— Не нравится мне там, — задумчиво произнесла Мэри Энн.
— Это почему?
— Мурашки по телу, — и, не желая продолжать, Мэри Энн спросила Туини: — Когда ты уходишь? Будешь давать еще одно отделение?
Туини задумался.
— Я, пожалуй, пойду лягу. Нет, второго отделения не будет. На сегодня я уже достаточно поработал.
Блондинка по–прежнему с интересом изучала Мэри Энн.
— Что вы имеете в виду? Чем вам не угодил магазин Джо?
Делая над собой усилие, Мэри Энн ответила:
— Дело не в магазине.
И это была чистая правда. Магазин ей очень понравился.
— Что–то случилось?
— Нет, ничего. — Она раздраженно замотала головой. — Забудьте, прошу вас.
Тут страх подступил снова, и она спросила у Туини:
— Ты правда туда ходишь?
— Конечно, — ответил Туини.
В это было сложно поверить.
— Но ведь это тот, о ком я тебе рассказывала.
Туини нечего была сказать.
— Ты… он тебе нравится? — спросила Мэри Энн.
— Он джентльмен, — убежденно сказал Туини. — У нас был интереснейший разговор о Баскоме Ламаре Лансфорде[114]. Он поставил мне его древнюю пластинку, записанную году в двадцать седьмом. Из своей личной коллекции.
Сбитая с толку двумя настолько разными образами, Мэри Энн сказала:
— Ты никогда не говорил, что туда ходишь.
— Зачем? Какой смысл? — Туини демонстрировал полное равнодушие. — Куда хочу, туда и хожу.
Пол Нитц больше не мог молчать.
— Как думаете, он мог бы дать мне пару наводок?
— Джо работал со многими молодыми музыкантами, — заявила блондинка. — В свое время он и мне очень помог — издал несколько моих вещей. Сейчас он тоже продвигает одного парня из Сан–Франциско; он нашел его в кабаке на Норт–Бич, а теперь записывает его песни и добивается, чтобы напечатали его альбом.
— Чад Лемминг, — сказал ее спутник.
— А в каком стиле он работает? — спросил Туини, проявляя профессиональный интерес.
— Политические монологи под гитару, — сказала блондинка. — Что–то вроде рифмованных репортажей о текущих событиях. Цензура и промывание мозгов, сенатор Маккарти и все такое. Вы хотели бы его послушать?
— Возможно, — согласился Туини.
Блондинка быстро вскочила на ноги.
— Тогда — идем.
— Куда?
— Он сейчас у нас дома — он остановился у нас, а потом уедет обратно на полуостров. Он здесь всего на несколько дней.
Мэри Энн с тревогой ожидала ответа Карлтона Туини. Она понимала, что происходит, но ничего не могла поделать. И тут ей пришел на помощь Нитц.
— Старина, у тебя же еще одно отделение, — мягко, прикрыв глаза, проговорил он.
— Я устал, — ответил Туини. — Пропущу сегодня.
— Так нельзя.
Туини стал надменен; ясно было, что он не сдастся.
— Я не могу выступать с полной самоотдачей, когда я устал.
— Тогда вперед, — торопила блондинка.
В это время, как будто повинуясь какой–то неведомой силе, к столу подошел Тафт Итон; прицепившаяся к нему тряпка оставляла на полу влажный пузырчатый след.
— Еще одно отделение, Туини. Ты никуда не уйдешь.
— Ну конечно, — согласился Туини.
Ухмыляясь, Нитц подмигнул Мэри Энн и произнес:
— Вот непруха. А Леммингу вашему передайте, что можно и народных песен в репертуар подбавить.
С присущей ему степенной основательностью Туини отвернулся от блондинки. Она по–прежнему стояла и улыбалась, готовая встать и уйти с ним вместе.
— Может быть, — произнес Туини тоном, который был так хорошо знаком Мэри Энн, — вы приведете его ко мне? Я буду дома сразу, как закончу второе отделение.
— Договорились, — и она слегка колыхнула бедрами — весьма заметный победоносный вал. Затем пихнула своего по–прежнему сидящего спутника: — Пойдем.
— Мой адрес… — церемонно начал Туини, но Нитц его перебил.
— Я их провожу, — сказал он и заговорщицки пнул Мэри Энн под столом. — Я схожу с вами; хочу взглянуть, что это за птица.
— Будем счастливы вас видеть, — ответила блондинка.
— Секундочку, — начал Тафт Итон. — Пол, довольно странно слышать, что ты собираешься уходить.
— Я ему аккомпанировать не нанимался, — отрезал Нитц. — Я играю между выступлениями. Пусть споет какой–нибудь стомп[115] или песню каторжников.
— А можно мне с вами? — в горестном порыве попросила Мэри Энн. Она не хотела оставаться за кадром; она была не в силах помешать сближению Туини с блондинкой, но, по крайней мере, могла при этом присутствовать.
— И моя девочка, — заявил Нитц, поднимаясь, — я ее тут не оставлю.
— Приводите и ее. — Блондинка уже двигалась к входной двери.
— Вот и вечеринка, — пробурчал ее спутник, поглядывая на Нитца с Мэри Энн. — Может, еще каких друзей захватите?
— Не груби, — сказала блондинка, притормозив рядом с Туини. — Меня зовут Бет, а это мой муж Дэнни. Дэнни Кумбс.
— Очень приятно, — сказал Туини.
— Ты не можешь уйти, — упрямо твердил Тафт Итон, — кто–то здесь должен хоть что–то делать.
— Я никуда не ухожу, — ответил Туини, — я же ясно сказал. Вот спою второе отделение, тогда пойду.
Нитц положил руку на плечо Мэри Энн.
— Не вешай нос, — сказал он ей.
Мэри Энн, засунув руки в карманы, угрюмо плелась за Кумбсами.
— Не хочется идти, а надо.
— Все перемелется, — сказал Нитц.
Он открыл перед Мэри Энн обитую красной кожей дверь, и она ступила на тротуар. Кумбсы уже усаживались в припаркованный «Форд».
— Мы этому парню устроим веселую жизнь.
Он забрался на заднее сиденье и помог сесть Мэри Энн. Приобняв ее в утешение, он полез под пиджак и достал стакан с выпивкой.
— Готовы? — весело спросила Бет через плечо.
— Полный вперед, — сказал Нитц, откинулся назад и зевнул.
Глава 9
Когда они прибыли к Кумбсам, никакого Чада Лемминга в квартире не обнаружилось.
— Он в ванной, — сказала Бет, — моется.
Из ванной и правда доносился шум воды.
— Через пару минут выйдет.
Квартира состояла из громадной комнаты с роялем, двух крошечных спален и кухни величиной с горошину. Ванная, где засел Лемминг, располагалась через коридор; ею пользовались не только Кумбсы, но и семья этажом ниже. Стены были испещрены репродукциями — в основном Эль Греко и Гогена. Весь пол, кроме дальних углов, был покрыт серо–зеленой плетеной циновкой. Занавески были холщовые.
— Вы актриса? — спросила Мэри Энн у Бет.
— Нет. Раньше была.
— А почему бросили?
Бросив взгляд на Кумбса, Бет проследовала на кухню и занялась напитками.
— Переключилась на музыку, — ответила она. — Что вы будете пить?
— Бурбон с водой, — отозвался Нитц, шатавшийся по комнате, — если есть, конечно.
— А вы? — спросила она Мэри Энн.
— Да что угодно.
Она вынесла четыре бурбона с водой, и каждый из них по–своему неловко взял свой стакан. Бет сбросила жакет, обнаружив зрелую раздавшуюся фигуру. Она осталась в футболке и слаксах. Глядя на нее, Мэри Энн задумалась о собственном маленьком бюсте. Ей стало интересно, сколько Бет лет.
— Сколько вам лет? — спросила она.
Голубые глаза Бет расширились от смущения.
— Мне? Двадцать девять.
Мэри Энн была удовлетворена и закрыла тему.
— А это ваш рояль?
Она подошла к инструменту и наугад нажала несколько клавиш. К роялю она прикасалась впервые; его величественная чернота наводила на нее страх.
— А сколько они стоят?
— Ну, за «Безендорфер»[116], — сказала Бет (все это ее слегка забавляло), — можно отдать до восьми тысяч долларов.
Мэри Энн не знала, что такое «Безендорфер», но ничего не сказала. Кивнув, она подошла к одной из репродукций и принялась внимательно ее изучать. Внезапно в коридоре послышалось движение — Чад Лемминг возвращался из ванной.
Лемминг — стройный молодой человек в развевающемся хлопковом халате — пронесся через гостиную и исчез в спальне.
— Я сейчас выйду, — выпалил он, — секунду.
По голосу Мэри Энн приняла его за голубого. Она вернулась к изучению репродукции.
— Послушай, Мэри, — сказал Нитц, подойдя поближе. Бет и Дэнни Кумбс последовали за Леммингом в спальню, на ходу говоря ему, что петь. — Хорош гвозди в себя заколачивать. Не стоит того.
Сперва она даже не поняла, о чем он.
— Карлтон Туини, — продолжил он, — самодовольный позер. Ты же была у него дома, ты видела и кувшины масла для волос, и шелковые рубашки. И его галстуки. Ах, эти галстуки.
Очень тихо Мэри Энн произнесла:
— Ты завидуешь ему, потому что он большой человек, а ты — букашка.
— Я не букашка, и я говорю тебе правду. Он глуп, он сноб, он — фальшивка.
Мэри Энн оторопела.
— Ты его не понимаешь.
— Почему? Потому что я с ним не спал? Все остальное у нас было; я разглядел его душу.
— Как?
— Аккомпанируя ему в «Many Brave Hearts»[117], вот как.
Поколебавшись, Мэри Энн произнесла:
— Он великий певец. Нет, ты ведь так не думаешь. — Она покачала головой. — Давай не будем об этом.
— Мэри Энн, — сказал Нитц, — ты чертовски хороший человек, ты хоть сама это понимаешь?
— Спасибо.
— Возьми своего парня, того салагу, что тебя возит. Дейв–как–там–его.
— Дейв Гордон.
— Перекрои его по правильным лекалам. Он и так, в сущности, неплох, просто не дорос еще.
— Он тупой.
— Ты всем этим ребятам дашь сто очков вперед… вот в чем беда. Ты для них слишком взрослая. А сама такая мелюзга, что даже жалко.
Она бросила на него недовольный взгляд:
— Оставь свое мнение при себе.
— Тебе и слова не скажи. — Он взъерошил ей волосы, и она отпрыгнула. — Ты и для Туини слишком умная. Да мы все тебя не стоим. Интересно, кто ж тебя в итоге захомутает… наверное, не я. Куда уж мне. Закончится все каким–нибудь ослом; приткнешься к какому–нибудь громадине, эдакому буржуазно–респектабельному столпу, и будешь им восхищаться, верить в него. Почему бы тебе в саму себя не поверить?