итриева. Известна их переписка, небольшая (8 писем писателя и 4 письма фотографа). О характере их отношений красноречиво говорит первое из сохранившихся писем писателя, посланное из Васильсурска летом 1899 года:
«Добрейший Максим Петрович.
Будьте так любезны пришлите заказанные мною карточки в Васильсурск. Буду очень благодарен.
Хорошо здесь!
Какие дивные окрестности, какие виды! Всё это – как и я – ждет Вас с аппаратом! Загляните в обитель мою. Она помещена на самом высоком пункте города.
Поклон и привет Анне Филипповне (жена М. П. Дмитриева. – Е. Н.)».
29 апреля 1891 года Алексей Пешков покинул Нижний Новгород. Позднее в рассказе «О первой любви» М. Горький написал: «…Я ушел из города и почти два года шатался по дорогам России, как перекати-поле. Обошел Поволжье, Дон, Украину, Крым, Кавказ, пережил неисчислимо много различных впечатлений, приключений».
За время «шатанья» по России бродяга Алексей Пешков стал писателем М. Горьким. За такой подписью появился в печати, в тифлисской газете «Кавказ» 12 сентября 1892 года, первый рассказ А. М. Пешкова – «Макар Чудра». В это же время в Тифлисе Алексей повстречал женщину, с которой познакомился в Нижнем Новгороде в июне 1889 года и которую тогда же полюбил, – О. Ю. Каменскую. Они договорились встретиться в городе на Волге и начать там совместную жизнь.
В Нижний Новгород Алексей Пешков вернулся 6 октября 1892 года. Поселился в доме Андреева на Жуковской улице (сейчас улица Минина). Работать опять стал у присяжного поверенного А. И. Ланина. Через два месяца, 4 декабря, в Нижний Новгород приехала О. Ю. Каменская со своей девятилетней дочерью и стала жить с Пешковым.
Ольга Юльевна Каменская (урожденная Гюнтер; 1859–1939) вызвала в Алексее Пешкове первое сильное чувство. Жизнь с нею и с ее дочерью Ольгой (дома ее звали Лелей) продолжалась до 1895 года. Свои переживания, вызванные этой женщиной, писатель выразил в рассказе «О первой любви», где написал: «Я любил эту женщину до бреда, до безумия… Может быть, я любил ее всего больше за то, чего не понимал в ней, но я любил ее со всей силой и страстью юности. Мучительно трудно было мне сдерживать эту страсть, – она уже физически сжигала и обессиливала меня». Ольга Юльевна подобных чувств к Алексею Максимовичу не испытывала. После того как ее муж Фома Фомич Каменский заболел душевной болезнью, она сошлась с Болеславом Петровичем Корсаком. Они жили сначала в России, потом за границей. Но их совместная жизнь не заладилась. Женщина с дочерью вернулась на родину, стала жить с Пешковым, но про Корсака не забыла. Как только в мае 1893 года получила от его матери письмо с сообщением, что Болеслав Петрович арестован на границе и помещен в Петропавловскую крепость, отправилась в столицу. В своих воспоминаниях написала:
«Я видела, что Алексей Максимович недоволен моим решением и что он даже им возмущен. <…>
В Петербурге я получала от Алексея Максимовича то злые, то полные любви письма.
В ответных письмах к нему из Петербурга и я была не на высоте положения и, по всей вероятности, сделала ряд ошибок, не разобравшись хорошенько в его самочувствии».
Корсака из крепости выпустили. Ольга Юльевна подумывала вместе с ним поехать в Тифлис, но всё же вернулась в Нижний Новгород, в воспоминаниях написала:
«Через несколько дней по моем возвращении приехал Корсак, провел у нас сутки и уехал в Тифлис.
И снова мы зажили с Алексеем Максимовичем тепло, дружно и сердечно. <…>
Приискали мы себе квартирку в три комнаты с кухней. Дом стоял в саду, изолированный от уличного шума, что было большим плюсом для нас. Одна комната, побольше, была столовой и гостиной, и мой мольберт стоял тут же. Вторая – средняя комната – была моей спальней вместе с Лелей, а третья, маленькая, принадлежала Алексею Максимовичу». Трехкомнатная квартира находилась на Полевой улице в доме священника Н. П. Прилежаева. Сюда Пешков и Каменская с дочерью переехали 9 декабря 1893 года. Прожили они здесь до отъезда Пешкова в Самару.
Летом 1894 года Пешков познакомился с высланной в Нижний Новгород Екатериной Дмитриевной Кусковой. Она вспоминала:
«Помещение в городе трудно было найти. Поэтому ссыльные устраивали коллективные общежития. И полиция этому не препятствовала! Я попала в одно из таких общежитий на Вознесенской улице, недалеко от знаменитого (по красоте) нижегородского “вала”, или “откоса” – при впадении Оки в Волгу, – где чудесно пели архиерейские соловьи, но где столь же чудесно происходили по ночам наши “дискуссионные собрания”. Происходили они и в нашем общежитии. Решали – страстно! – судьбы России. Однажды на валу ко мне подошел высокий человек и с такой милой, застенчивой улыбкой, с говором на “о” и не представляясь сказал:
– Послушайте… Я слышал у вас собрания… Можно мне прийти?
– Простите, а кто вы такой?
– Не всё ли вам равно? Ну, Пешков я. Что из этого?
– Конечно, ничего, – засмеялась я. – Но хорошо все-таки, что вы себя назвали: я о вас уже много слышала.
С тех пор будущий Горький стал часто бывать на наших собраниях, а потом и лично у меня. Помню хорошо, что на этих собраниях он никогда не выступал. Садился в угол и слушал внимательно, а потом – при встречах – давал свои комментарии, всегда остроумные и неожиданные. Мещанишек он ненавидел какой-то звериной ненавистью. <…>
О наших собраниях он отзывался так:
– Ну, и скучища же, доложу я вам, у вас… Пролетариат, лумпен-пролетариат[2], крестьянство… А… человек-то где? Человека у вас нет, – всё набор слов… Кто кого перещеголяет… <…>
Вал, откос он любил какой-то страстной любовью; мог сидеть всю ночь. Там, на валу, познакомился он с В. Г. Короленко, который оказал на его писательскую работу большое влияние. А на нас сердился:
– Да бросьте вы Маркса сосать! Слушайте соловьев. Много больше душе говорят… А вон и “лумпены” ваши на барках…
Да, мы все его любили. В мою комнату приносил он “Макара Чудру”[3]. Я поражалась его безграмотной орфографии и правила рукопись.
– Ох, уже эти ваши яти и еры… К чему они? Только фабулу засоряют. Читайте и смотрите – ять или е. А о содержании ни полслова…
Хорошо мы жили в этой странной ссылке».
Пешкову эти отношения хорошо запомнились, он ими дорожил. В последнем письме к Е. Д. Кусковой, от 22 января 1929 года, сказал: «Вы, уважаемая Екатерина Дмитриевна, упрекаете меня в грубости отношения моего к эмиграции и одностороннем освещении мною русской действительности. Искренно говорю: никому, кроме Вас, я на эти упреки отвечать не стал бы, да и Вам отвечаю не потому, что хочу оправдываться, а потому, что у меня к Вам есть определенное отношение, началом коего служит моя первая встреча с Вами летом 93 года в Нижнем, когда Вы, больная, жили в Вознесенском переулке».
При содействии В. Г. Короленко молодой литератор сначала стал автором «Самарской газеты» (в ней в октябре 1894 года был напечатан очерк М. Горького «Два босяка»), а затем, в декабре, получил приглашение занять место постоянного сотрудника-фельетониста, составителя обзоров и беллетриста. Пешков приглашение принял и 20 февраля 1895 года выехал в Самару без Каменской. Написал ей в конце февраля:
«Мы уже достаточно много задали трепок друг другу – кончим!
Я не буду отвечать на твое письмо – это бесполезно, это не поведет ни к чему. Я, – говорю по совести, – не виню тебя ни в чем и ни в чем не оправдываю себя, я только убежден, что из дальнейших отношений у нас не выйдет ничего. Т. е. может выйти много худого.
Кончим. Будет».
В Самаре Алексей Пешков стал профессиональным литератором. Газета регулярно печатала его очерки, рассказы, фельетоны. Здесь молодой человек встретил девушку, которая стала его законной супругой, – Екатерину Павловну Волжину. Она работала корректором в «Самарской газете». Венчание состоялось в Самаре 30 августа 1896 года. Ранее, весной, Пешков поссорился с редактором «Самарской газеты» А. А. Дробыш-Дробышевским, после чего перешел на работу в «Нижегородский листок», также стал корреспондентом «Одесских новостей».
Анна Николаевна Шмидт (1851–1905) родилась в Нижнем Новгороде, в семье юриста, дворянина.
Несмотря на то что Анна училась только у домашних учителей, она сумела в 1873 году сдать экзамен, чтобы стать преподавателем французского языка в женской Мариинской гимназии. Отец ее служил в Польше, откуда по суду был сослан в Астрахань; там Шмидт начала журналистскую деятельность в местной газете. Там же Анна начала подрабатывать уроками и переводами, а по возвращении в Нижний Новгород в 1894 году стала постоянным сотрудником вначале «Волгаря», а затем «Нижегородского листка», где и проработала до своей кончины. Шмидт делала репортажи, отчеты о земских собраниях, вела театральную хронику, писала рецензии о концертах, оперных и драматических спектаклях, статьи-отчеты обо всех театральных гастролях.
М. Горький, который познакомился с ней в редакции «Нижегородского листка», где они оба сотрудничали, писал, что у нее был подлинный репортерский дар проникать повсюду – она умудрялась даже прятаться в шкафах, чтобы присутствовать на закрытых заседаниях земства. С 1900 г. увлеклась теологической философией Владимира Соловьева, переписывалась с ним (26 писем, 7 ответных). Анна Шмидт написала ряд мистических сочинений. Не имея достаточного образования, из личного мистического откровения, подобно авторам-визионерам, она построила свою гностическую систему. Её сочинения получили высокую оценку русского философа Сергия Булгакова.
Скромная провинциалка вызвала любопытство среди людей, близких к знаменитостям Серебряного века, своей историей «мистической любви», связавшей ее с русским религиозным философом и поэтом Владимиром Соловьевым.
Переписывался с Анной Шмидт и Александр Блок.
Скончалась она 18 августа 1905 года в Москве. Похоронена на Петропавловском кладбище Нижнего Новгорода (могила не сохранилась).