Увы, утреннее предчувствие его не обмануло: никакая удача ему вовсе не собиралась светить.
Человек с таким именем нигде не значился и нигде не проживал. Фамилия была относительно редкой, а примерный возраст быстро сузил круг возможных кандидатов и свел в результате до нуля.
Это стоило Кису еще одной поездки к новостройке, где с помощью дяди Пети и пары бутылок беленькой он устроил брифинг с немногими жильцами, которые еще помнили «Федю», – слабая надежда на то, что дядю Петю все же подвели пропитые мозги и чужие мозги окажутся в лучшей сохранности.
Дядя Петя проявил удивительные организаторские способности, и через двадцать минут в его убогой квартирке с еще не разобранными после недавнего переезда коробками собралось человек пять для «помощи слесвию».
Но бывшие соседи оказались единодушны: и Федя, и Горик, и Иванович…
Кис достал фотографии Стаса, которые Галина нашла в квартире дачного ссыльного, и разложил перед соседями – фоторобот он не стал показывать: он ведь истинной причины своих розысков не назвал, сославшись на то, что ищет этого человека по просьбе некой женщины. Романтическая версия тронула соседские сердца, и собравшиеся добровольцы принялись тщательно вглядываться в любительские снимки.
– Трудно сказать… – комментировали они. – Столько времени прошло… Горики переехали, когда Феде лет семнадцать было… Да и бороду отрастил… Похож немного, но вроде и не он… В профиль больше…
– Вот-вот! – активно участвовал дядя Петя. – Я его в этот самый профиль и опознал! А с переду если – так бы ни в жисть!
Кис призадумался. Тот факт, что между Стасом и Федей Гориком есть определенное сходство, ничего нового ему не давал: раз дядя Петя обознался, значит, похож, это ясно. Особенно, значит, в профиль… Кис припомнил профиль Стаса: почти без впадины переносица, соединяющая лоб с носом строгой прямой линией, – такие профили часто называют греческими… Да толку-то? Тот ли Федор Горик человек, которого он ищет, вот что важно…
– Что за семья у него была? – спросил Кис.
– Да какая там семья, одна мать-инвалид да сам Федька-хулиган! – было получено в ответ.
Как выяснилось, мать, Дарья Степановна, школьная уборщица, была женщиной толстой и нездоровой. Отец, работавший на заводе, сильно покалечился – попал в движущиеся части какого-то агрегата, – долго потом болел и пил по-черному, а вскоре умер, Федька совсем кроха тогда был…
Федька рос парнишкой вроде бы хорошим, даже в кружки какие-то ходил и учился неплохо… Но едва перевалило ему лет за четырнадцать – как бес вселился. Сделался грубый, мать слушаться перестал, хоть та в ножки кланялась директору школы, где работала, чтоб Федьку как-то дотянуть до аттестата… «А он, подлец, мать еще и презирал за это! Все говорил, – вспомнила одна старушка-соседка, с которой в те времена отводила душу Дарья Степановна, – говорил, что будет большие деньги зашибать, не то что мать, которая за копейки дерьмо за этими вонючими пионерами вывозит, так и говорил, представляете, матери-то! Она для него здоровья не жалела, у нее диабет был и другие разные болезни, к вечеру поясницу разогнуть не могла, и вот благодарность! Разве от нынешних детей-то ее дождешься?! Все хотят разбогатеть, к родителям почтения нет никакого, носы задирают, а сами-то что без родителей делали бы?..»
Кис сочувственно кивал, поддакивал и просил вспомнить разные подробности.
«Мозговой штурм» принес еще кое-какую информацию: ходил маленький Федя в самодеятельную театральную студию при Дворце пионеров, говорил – актером станет… Или даже режиссером… Это когда маленький был, потом-то он другие речи завел, все больше про деньги… А тогда хороший такой был мальчик, мать заботилась о нем, всегда чистый, опрятный, здоровенький, упитанный! Мать ведь сама куска недоедала, чтобы сынку все лучшее отдать, вот ведь как детей растим, ничего для них не жалеем, а они потом и знать не хотят родителей своих, стыдятся и презирают!
И снова разговоры о неблагодарности нынешнего поколения, которые Кис терпеливо слушал, – кажется, среди собравшихся пожилых людей не оказалось ни одного, кто мог бы сказать: да бросьте вы на поколение наговаривать, вот мои сын-дочка не такие…
Объединенные общей бедой соседи приступили к водочке, и Кис, увидев, каким трагическим взглядом провожал дядя Петя каждую опрокинутую рюмку, вручил ему деньги и отправил за дополнительными бутылками…
Он посидел еще немного, выяснил, что нового адреса Гориков никто не знал или не помнил, и откланялся, оставив стариков одних заливать свое горе…
Наконец-то удача улыбнулась ему! На следующий же день Кис выяснил адрес Горик Дарьи Степановны и немедленно отправился к ней в Марьину Рощу.
Звонок долго и безрезультатно разносился по квартире до тех пор, пока не выглянула на лестничную площадку потревоженная соседка.
– Зря трезвоните тут, – проворчала она, – Дарья лежачая.
– В каком смысле? – растерялся Кис.
– В смысле – лежит. Не ходит то есть, – пояснила соседка. – То есть больная она. Не понятно, что ль?
– А что ж с ней такое? Что за болезнь?
– Спросите лучше, какой у ней нет, болезни-то… А вы кто будете?
– Да я вот сына ее разыскиваю…
– Э-э-э, так вы можете еще долго искать, мужчина! Она сама его лет пять как не видела! Пропал он.
– Как – пропал?
– Да так. Пропадал-пропадал, Дарья-то и раньше его редко видела, а тут взял и совсем пропал. Перестал к матери ходить, и все тут. Жив, помер, в тюрьме сидит – иди знай теперь! А мать загибается тут одна…
– За ней кто-нибудь ухаживает?
– Я сама иногда хожу, но мне некогда, у меня семья, внуки! – гордо произнесла соседка. – А вот с верхнего этажа ходит к ней Валя, продукты носит, готовит, прибирает. У ней никого нет, у Вали, вот она о Даше-то и заботится… Ну и Даша ей из пенсии деньги платит. Небольшие, дак ведь тоже хорошо, у Валентины пенсия у самой крошечная, а у Даши тоже крошечная, но куда ей тратить? Лежит, горемычная, никуда не ходит… Вам, может, Валю позвать? Она вас к Даше может пустить, у ней ключи… Все ей, страдалице, развлечение будет – с человеком поговорить… Она ведь, кроме Вали и меня, никого и не видит… То есть это я так сказала: видит, а на самом деле ничегошеньки она не видит. Ослепла от диабета… Так Валю позвать?
Запах мочи ударил в нос. В квартире было грязно, линолеум лип к подошвам, на всех поверхностях нетронутой целиной лежала густая пыль. То ли соседка Валентина была нерадива и пользовалась тем, что хозяйка незрячая, то ли ей самой здоровье не позволяло затеять серьезную уборку, но квартира Дарьи Степановны Горик выглядела крайне запущенной.
О бедности и говорить не приходилось: она была вопиющей. Если когда-нибудь и водилось что-то в этой квартире, что можно было, хотя бы с большой натяжкой, назвать «ценным», – какая-нибудь безделушка, фарфоровая балеринка, вазочка, кружевная салфетка, которые могли бы послужить украшением старого облупленного серванта, – то все это давно вынесли (может, сынок, а может, и сердобольные соседки), и теперь там стояла только дешевая оббитая посуда…
Кис испытывал острое желание сбежать отсюда, несмотря на свое не менее острое сочувствие к больной женщине. Хотелось выйти на воздух, избавиться от этого запаха мочи, который забивался в ноздри и, казалось, отравлял легкие… Хотелось отмыться от этой грязи – застарелой, липкой грязи, которая немедленно осталась на его пальцах, едва он взялся за спинку стула, чтобы придвинуть его к постели Фединой матери.
Рыхлая, толстая, нездорово-белая женщина смотрела на него слепыми мутными глазами и виновато отвечала на вопросы детектива одними и теми же словами: «Не знаю». Что делал, где работал, с кем дружил, как звали друзей – она не знала ничего о своем сыне.
– Он перестал со мной разговаривать, когда ему еще шестнадцати не исполнилось… Бывало, спросишь: что ж ты делал сегодня, Феденька? А он отвечал: много будешь знать, скоро состаришься, мать. Вот так и жили… Деньги у него появлялись откуда-то, а откуда… Тогда, помните, все это началось – торговля, коммерческие магазины, палатки всякие… Он где-то чем-то торговал, пивом вроде… А вот чем еще, где товар брал – не скажу… А зачем вы его ищете?
– Понимаете, – вдохновенно начал излагать легенду Кис, – я частный детектив. Пришла ко мне одна женщина и принесла фотографию: найдите мне, говорит, этого человека!
– Женщина? – заволновалась Дарья Степановна. – Что же за женщина такая? Молодая?
– Молодая…
– Красивая?
– Ну, в общем, да… Пожалуй… – Кис даже покраснел. Хорошо, его собеседница не могла этого видеть.
– А она любит Феденьку, эта женщина, да? Или, наоборот, он ей чего плохого сделал и она теперь ему зла желает?
– Я так понял, что любит. – Кис окончательно сник, застыдясь своей неправды.
Дарья Степановна помолчала. По лицу ее бродили тени каких-то одной ей ведомых чувств и воспоминаний…
– Дай бог тогда сыночку… – проговорила она наконец дрогнувшим голосом, – чтоб его женщина хорошая любила…
И из незрячих глаз тихо потекли слезы.
Кис был готов взвыть от этого безграничного смирения. «Оставь, сыночек, я сама сделаю; скушай этот кусочек, сыночек, я уже сыта…» Это божеское смирение приносит дьявольские плоды – это оно взращивает подонков! Это самоотвержение, эта безотказность порождают паразитов, которые сначала усаживаются на шею матерям, а потом – уже не умея иначе, как тянуть и вымогать, – идут грабить и убивать!
Скорее всего, и ее Федя – даже если это не тот человек, которого он ищет, – давно стал убийцей! Во всяком случае, подонком он точно стал: бросить мать в таком отчаянном положении, в такой безысходной бедности и беспросветном одиночестве!
Впрочем, Федя, возможно, уже давно истлел в земле, шлепнутый в разборках такими же, как он, «сыночками»…
– Какого он года рождения? – спросил Кис.
– Семьдесят первого… – отозвалась женщина. – Такой был красивенький мальчик, все на улице заглядывались… Светленький, кудрявенький, пухленький… И добрый был, ласковый… Учился хорошо, учителя нарадоваться не могли! Говорили: способный мальчик, далеко пойдет…