а, все испортила Наталья. Она позвонила на следующий день и без всяких предисловий спросила с напором:
– Ты брала мои часы?
– Какие еще часы?
В тон, которым был произнесен этот вопрос, Марина вложила столько брезгливого отвращения, что Наталья даже заглохла на некоторое время.
– «Пьер Карден», с бриллиантом. Ты знаешь, – после некоторой паузы более осторожно, но сухо прорезалась она, – это подарок моего мужа. И, между прочим, у меня еще пропал золотой «Монблан»![4] Тоже его подарок!
«Моего мужа», ишь ты! Как будто речь идет не о Маринином отце, а о каком-то неизвестном дядьке! Это она юридический аспект подчеркивает, щучка: мол, часы являются подарком и, соответственно, ее личной собственностью…
– Интересно, как я могла их взять? У меня ключа от новых замков, между прочим, нет!
– А-а, – взвизгнула Наталья, – значит, ты все-таки пыталась войти в квартиру?!
– Иди ты, – спокойно сказала Марина. – Ты мне надоела до бесчувствия еще при жизни папы, понятно? Но тогда мне деваться некуда было, а теперь, когда папы нет, я ни видеть, ни слышать тебя не желаю. Ищи сама, куда сунула свои часы с ручками, хоть в заднице! А мне больше не звони! Поняла?
И Марина бросила трубку. Она всегда была на «вы» с Натальей Константиновной, но сейчас получила кайф от своего бесцеремонного тыканья: эта проститутка другого обращения не заслуживает. И очень хорошо, что Марина ее послала: когда она выкрадет колье, сделает точно так же – пошлет Наташку. Пусть ломает голову, куда колье задевала: замки она сменила, Марина не могла его взять! Часы и ручку задевала же куда-то? И колье тоже, вот и все.
Вдруг ужасно захотелось позвонить Славе и пожаловаться ему на наглую Наташку, пожаловаться таким жалобным, детским, тонким голоском и снова услышать слова сочувствия и утешения… Раньше Марина никогда не нуждалась ни в сочувствии, ни в утешении, раньше у нее не было потребности делиться своими эмоциями и мыслями с кем бы то ни было, а вот теперь, надо же, потребность возникла… Что ж этот Слава так запал в ее душу?
Впрочем, раньше у Марины просто не было проблем. А когда и были, то малюсенькие и незначительные, и решал их всегда папа…
Папа, папа, что ж ты бросил меня? Бросил дважды: при жизни – из-за этой суки и умерев – из-за этой суки…
Она не успела позвонить Славе – он позвонил сам. В его голосе звучала откровенная нежность, и Марина почувствовала, как забилось ее сердце. «Ой-ой, что-то события разворачиваются чересчур уж стремительно!» – на всякий случай испугалась она. Но испугалась неискренне: она на самом деле была невероятно рада его звонку и из предложенной гаммы мест для встречи (места были все светские: театр – кино – выставка – дискотека – ресторан; домой он по-прежнему не напрашивался и к себе не звал, что Марина весьма оценила) выбрала ресторан: место для беседы, в отличие от всех остальных. И с упоением принялась сочинять туалет.
На этот раз Слава повел ее в маленькое заведение со смешным названием «Городское кафе», находившееся прямо рядом с Белым домом. Целая бригада вежливых мальчиков и девочек ринулась их обслуживать. Посетителей было немного, цены умеренные – скромно и симпатично. Марина пыталась понять, почему Слава выбрал именно это кафе: его финансы, кажется, вполне позволяли предложить что-нибудь пошикарнее… Ей бы не хотелось подозревать Славу в жмотничестве, и она предпочла думать, что он просто не страдает дешевым пижонством. И даже, учитывая милый уют этой кафешки без особых претензий, отличается хорошим, здоровым вкусом.
Но Слава не замедлил пролить свет на причины своего выбора:
– Здесь не очень много народу, не шумно, никто не помешает нам с тобой насладиться взаимным общением!
Желание интимности в качестве объяснения устроило Марину еще больше.
Они заказали какие-то восточные блюда, и беседа легко потекла под грузинское красное вино.
…Она все-таки пожаловалась. Конечно, не тоненьким голоском, но все же, пожалуй, немного детским. Она пожаловалась на Наталью, на папу; потом вспомнила и маму, и свой политический союз с отцом, и чувство вины перед матерью, до сих пор не отпускавшее ее… Она жаловалась на себя, на свою детскую жестокость и недомыслие, на мамину суровую решительность, с которой она ушла из жизни, оставив раз и навсегда непоправимыми Маринины поступки; на подсознательный страх предательства, который тормозит отношения Марины с мужчинами…
Она пила вино и говорила, говорила, выплескивала все свои печали на Славу. Что-то было в нем… Может, разница в возрасте? Он был старше, чем все ее прошлые ухажеры, ему было лет тридцать, – может, поэтому она безотчетно воспринимала его как замену ушедшему папе, всегда решавшему ее проблемы? Бог весть. Главное, она пожаловалась, и ей это было приятно. Еще приятнее было то, что Слава протянул руки через стол и, поймав ее прохладные пальцы, крепко сжал их, сопроводив жест ласковой и понимающей улыбкой и взглядом, в котором светилось что-то большее, чем просто сочувствие…
И сразу показалось, что в мире больше нет и никогда не будет проблем, с которыми Марине придется сталкиваться: в жизни будет Слава, который подставит свое плечо.
Плечо, кстати, было сильное, широкое, мужское. На нем Марина и проснулась. Слава безмятежно спал рядом, его красивый профиль вырисовывался на фоне розоватых обоев ее спальни. Накануне вечером, когда он проводил ее после ресторана, она предложила ему чашку кофе или чая «на дорожку»; но это же все знают, правда, что означает «чашка кофе»? Марина тоже знала, и Слава, когда он ласково улыбнулся и сказал: «С удовольствием», – он тоже знал…
Слава был красив, строен, и любовником он оказался чудесным. Маринин опыт был скуден: из-за некоторой затрудненности в общении с мужчинами она предпочитала скорее случайную связь время от времени, чем регулярный секс, предполагавший отношения, которых она избегала. А отсутствие регулярных отношений не позволяло ей набраться опыта ни в сексе, ни в общении… Слава же умело вел ее и в том и другом.
Она посмотрела на его дивный профиль, на широкую грудь с темными пятачками сосков и положила свою голову ровно посередине, счастливо замирая под рукой, которая тепло накрыла ее…
Потом они снова занимались любовью, и его потрясающее знание, чувствование женского тела снова восхитили ее… Он был так точен, так умел следовать ее малейшему, хоть и невысказанному желанию! И Марина, чувствуя его тяжелое присутствие в себе, счастливую физическую наполненность, по которой ныло и тосковало ее тело, произнесла:
– Слава, скажи мне, что так будет всегда…
– Так будет всегда, – улыбнулся он нежно, – девочка моя…
Он сам заговорил об этом за завтраком:
– Ты знаешь, это совсем неплохо, что Наталья потеряла свои цацки. Когда мы заберем твое колье, она будет думать, что и его тоже куда-то сунула… Ты ведь еще не передумала добыть колье, как я догадываюсь?
И, поймав ее взгляд, отчего-то немного смущенный, – может, этим небольшим напором, его прямотой, – он улыбнулся и добавил:
– Ты ведь из тех, кто доводит свои решения до конца, не так ли? Я уже успел немножко изучить твой характер…
Дело представлялось исключительно простым: когда Наталья уйдет в очередной раз на фирму – а они проследят за ней, чтобы быть уверенными в этом, – друг и слесарь по имени Виталик подберет или подгонит подходящий ключ, аккуратно вскроет замок. Виталик мастер, и ни одна экспертиза, если даже Наталья вдруг вздумает заявить о краже, не найдет следов взлома. Пока Виталик будет работать, Марина постоит на стреме, чтобы, не дай бог, не столкнуться с соседями. Потом, наоборот, Марина пойдет в квартиру, а мужчины постоят на стреме. Перчатки ей даже надевать не надо: в доме и так полно ее отпечатков. Возьмет колье, Виталик дверь так же аккуратно закроет, они осторожно выйдут, сядут в машину и поедут к Марине. А дома Марина спрячет колье, хоть в этом никакой нужды и нет – у Натальи ведь никогда не было ключей от ее квартиры, верно? Да она и не догадается, что это Марина. А если даже и догадается, то никогда не докажет.
И потом они пригласят Виталика в ресторан: надо будет отблагодарить парня за помощь, а денег он с друга не возьмет… Марина ничего не имеет против какого-нибудь нешумного интимного местечка? Как раз и отпразднуют восстановление справедливости, да, Маринка? Как тебе такой планчик?
Планчик Марине очень нравился, и реализовать его было решено в самое ближайшее время.
Хорошая песенка
Она нашлась на удивление быстро: во второй же школе, описав завучу внешность сообитательницы Стасика по подвалу, Кис получил в руки имя, фамилию и расписание. Звалась учительница Любовью Семеновной, и урок у нее заканчивался через пятнадцать минут.
Кис подождал, пока она вышла из класса и направилась в учительскую. Представился, кратко объяснил суть вопроса.
Любовь Семеновна перепугалась насмерть и, оглядываясь, потащила детектива за рукав в укромное местечко под лестницей.
– Не говорите никому, ради бога! Вы же знаете, что такое женский коллектив: завтра все будут рассказывать, что меня изнасиловали вдесятером! И еще и подробности распишут! Умоляю!
Получив заверения Киса в честнейших намерениях и могильном молчании, она описала сцену в подвале со своей точки зрения, которая, впрочем, ничем не противоречила Стасиковой. Однако Любовь Семеновна категорически отвергала все подозрения о ее добровольном участии в розыгрыше.
– Я, по-вашему, с ума сошла, соглашаться – пусть даже и за деньги, – чтобы меня камнем или чем там по голове били?!
Короче, Алексею пришлось смириться с мыслью, что учительница говорит правду и ниточка обрывается. Ее, вполне возможно, и впрямь включили в мизансцену случайно, просто потому, что попалась под руку, и фантазия Артиста быстро сварганила свежий поворот в затеянном спектакле под названием «Пробуждение в подвале».
Оставалась бомжиха. Но тут Алексея снова ждала неудача: несколько опрошенных им бомжей, прибившихся к этому жилому микрорайону, по его описанию женщину «своей» не признали…