– Приезжий здесь один я, – вдруг заявил на это Шаляпин серьезно и строго. – А это мои гости. Такого закона нет, чтобы гостей переписывать. Давайте сюда книгу, я один распишусь в чем следует.
Не без трепета следил хозяин за словами, которые начал вписывать в его книгу Шаляпин. Увидав, наконец, что мучитель его – артист “императорских театров”, облегченно вздохнул и успокоился».
11 ноября Пешков приехал в Севастополь, на следующий день перебрался в Ялту, где встретился с А. П. Чеховым и на первое время поселился у него на даче. 19 ноября переехал в Олеиз и обосновался на даче Токмаковых «Нюра». В конце ноября Пешков о своем отъезде из Нижнего Новгорода, о том, как оказался в Подольске и как складывался дальнейший путь, рассказал в письме к В. А. Поссе:
«Из Нижнего я уехал 7-го ноября с большой помпой. Задавали мне ужины, читали адреса, делали подношения, точно артисту, а в заключение – устроили на вокзале демонстрацию с пением “Марсельезы” и всякой всячины в этом стиле. Полиция была очень смущена и благоразумно бездействовала. Проводив меня, демонстранты с вокзала отправились пешком в город, прошли по всему нижнему базару, по всей Б. Покровке, всю дорогу пели и на площади около думы говорили речи, принятые публикой очень сочувственно. Народу было около 400. По дороге в Москву я узнал, что в этом городе готовится встреча, а так как я боялся, что подобная штука преградит мне дорогу в город, – в котором мне необходимо было прожить дня три-четыре, – то и слез с поезда на станции Обираловка в расчете, что демонстранты, не дождавшись меня, – разойдутся. Поступил глупо, ибо на Рогожской поезд, в котором я ехал из Обир<аловки>, был остановлен жандармами, в мой вагон явился ротмистр Петерсон и спросил меня – куда я еду? “В Крым”. – “Нет, в Москву”. – “Т. е. в Крым через Москву”. – “Вы не имеете права ехать через Москву”. – “Это вздор, другого пути нет”. “Вы не имеете права въезда в Москву”. – “Чепуха, у меня маршрут через Москву”. – “Я уверяю вас, что не могу допустить посещения вами Москвы”. – “Каким образом сделаете вы это?” Он пожимает плечами и указывает мне на окно вагона. Смотрю – на станции масса полиции, жандармов. “Вы арестуете меня?” – “Да”. – “Ваши полномочия?” – “Я имею словесное приказание”. – “Ну что ж? Вы, конечно, арестуете меня и без приказания, если вам вздумается, но только будьте добры сообщить вашему начальству, что оно действует неумно, кроме того, что беззаконно”. Тут меня, раба божия, взяли, отвели в толпе жандармов в пустой вагон второго класса, поставили к дверям его по два стража, со мной посадили офицера и – отправили с нарочито составленным поездом в г. Подольск, не завозя в Москву. <…>
Жена в это время была отведена в трактир на Рогожской и там ожидала поезда в Москву. Сидя в трактире, она видела, как на Рогожскую пришла большая толпа демонстрантов с адресом и большим портретом Л. Толстого, предназначенным к подношению мне. Пошумев и узнав, что меня увезли куда-то, они возвратились в Москву, а вслед за тем со всех дворов высыпала масса полиции и последовала за ними. Обошлось, как и в Нижнем, без драк и арестов.
Впрочем, в Нижнем 9-го ноября арестована курсистка Богуш за то, что в театре, во время спектакля, крикнула публике о моем задержании, 11-го в Нижнем, в театре же, была вновь маленькая манифестация. Шла пьеса Гауптмана “Перед восходом солнца”. Когда Лот в разговоре с Еленой начал перечислять “несправедливости”, с галерки кто-то закричал: “Несправедливо выслали Гор<ького>!” Раздались дружеские аплодисменты – чему? Вообще Нижний вел и ведет себя прекрасно. Ну, еду дальше. Везде на вокзалах масса жан<дармов> и пол<иции>. В Харькове мне предложили не выходить из вагона на вокзал. Я вышел. Вокзал – пуст. Пол<иции> – куча. Пред вокзалом – большая толпа студентов и публики, пол<иция> не пускает ее. Крик, шум, кого-то, говорят, арестовали. Поезд трогается. Час ночи, темно. И вдруг мы с Пятницким, стоя на площадке вагона, слышим над нами, во тьме, могучий, сочный, такой, знаешь, боевой рев. Оказывается, что железный мост, перекинутый через станционный двор, весь усыпан публикой, она кричит, махает шапками – это было хорошо, дружище!»
Находясь в Крыму, Пешков встречается с А. П. Чеховым, посещает Л. Н. Толстого, который с 8 сентября 1901 года проживал в Гаспре, в имении графини С. В. Паниной. Первая встреча двух писателей произошла в Хамовниках 13 января 1900 года. После нее, 16 января, Лев Николаевич отметил в дневнике: «Записать надо: был Горький. Очень хорошо говорили. И он мне понравился. Настоящий человек из народа». После того, как 14 ноября 1901 года Пешков и А. П. Чехов посетили Л. Н. Толстого, Лев Николаевич записал в дневник: «Рад, что и Горький, и Чехов мне приятны, особенно первый».
25 февраля 1902 года на соединенном заседании Отделения русского языка и словесности и Разряда изящной словесности Императорской Санкт-Петербургской Академии наук Пешков был избран в почетные академики. Официальное сообщение об этом 1 марта опубликовала газета «Правительственный вестник». 3 марта писатель, находившийся в Олеизе, получил из Академии наук официальное сообщение о том, что он стал почетным академиком.
5 марта император Николай II, ознакомившись с докладом Министерства внутренних дел об избрании Пешкова почетным академиком, написал министру народного просвещения П. С. Ванновскому:
«Известие о выборе Горького в Академию наук произвело на меня, как и на всех благомыслящих русских, прямо удручающее впечатление. Чем руководствовались почетные мудрецы при этом избрании – понять нельзя?
Ни возраст Горького, ни даже коротенькие сочинения его не представляют достаточное наличие причин в пользу его избрания на такое почетное звание… Я глубоко возмущен всем этим и поручаю вам объявить, что по моему повелению выбор Горького отменяется».
10 марта «Правительственный вестник» сообщил: «Ввиду обстоятельств, которые не были известны соединенному собранию Отделения русского языка и словесности и Разряда изящной словесности Императорской Академии наук, выборы в почетные академики Алексея Максимовича Пешкова (псевдоним “Максим Горький”), привлеченного к дознанию в порядке ст. 1035 устава уголовного судопроизводства – объявляются недействительными». Через два дня эта же газета по распоряжению Николая II напечатала то же самое сообщение от имени Академии наук.
В это же время президент Академии наук великий князь К. К. Романов отдал распоряжение таврическому губернатору В. Ф. Трепову отобрать у писателя пакет, посланный из Академии наук, с уведомлением о его избрании почетным академиком. Обязанности начальника Таврической губернии тогда исполнял вице-губернатор Н. Д. Истинский. Он 15 марта написал Пешкову:
«Императорская Академия наук обратилась ко мне с просьбой возвратить ей посланный на Ваше имя пакет за № 198, высланный Вам 3-го сего марта, с извещением об избрании Вас в почетные академики.
Сообщая Вам об этом, имею честь просить Вас возвратить мне по прилагаемому адресу пакет Академии наук с извещением за № 198».
Алексей Максимович ответил 16 марта:
«Его Превосходительству
господину, исправляющему должность
начальника Таврической губернии.
Уведомление о том, что я избран почетным академиком, было получено мною непосредственно от Академии наук, – полагаю, что и с просьбой о возврате этого уведомления Академия должна обратиться непосредственно ко мне, мотивировав просьбу эту точным – на основании Устава об учреждении Отдела изящной словесности – изложением причин, по силе которых Академия считает необходимым просить меня о возврате документа.
Покорно прошу Ваше Превосходительство сообщить Академии это письмо.
А. Пешков».
Прочитав в газете сообщение об аннулировании избрания Пешкова в почетные академики, В. Г. Короленко 11 марта написал Ф. Д. Батюшкову: «Поразило меня это известие черт знает как. Прежде всего – “дознание” не есть законный повод для неутверждения каких бы то ни было выборов. Значит, это незаконное вмешательство “административного порядка” со всем его произволом в дела уже Академии. Я убежден, что чувство, какое испытал я, – разделяют и многие академики».
14 марта В. Г. Короленко из Полтавы отправил письмо Пешкову, в котором, в частности, сказал:
«Прочел в телеграммах о “кассации” выборов. Ничего пока не понимаю и тотчас написал в Петербург, прося разъяснения. Во всяком случае – ясно одно: сущность почетного выбора – в самом выборе. Ни чинов, ни жалованья, ни обязательств он за собой не влечет, а факта избрания ничем уничтожить нельзя. <…>
Еще одна просьба: сообщите мне, пожалуйста, что это за дознание, под коим Вы состоите, когда оно началось, когда и в какой форме Вам об этом объявлено, предъявлялись ли какие-нибудь обвинения? Простите этот – тоже своего рода допрос, но с моей стороны это не праздное любопытство».
Пешков ответил:
«Я был арестован 16-го апреля, при аресте прокурор объявил мне, что я обвиняюсь по 1035-й ст. Ул<ожения> о нак<азаниях> “в сочинении, печатании и распространении воззваний, имевших целью возбудить среди рабочих в апреле или мае текущего года противоправительственные волнения”. Это – буквально из постановления об аресте. При обыске у меня ничего не найдено, на допросах – несмотря на мои неоднократные, настоятельные требования – вещественных доказательств вины не было предъявлено. И несмотря на то, что в постановлении об аресте прямо сказано “обвиняюсь”, – прокурор Утин в ответ на требование предъявить мне “вещественные доказательства” ответил: “Мы не обвиняем вас, а подозреваем”. Противоречие это, – равно, как и отказ предъявить веществ<енные> доказат<ельства> – отмечено мною в протоколе допроса.
Затем, конечно, предъявлено обвинение по 250-й ст., но факт моего знакомства с лицами, арестованными и привлеченными одновременно со мною по той же статье, – не установлен. Вот и всё».
6 апреля В. Г. Короленко написал председателю Разряда изящной словесности Академии наук А. Н. Веселовскому:
«…Я получил приглашение участвовать в выборах по Отделению русского языка и словесности и Разряду изящной словесности и, следуя этому приглашению, подал свой голос, между прочими, и за А. М. Пешкова (Горького), который был избран и, как мне известно, получил обычное в таких случаях извещение о выборе.