Не по внушению ли этого г-на де Шаландра стал он пользоваться взиманием дани на больших дорогах, прибегать к вооруженному грабежу? Кто сблизил его с Куаффаром, который удалился от всех дел и ведет в настоящее время в Эспиньоле, у г-на де Вердло, дни, полные мирной тишины и деревенского покоя, с этим Куаффаром, помогавшим ему вербовать шайку и поддерживать необходимые сношения? Не шла ли десятая часть всех доходов, выплачиваемых ему г-ном де Шаландром в уплату за ночи Бергатти; этой женщине, о которой он помнил всегда, он, через руки которого прошло столько любовниц и к которому явилась неизвестно благодаря какой случайности, увлекаемая необъяснимым очарованием, охваченная каким-то странным колдовством, эта маленькая дерзкая девушка, полная отваги и мужества, которую он видел всего два раза и которая прискакала галопом через унылую равнину с пылающим сердцем и полным готовности телом для того, чтобы он, Жан Франсуа Дюкордаль, предводитель разбойников, человек, стоящий вне закона, преследуемый, как дикий зверь, мог насладиться ее свежей юностью и чувственной красотой?
Он перестал ходить и снова погрузился в свое раздумье. Необходимо разбудить это спящее дитя, одеть его, спуститься с ним в конюшню, оседлать лошадей и попытаться как можно скорее достигнуть Парижа. Только там можно чувствовать себя более или менее в безопасности, и оттуда легче всего пробраться в Голландию или швейцарские кантоны. Все это так, но, разбитая усталостью, скованная сном, она не сможет держаться на ногах. Тогда — оставить ее и бежать одному? При этой мысли перед ним снова встало видение юного тела, которое он только что рассматривал, нежной кожи, тонких черт… Этот призрак наполнил его внезапным жаром. Он испытывал по отношению к этому ребенку то же самое яростное желание, которое некогда, в своей властной и могущественной зрелости, внушала ему Бергатти. Тело молодой девушки странным образом заставляло его мечтать о теле этой женщины. Было между ними какое-то таинственное сходство, и Анна-Клод будила в нем ту же бешеную страсть, которая некогда сделала из него чувственного раба Бергатти. Нет, нет! Он не разбудит ее, он не покинет замка От-Мотт. Именно здесь вкусит он свежего плода юности, который послала ему в последний раз благосклонная судьба. И он провел теперь кончиком языка по своим губам, как будто уже вкусил наслаждение. С сладострастной улыбкой повернул он голову к полуоткрытой двери, а затем, отодвинув стаканы и бутылку, положил на их место свои часы и пистолеты, уселся поглубже в кресло, вытянул ноги и закрыл глаза.
IV
Она лежала совершенно обнаженной на широкой постели. Глубокое молчание наполняло обширную комнату. Пылающие факелы отражались в зеркалах и заставляли слабо светиться стертую позолоту деревянной обшивки стен. Было уже поздно, потому что свечи почти догорели. Сбившееся одеяло в беспорядке свисало с постели до самого пола, а одна из подушек скатилась к ножкам кресла, на котором были брошены серый жилет с красными отворотами, широкий коричневый плащ, различные части одежды и маленькая треуголка с золотой пряжкой. Одна из свечей затрещала. Анна-Клод сделала легкое движение. Она больше не чувствовала около себя тела, которое, после того как легло на нее своею грубой, раздирающей тяжестью, оставалось вытянутым рядом с ней. Она была одна на постели, в тишине этой огромной комнаты, измятая и обнаженная. Она не видела больше жадно склоненного над нею лица, в котором так страстно искала, сквозь свои опущенные ресницы, лика любви. Она лежала в одиночестве, покинутой и обнаженной. И все же она знала, вздрагивая всем своим телом, всем телом, на которое давило другое тело, что чьи-то руки схватили ее, ощупали, ласкали, с любопытством, с грубостью, с бешенством, с наслаждением. Объятия крепко сомкнули, свое кольцо, пальцы пробежали по всему телу.
В тесном сплетении, под тяжестью чужого тела, лицом к лицу с этой силой и с этой страстью, ее плоть вздрагивала, трепетала, одновременно и согласная на все, и протестующая, и обмирающая, и коченеющая. Что-то от ярости и грубости овладело всем ее существом, увлекая в головокружение. Она почувствовала пылающую волну крови, которая ударяла в ее сердце и виски, затем она упала куда-то в глубины самое себя и потеряла сознание вплоть до того мгновения, когда то же самое лицо наклонилось над ее лицом, когда те же самые пылающие руки снова пробежали по ее телу, теперь неподвижному и усталому, вытянутому на этой одинокой постели, откуда спадает на пол скомканное одеяло и где, в полной тишине, ей все еще кажется, что она слышит над своим ухом вихрь лепечущих слов, и сжигающих и грубых, хрипло произносимых охваченным любовью человеком, которого она знала теперь в грубом прикосновении, в изменчивых Чертах которого увидела теперь истинное лицо и который был теперь властителем и ее тела и ее судьбы.
И вдруг он снова воскрес в ее памяти таким, каким она увидела его в первый раз во время нападения на карету, при свете факелов, обороняющимся от драгун в самом кипении схватки, где она не могла оторвать от него своих глаз. За этим призраком последовал другой: тот вечер, когда он появился в Эспиньоле, загадочный, тревожный, с пленительными манерами светского человека. Она вновь пережила эту ночь ожидания, прикосновение босых ног к плитам вестибюля, ночь тоски, которая была уже тогда ночью любви, заставившей ее понять, что она последует за этим человеком хоть на край света, даже если он будет покрыт кровью убитого в постели несчастного г-на де Вердло! Какое могло иметь для нее значение то, что рука, положившая в ее комнате кинжал и таинственную записку, совершала кражи и убийства? Эта рука навсегда легла на ее сердце. С этого вечера она больше уже не принадлежит себе. Она вся отдает себя его власти, она решила отправиться к нему. Но куда? С этой минуты она начала приучать свое сердце выносить усталость, постигать искусство верховой езды и фехтования, подстерегая нужную минуту, поджидая условный знак. Затем посещение г-на де Ла Миньера возвестило ей его возвращение, дало понять, что он здесь, совсем близко. Случай представился, надо было бежать из замка, и она бежала. Инстинкт его лошади помог ей снова найти капитана Сто Лиц в этой ужасной гостинице, среди пьянствующих разбойников, в облаках табачного дыма и винного угара. Как он был прекрасен, как силен среди этих потерявших человеческий облик негодяев! И все же он совсем не похож на являвшегося ей в воображении человека из высшего общества, с повелительными жестами. Эти люди с лицами висельников, этот притон грабежа и убийств, эта грубая фамильярность, с которой обращались с ним его товарищи, — все это до некоторой степени роняло его в ее глазах. И тем не менее она не отступила, она скрепила их договор кровью Кокильона, который осмелился положить на нее свою руку. Она убила обидчика, она позволила увезти себя ночью в этот пустынный замок, где охватил ее непреодолимый сон и где лежит она теперь обнаженной на измятой постели — игрушка его прихоти, девушка, потерявшая себя, любовница грабителя и убийцы. Да, он взял ее так, как совершают кражу. Во время ее сна он дерзко и предательски лег рядом с ней. Он соединился с ней без единого слова нежности или доброты, как любовник, как хозяин, забавляющийся игрушкой, которую случай дал ему в руки. Что оставалось в этом обнимавшем ее, причинявшем ей боль человеке от того, к которому она пришла сама, побуждаемая инстинктом плоти и волею сердца? И что она значила для него? Теплое, гибкое, покорное живое существо, которое можно трогать, привлечь к себе, оттолкнуть, с которым нет необходимости проявлять внимательность и любовь, к которому возвращаешься, когда этого требует желание. Вот и сейчас он может вернуться для того, чтобы заставить ее снова почувствовать рабскую покорность.
И она долго лежала так, недвижная, обнаженная, пока горячие слезы текли по ее пылающим щекам.
И в самом деле он был здесь. Он уже успел одеться и смотрел теперь на нее с насмешливым видом:
— Черт возьми, моя красавица, что ты думаешь о том, чтобы встать и перекусить немного? Уже поздно. Старуха приготовила нам позавтракать и вытащила бутылочку доброго вина. Одевайся. Здесь ты найдешь все, что тебе нужно. А затем нам надо удирать. Мы не можем больше здесь оставаться. Это могло бы кончиться плохо. А именно теперь, когда я вкусил с тобою любви, мне было бы грустно ее лишиться. Пойдем посмотрим, что делается на белом свете. Как тебе нравится, милый мой кавалер? Поспеши поэтому привести себя в должный вид. Ты найдешь меня за столом, и мы посмотрим, будешь ли ты вести себя за ним так же хорошо, как это было в постели!
И в самом деле Анна-Клод нашла его за столом. Она была очень бледна. Он посмотрел на нее и налил ей большой стакан водки. Складка легла между его бровями. Он казался жестким и злым.
— Черт! Что за выражение лица. Ты знаешь, что я не люблю жеманниц и недотрог! Садись сюда и пей!
Дрожащей рукой она взяла стакан. Он злобно рассмеялся.
— Ах, так я внушаю тебе страх? Уж не думаешь ли ты, что, взяв от тебя все, что ему надо, твой любовник будет отвешивать тебе поклоны и говорить нежности? Когда имеют в виду только это, не летят галопом через поля броситься в волчью пасть, мой ягнёночек. Остаются дома, возле своего дорогого дяди, и ожидают женихов. Но у нас, видите ли, огонь в крови, и даже под дядюшкиной крышей мы думаем о любви! Надеюсь, по крайней мере, что этот старый повеса никогда не пытался за тобою ухаживать? Будь это так, я бы отрезал ему уши. Ну что ж! Тем хуже. Ты очень мила, а это главное, и с тобой кое-что можно было бы сделать. О, совсем не то, о чем ты думаешь. Довольно дуэлей, засад, нападений на кареты и прочих глупостей. Времена теперь трудные, и наше ремесло подвержено слишком многим опасностям. Мне больше нравится странствовать по белу свету. В самом деле, такая хорошенькая женщина, как ты, поможет мне всюду быть хорошо принятым. Конечно, если она научится быть любезной. И ты, конечно, постигнешь это искусство, мое сердце. Не опускай глаз. Давай лучше выпьем.