиновицкий специально держался поблизости. Разглядел в поведении Клыша непритворное, едва удерживаемое желание и впрямь убить. Видел, как опасно сузились его глаза. Поспешил отвлечь каким-то разговором. И после, когда Ломик, всхлипывая, писал, что-то без конца спрашивал, уточнял. Только когда затарахтел УАЗик, вылезла опергруппа, Фома слегка успокоился, – на людях всё-таки не решится.
Развезли каждого по своим местам: застреленного водителя – в городской морг, Ломовицкого – в райотдел. Ломовицкий и начал первым «колоться». Даже без угроз… Его всё ещё колотило от ужаса. В деталях рассказывал об обстоятельствах убийства. На очных ставках уличал других – тех, кто упорствовал. Впрочем, особо и не упорствовали. Похищенное было изъято. Так что участие в групповой краже отрицать было бесполезно, а убийство, которое Ломовицкий сразу взвалил на Лапина, ни подтвердить, ни опровергнуть никто не мог, – в момент убийства в доме были только два брата. Взломали гараж с оружием, на который «навёл» Гутенко. Улов оказался богатым:
15 радиопередатчиков «Томагава», работающих на частоте УВД, 3 прицела ночного видения для автомата Калашникова, широкополосное радиоустройство – для обнаружения и подавления радиообмена на милицеских частотах, а также американский газовый револьвер «Питон», приспособленный для стрельбы дробовыми патронами.
С момента, как всплыла фамилия Лапина, Меншутин, переложив текучку на своих подчинённых, полностью переключился на его поимку.
Лапин уж второй день не выходил ни с кем на связь. Так обычно поступал, когда желал без помех отдохнуть с какой-то новой подружкой. Пытались выяснить, у кого именно расслабляется в этот раз. «Зарядили» всю агентуру. Меншутин нервничал, уверенный, что, едва информация об арестах дойдёт до Лапы, тот тут же подастся в бега.
При очередном звонке трубку поднял Саша Фёдоров.
– Слушаю… Молодца, – на лице его заиграла хорошо знакомая Меншутину улыбочка. Разъединился.
– Это так… Агент звонил.
Как ни в чём ни бывало, принялся насвистывать.
– Ну?! Долго муму тянуть будешь?! – Меншутин, изучивший все свисты своего зама, привстал.
– Лапа в Доме офицеров! – отчеканил Фёдоров. – Об облавах пока не знает.
Меншутин вскочил.
– Трое в форме со мной! – от радостного предвкушения голос его сделался сиплым.
Саша Лапин катал шары в бильярдной Дома офицеров. Лапа был сильным игроком. Шары после могучих «лапинских» ударов с хрустом разлетались по лузам. Но чрезмерный напор ему же и вредил. Даже при игре в боковые лузы, когда следовало сыграть тонко, Лапа предпочитал силу. Потому лучшим бильярдистам проигрывал. Среди самых лучших был Алька Поплагуев. Они как раз сгоняли вторую – контровую – партию, и Лапа вновь проиграл.
– Ты азартен, Парамоша, и это тебя губит, – снасмешничал Алька.
Лапа набычился. За принципиальной партией наблюдала вся бильярдная. Даже маркёр Савельич, круглоголовый и лысый, как его бильярдные шары, позволил себе подпустить осторожную, в усы, улыбочку.
– Дуракам везёт! – процедил Лапа.
Алька от души расхохотался.
– Это тебе не кооперативы окучивать. Здесь деликатность требуется, – не удержался он от подначки.
Лапа тяжело задышал. Он уж набрал силу, сделался вхож в круг известных в стране людей, сам подумывал перебраться в Москву, и приколы насмешника Поплагуева, что снисходительно спускал прежде, начали досаждать.
Дверь распахнулась. В сопровождении трёх милиционеров вошёл начальник уголовного розыска Меншутин. Разлапистой походкой подошёл к Лапе. Чуть покачался на носках, выудил из кармана наручники, покрутил на пальце.
– Арестован! – объявил он. Предупреждающим жестом остановил двух «лапинских» боевиков, дёрнувшихся, было, на выручку.
– Беспредельничаешь? – недобро процедил Лапа. – Ордер есть?
– Будет!
– И что на этот раз нарисовал? Опять какую-нибудь мелочёвку?
– Ну что Вы, Ваше благородие! Кто ж вас нынче по пустякам беспокоить станет? – отшутился Меншутин. Набычился. Лицо его неприязненно исказилось.
– Арестовываешься за убийство! – зловеще отчеканил он.
Гул прошёл по бильярдной.
Брови Лапина тревожно приподнялись.
– Ты знаешь, я давно не при делах, – напомнил он. – Так что замучаешься доказывать.
– Ништяк! Ради тебя с трудами не посчитаюсь… Р-руки! – Меншутин повторно протянул наручники и не без труда защёлкнул их на широких запястьях. Отступил.
– Ну вот, другое дело, – удовлётворённо оценил он. – А то каждый раз гляжу: вроде, с иголочки, а чего-то в твоём прикиде не хватает. А чего, никак в толк взять не мог. Оказывается, наручников.