ты затеваешь дело серьезное, дело важное и общезначимое, т. е. интересное не только для нас, русских, но и вообще для всего культурного – особенно же артистического – мира! Понятно это тебе?
Дело это требует отношения глубокого, его нельзя строить “через пень – колода”.
Я тебя убедительно прошу – и ты должен верить мне! – не говорить о твоей затее никому, пока не поговоришь со мной.
Будет очень печально, если твой материал попадет в руки и зубы какого-нибудь человечка, не способного понять всю огромную – национальную – важность твоей жизни, жизни символической, жизни, коя неоспоримо свидетельствует о великой силе и мощи родины нашей, о тех живых ключах крови чистой, которая бьется в сердце страны под гнетом ее татарского барства. Гляди, Фёдор, не брось своей души в руки торгашей словом.
Ты можешь поверить мне – я не свои выгоды преследую, остерегая тебя от возможной – по доброте твоей и безалаберности – ошибки.
Я предлагаю тебе вот что: или приезжай сюда на месяц – полтора, и я сам напишу твою жизнь, под твою диктовку, или – зови меня куда-нибудь за границу – я приеду к тебе, и мы будем работать над твоей автобиографией часа по 3–4 в день.
Разумеется – я ничем не стесню тебя, а только укажу, что надо выдвинуть вперед, что оставить в тени. Хочешь – дам язык, не хочешь – изменяй его по-своему».
Друзья договорились о совместной работе над автобиографией, но осуществить задуманное смогли лишь летом 1916 года. 9 июня Алексей Максимович из Петрограда написал Е. П. Пешковой и сыну:
«Выезжаю 10 или 11-го, нет еще билета, и потому не знаю точно, когда еду. А еду с барышней-стенографисткой, и барышня – рыжая. Не вполне, а приблизительно. Кроме барышни – машина (пишущая. – Е. Н.).
Сколько времени пробуду в Форосе – не знаю, сие зависит от Фёдора. Если он не станет лениться – в месяц кончим».
Рыжая стенографистка – Евдокия Петровна Струкова (в замужестве Сильверсван).
15 июня писатель сообщил М. Ф. Андреевой: «Доехал благополучно. Попал не в тот поезд, – мне следовало ехать с восьмичасовым, экспресс, он приходит к месту на 9 ч. раньше. Фёдор явится 19-го, он в Ессентуках».
Шаляпин около 24 мая из Москвы приехал в Нижний Новгород и в тот же день на пароходе «Гончаров» отправился в путешествие вниз по Волге. 26 мая написал дочери Ирине в Ялту:
«Милая моя ненаглядная Иринушка! Я и сам очень огорчен, что так долго не пришлось тебе писать ни одной строчки, но, видишь ли, почему это случилось: я всё время думал – сейчас же, как кончу сезон, то есть 17 мая, выеду к тебе в Ялту. Однако обстоятельства сложились иначе: Максим Горький неожиданно захворал закупоркой вены на ноге. Эта болезнь очень мучительная и довольно продолжительная, а так как мне нужно было ехать обязательно с ним, чтобы работать вместе, то я и остался, так сказать – на мели. Ехать без него с тем, чтобы его дожидаться две с половиной недели в Крыму, ничего не делая, я не хотел, ибо потерял бы зря очень много времени, так как мне всё равно надо ехать в Ессентуки; потому я решил лучше сейчас же отправиться в это лечебное место, с тем, чтобы не теряя зря времени, как можно скорее освободиться от лечения, маму же с малышами отправить в Ялту. <…>
Несмотря на то, что мы с Горьким будем жить где-нибудь уединенно, чтобы нам никто не мешал работать, я часто буду приезжать в Ялту или туда, где вы все будете. (Мы с Горьким будем жить инкогнито, где-нибудь в захолустье.) <…>
Сейчас я, как и в прошлом году, избрал длинный путь на Кавказ по Волге. Люблю эту русскую громаду очень, и сейчас, особенно после тяжелого сезона, отдыхаю с великой радостью, восхищаясь красотой берегов, движением судов и чудной погодой».
В конце мая Шаляпин приехал в Ессентуки, где лечился до 17 июня. 19 июня он прибыл в Форос и поселился вместе с Пешковым в имении Г. К. Ушкова (его жена была родственницей жены Ф. И. Шаляпина) в Форосе. Началась работа над автобиографией. Шаляпин диктовал. Е. П. Струкова записывала. Пешков правил расшифрованный текст. Так продолжалось изо дня в день. О ходе работы Алексей Максимович 30 июня сообщил И. П. Ладыжникову:
«Я веду себя превосходно, ем яйца и всё, что дают, а дают – ужасно много! День начинается в 7 ч., встаю, иду гулять; в это время горничная убирает мою комнату. В 8 – пью кофе, ем масло, 4 яйца. В 9 является Фёдор и Ев<докия> Петр<овна>, занимаемся до 12, приблизительно. Могли бы и больше, но Е. П. не успевает расшифровывать стенограмму. Дело идет довольно гладко, но – не так быстро, как я ожидал. Есть моменты, о которых неудобно говорить при барышне, и тут уж должен брать перо в руки я сам. Править приходится много.
В час – завтрак, очень обильный. До 4-х все по своим комнатам, а Фёдор – всюду и везде. Он ходит в купальном костюме, уже обгорел на солнце, кричит, смеется, настроен хорошо. В 4 – чай, ем яйца и до семи занимаюсь Фёдоровым материалом, а в 7 – обед, тоже чрезвычайно обильный. Спать ложимся в 10. Вот и весь день».
Данное дочери обещание – приезжать в Ялту – Фёдор Иванович выполнил. 6 июля написал своему другу юристу М. Ф. Волькенштейну:
«Дорогой Миша!
Давно я не писал тебе – и некогда было, да и ленился. <…>
Здесь очаровательно хорошо, чудесный парк, кругом живописные горы и загадочное, по военному времени, море; всё ждем сражений, но у Фороса всё спокойно. Работаю ежедневно несколько часов, и, кажется, работа продвигается вперед…
Ездил в Ялту, так скучно, народу мало и жарко, и не без вони. В Суук-Су недурно. Детишки и Иола Игнатьевна здоровы.
Были у них с Алексеем Максимовичем. Заходили в парк Гурзуфа».
О том, как продвинулась работа над автобиографией Шаляпина и когда предполагается ее окончание, Пешков написал И. П. Ладыжникову 16 июля:
«Работа – расползается и в ширь, и в глубь, очень боюсь, что мы ее не кончим. Напечатано 500 стр., а дошли только еще до первой поездки в Италию (февраль – март 1901 года. – Е. Н.)! Я очень тороплюсь, но – существует техническое затруднение: барышня может стенографировать не более двух часов, а всё остальное время дня, до вечера, у нее уходит на расшифровку. Править я, конечно, не успеваю. Фёдор иногда рассказывает чрезвычайно вяло, и тускло, и многословно. Но иногда – удивительно! Главная работа над рукописью будет в Питере, это для меня ясно. Когда кончим? Все-таки, надеюсь, – к 20, 22-му.
Я чувствую себя хорошо, нога не болит. Не купаюсь, не жарюсь на солнце. Вожу Ф. в море, версты за две, за три, там он прыгает в воду и моржом плывет к берегу. Гуляю – мало, некогда».
К концу июля работа в Форосе была закончена. Обработку текста автобиографии Шаляпина Пешков завершил в декабре. Весь 1917 год за подписью Ф. И. Шаляпина «Автобиография. Страницы из моей жизни» печаталась в журнале «Летопись» (№№ 1–12). В 1917 году «Летопись» закрылась. На ее страницах успела появиться только половина рукописи. Полностью автобиография впервые была напечатана в Нью-Йорке в 1926 году на английском языке: Shaliapin F. Pages From My Life. Translated by H. M. Buck. Revised, enlarged and edited by K. Wright. Harper. New York, 1926 (Шаляпин Ф. Страницы из моей жизни. Перевод Г. М. Бак. Переработано, расширено и отредактировано К. Врайт. Хапнер. Нью-Йорк, 1926). На русском языке автобиография полностью впервые была опубликована в первом издании книги «Фёдор Иванович Шаляпин» (Т. 1. М.: Искусство, 1957. С. 31–230).
Вид на нагорную часть Нижнего Новгорода с Ярмарки
Впервые Нижний Новгород Фёдор Шаляпин увидел в 1896 году. К этому времени он уже стал профессиональным оперным певцом. 1 февраля 1895 года Шаляпин подписал трехлетний контракт с Дирекцией императорских театров и начал выступать на сцене Мариинского театра в Петербурге. В самом начале мая 1896 года певец получил приглашение в антрепризу К. С. Винтер на лето, когда в Мариинском театре представлений не было, для выступления на Нижегородской ярмарке (в этом году в городе также была организована Всероссийская промышленная и художественная выставка). Клавдия Спиридоновна была официальным антрепренером Русской частной оперы, основанной промышленником Саввой Ивановичем Мамонтовым.
Около 5 мая Фёдор Иванович приехал в Нижний Новгород. Увиденное произвело на него сильное впечатление. Позднее в автобиографии «Страницы из моей жизни» он рассказал:
«Я еще никогда не бывал на Волге выше Казани. Нижний сразу очаровал меня своей оригинальной красотой, стенами и башнями кремля, широтою водного пространства и лугов. В душе снова воскресло счастливое и радостное настроение, как это всегда бывает со мною на Волге.
Вид на нагорную часть Нижнего Новгорода с реки
Снял я себе комнатку у какой-то старухи на Ковалихе и сейчас же отправился смотреть театр, только что отстроенный, новенький и чистый. Начались репетиции. Я познакомился с артистами, и между нами сразу же установились хорошие товарищеские отношения. В частных операх отношения артистов всегда проще, искреннее, чем в казенной. Среди артистов был Круглов, которому я поклонялся, посещая мальчишкой казанский театр.
Вскоре я узнал, что опера принадлежит не г-же Винтер, а Савве Ивановичу Мамонтову, который стоит за нею. О Мамонтове я слышал очень много интересного еще в Тифлисе от дирижера Труффи, я знал, что это один из крупнейших меценатов Москвы, натура глубоко артистическая».
Здесь, на берегу Волги, Шаляпин еще раз встретился (знакомство произошло в Петербурге) и подружился с художником Константином Коровиным. Константин Алексеевич вспоминал:
Константин Алексеевич Коровин (23 ноября (5 декабря) 1861, Москва – 11 сентября 1939, Париж) – русский живописец и театральный художник, импрессионист.
Родился в 1861 году в Москве в доме своего деда Михаила Коровина – купца первой гильдии, владельца ямского извоза. Детство будущий художник провел в подмосковной деревне Большие Мытищи, куда семья переехала после смерти деда. В деревне мальчику нравилось, там он впервые стал замечать красоту природы. Воспитанием детей занималась мать. Она много рисовала акварелью и играла на арфе.