– Может, связаться с Кейла? – предложил он.
– Смешно бы было, – ответил Мяги. Потянулся к телефону. Принялся разговаривать на эстонском языке. Положил трубку.
– Уже смешно, – сообщил он. Вновь затрезвонил телефон. Мяги выслушал, отдал короткую команду.
– Всё смешнее и смешнее, – сообщил он несколько заторможено.
– А чуть подробней?! – поторопил Клыш. Он ощутимо нервничал, – Меншутин явно попал в беду.
Мяги огладил свой ёжик.
– В горотделе Кейла ваш друг не был. Ни вчера, ни сегодня. Аварий на трассе до Кейла не зарегистрировано. Неопознанных жертв в городе не было. Но он откуда-то вам звонил… Звонил?
Клыш кивнул.
Мяги вновь огладил голову. Должно быть, это помогало размышлять.
– Информация есть такая – чуть-чуть непонятная. Меншутин Борис Ермолаевич вчера разместился в городской гостинице. Из вещей – дорожная сумка. Звонил из телефона-автомата в фойе. Звонок местный. После звонка сразу уехал. По словам администратора, она видела, что садился в такси на стоянке. В гостиницу на ночь не возвращался…
– Объявляйте тревогу! – потребовал Клыш. – Явно случилась беда.
– Адрес преступника? – Мяги приготовился записывать.
Клыш удручённо мотнул головой, – адрес остался у Меншутина.
– А вам вообще хоть что-то известно? – Мяги не удержался от язвительности. Клыш смутился.
– Он мог попытаться взять Лапина сам, – предположил он. – У них старые счёты.
– В чужом городе? Не подстраховавшись помощью местной милиции? Даже Вас не взял. Преступника в бегах в одиночку? Опытный, говорите, оперативник. Он точно поехал на задержание или счёты сводить?
Клыш не нашёлся, что ответить.
«Головотяпы», – не то прозвучало, не то прошелестело в воздухе.
Это было справедливо. Клыш поднялся, одёрнул джемпер:
– Тем не менее, я настаиваю на объявлении тревоги! Меншутин опытнейший профессионал. Просто так пропасть со связи не мог.
Мяги вновь потянулся к телефону. Будто повинуясь импульсу, тот затрезвонил сам. Мяги выслушал. Буркнул: – Тённан.
– Говорите, не мог?.. Полчаса назад ваш товарищ вернулся в гостиницу. Тут же выписался и прошёл к автостанции. Сейчас едет в сторону Таллина, – он вновь огладил свой ёжик. – Смешной день. Поднялся.
– Пойдёмте в ресторан. Там и дождёмся вашего опытного оперативника. Оставьте записку.
Клыш заколебался.
– Пойдёмте, пойдёмте, – Мяги мягко улыбнулся. – Всё-таки вы гости.
Ресторан был заполнен. Отдыхающие в вечерних туалетах танцевали под медленный блюз. Отовсюду звучала русская речь. Меж столиков порхали приветливые официанты. От двери за залом наблюдал строгий усатый метрдотель в смокинге. Кланяясь, встречал гостей, сопровождал к столикам. На глазах Клыша пара американцев подшафе в разорванных на коленях джинсиках попыталась протиснуться в зал. Он перегородил дорогу, показал на костюм. Американцы принялись бурно протестовать. Тогда метрдотель подозвал нескольких крепких официантов, и те – дотоле сама любезность – без препирательств похватали дебоширов и выставили их вон. Клыш впервые с момента приезда в Эстонию почувствовал гордость за то, что он русский. Похоже, гостиница «Вира» была территорией дружбы советских народов. Быть может, единственной в Таллине.
Правда, и сам Клыш был в джемпере. Но – зато в сопровождении начальника уголовного розыска Таллина. Которого здесь, конечно, знали. И хоть мест не было, по знаку метрдотеля, извлекли сервировочный столик и поставили в уголке. Данька вспомнил, как похожий колченогий столик втиснули им троим у окна в «Лазури», когда он вернулся после Афгана. Несколько лет. А будто в другой жизни было.
И будто из той же жизни узнал солиста оркестра – расставив ноги у микрофона, пел под гитару Вован Пуринашвили.
Столик быстро накрыли.
Мяги разлил спиртное по рюмочкам. – Ну что, за сотрудничество?
Акккуратно отпил глоточек.
– Надолго ли хватит сотрудничества? – уточнил Клыш, махнув свою рюмку. Рассказал о вчерашней прогулке по таллинским питейным заведениям.
Мяги сочувственно улыбнулся.
– Смешно бы было, – произнёс он. – Раскол – всюду раскол. У меня зам – Саша Можаев. Русский, выросший в Таллине. Мой друг. Раздумывает уезжать. В Эстонии русские и эстонцы не слиты. Две нации, два мира. Водораздел. Маленький народ – всегда большие националисты. У нас был президент – Константин Пятс, погибший в русском ГУЛАГе. Разыскали его тело. Перезахоронили. Надеялись, что станет символом объединения. Но ныне и он не в почёте. Потому что русский по матери и православный. Эстонцы помнят, как их гнали в ГУЛАГ, а на их место привозили русских. Пятьдесят лет прошло, три поколения, а для эстонцев они всё ещё оккупанты. Смешно.
Мяги тяжко усмехнулся.
– Все хороши, – констатировал он. – И Россия тоже. Нельзя требовать любви с ножом. Приставить к горлу и сказать: полюби меня. Изнасиловать можно, добиться любви нельзя. Ухаживать надо. Соблазнять. А иначе совсем смешно выходит.
Он улыбнулся своей задумчивой улыбкой.
Оркестр умолк. Танцующие потянулись на свои места. Данька заметил, что Пуринашвили, отложив гитару, идёт меж рядов к их столику.
Ещё на подходе едва заметно обозначил движение головой в сторону Клыша и принялся подобострастно кивать Мяги. Подойдя, наклонился. Припал к его уху, что-то забормотал. Тот брезгливо отстранился.
– Учту, – пообещал он сухо. Показал на него Клышу. – Пуринашвили. Гастролёр. Откуда-то из ваших краёв. Не знакомы, часом?
Пуринашвили преобразился, благостный.
– Как же, как же! – прохрипел он. – Похоже, идут дни милицейской смычки России с Эстонией! Вчера самого Меншутина довелось повстречать. Сегодня – вас. Не вместе, часом?
Клыш обтёр языком пересохшие губы. Пересёкся с заинтересованным взглядом Мяги.
– Где видел? – уточнил он деланно безразличным тоном.
– В Кяйлу. Я там в кабаке лабал. А они как раз в отдельном кабинете керосинили.
– С кем?! – невольно в один голос выговорили Клыш и Мяги.
Пуринашвили насторожился. Понял, что невольно сболтнул лишнее.
– Может, я и ошибся, – пошёл он на попятный.
– Гаварить! – жёстко потребовал Мяги. – Быстро гаварить! Или пожалеть!
От волнения он вдруг подзабыл русский язык.
– Так чего? – Пури растерялся. – Ну, с Лапой они керосинили. Тихушничали чего-то. Меня подозвали, стопарь налили. Я думал, вы по одному делу.
– И долго сидели? – вскользь поинтересовался Данька. Изо всех сил изображая равнодушие.
– Так особо не следил. Своих дел хватало. К концу вечера точно исчезли. А вот по одному или вместе, не сёк… Ну, мне на эстраду… Да сами спросите!
Пури поспешно отошёл. От входа к ним пробирался Меншутин.
– Уф-ф! – Боб плюхнулся на свободное место. Шаркнул взглядом.
– Начальник Таллинского угро Яанус Мяги, – наскоро представил Клыш. – Собирались уж тебя в розыск объявить. Так куда пропал?
– Куда-куда? – раздражённо ответил Меншутин. – Опять упустил! Ушёл, гадёныш, в последнюю минуту! Два дня псу под хвост. Похоже, кто-то стуканул.
– Вовсе не встретил? – опустив глаза в тарелку, спросил Данька.
– Встретил бы, не ушёл! – рубанул Боб. Покрутил рюмочку. – Вы чего из напёрстков пьёте? Пусть хоть посуду человеческую принесут. Надраться хочется.
Заиграл оркестр, зазвучал хрипатый голос Пуринашвили. Меншутин резко повернулся и – словно споткнулся о глубокий кивок Пури. Глянул исподтишка на прячущего взгляд Клыша, на озадаченную улыбочку Мяги. Побагровел. Голова сама собой ушла в плечи.
Мяги поднялся. Изобразил общий поклон.
– Ну, вы уж дальше сами… Смешнее некуда, – произнёс он вместо прощания.
Над столиком сгустилось тяжкое молчание.
– Рапорт будешь писать? – выдавил Меншутин. Клыш смолчал.
– Тогда сам напишу. В рапорте укажу, что, желая взять преступника лично, тебя самовольно устранил. Вся вина на мне. Годится?
– Это теперь твои дела, – равнодушно произнёс Данька. Кинул на стол пару купюр.
– Билеты на утро поменяем?
– Как знаешь. Я прямо отсюда на аэродром, – Клыш поднялся.
Меншутин придержал его за рукав.
– Выслушать не хочешь?
– Что уж теперь? – Клыш высвободился.
На выходе скосился. Боб Меншутин сгорбился над столиком, с головой, ушедшей в задранные плечи.
Наутро Клыш прямо с электрички проехал в СИЗО – истекал срок предъявления обвинения по одному из уголовных дел. Прежде чем заказать обвиняемого, прошёлся по коридору, заглядывая в глазки. Следственные кабинеты были пусты.
Невыветрившийся сигаретный запах, неубранные окурки, обрывки бумаги напоминали о толчее и гаме, стоявших здесь накануне, в последний день месяца, – следователи торопились закончить дела к концу отчётного периода. Сегодня же, в первый день нового месяца, было гулко от тишины.
Через глазок за оконной решёткой просматривался тюремный двор. Двое пятнадцатисуточников вяло волокли огромную кастрюлю. Клубившийся из-под крышки пар медленно растворялся в стылом воздухе, – с утра резко похолодало.
Со стороны внутренней тюрьмы донёсся чёткий ритм шагов.
– Лицом в стене! – послышался жесткий неприязненный голос, каким выводящие разговаривают с подконвойными.
Клыш обернулся. Увидел знакомого конвоира. И тут же арестанта, повёрнутого спиной. Буйная рыжина, еще недавно колосившаяся на этой голове, была наспех подстрижена под газончик, отчего по обе стороны от плоского затылка образовались оттопыренные уши. Ошибиться было невозможно. Другой пары таких развесистых ушей не существовало.
Даньку словно током шарахнуло.
Конвоир приоткрыл кабинет.
– Арестованный Граневич доставлен! – начал докладывать он и осёкся – кабинет оказался пуст. Гранечка меж тем искоса глянул, увидел Клыша. Лицо его задрожало.
Данька подошёл вплотную.
– Вот незадача, – посетовал конвоир. – Заказан Завидоновым, а следователя до сих пор нет.
– Опаздывает. Я пока начну, – Клыш втиснулся в кабинет. – Мы по одному делу, – уточнил он для достоверн