Такое расслоение многое объясняет в умонастроении, особенно после декабрьского восстания в Москве и последовавшей вслед за тем полосы кровавой расправы.
Тем не менее участие прогрессивно настроенных кругов русской интеллигенции в событиях 1905 года требует внимательного рассмотрения, но ему должен сопутствовать трезвый анализ фактов.
Рассказывая о концерте, устроенном им 29 апреля 1906 года для киевских рабочих, Шаляпин припоминал, что, когда он обратился за разрешением к киевскому губернатору Савичу, тот показал секретное донесение охранного отделения, в котором сообщалось, что Шаляпин «дает концерты в пользу революционных организаций».
Комментируя этот донос, Шаляпин в своих воспоминаниях писал:
«Это было нелепо и не содержало в себе ни капли правды. Я, по натуре моей, демократ, я люблю мой народ, понимаю необходимость для него политической свободы, вижу, как его угнетают экономически, но я никогда не занимался делом, приписанным мне охранным отделением».
Цитируемые строки писались совместно с фактическим соавтором воспоминаний А. М. Горьким и, конечно, точно отражали истинное положение вещей. Ни в ту пору, когда он устраивал концерты в пользу нижегородского Народного дома, ни позже, когда давал концерты киевским рабочим, Шаляпин не был связан с революционным движением сколько-нибудь крепко. Это были все же лишь естественные отклики большого художника на зовы широких масс, не прислушаться к которым, особенно в годы открытого революционного движения, было немыслимо.
Быть может, в жизни певца и наступали какие-то моменты, когда он подумывал о более тесной связи с революционным движением, но эти думы рождались под влиянием эмоций, скорее стихийно, чем сознательно. Органичности в них не было.
Спустя долгие годы, находясь в эмиграции и вспоминая о таких настроениях, Шаляпин рассказывал, что как-то обратился к Горькому с вопросом, не следует ли ему вступить в социал-демократическую партию. На что Алексей Максимович отвечал: «Ты для этого не годен. И я тебя прошу, запомни один раз навсегда: ни в какие партии не вступай, а будь артистом, как ты есть. Этого с тебя вполне довольно».
Разговор имел место на острове Капри, несколько лет спустя после бурных событий 1905 года, в пору, когда Шаляпин был чрезвычайно далек от настроений освободительного движения. Совершенно понятен ответ Горького. Но и тогда, когда развертывались революционные события, не могло быть и речи о том, чтобы Шаляпин мог оказаться в рядах социалистической партии. Видимо, диалог на Капри был навеян разговорами о революции и настроениями, родившимися в результате бесед.
Вопрос о двойственном положении и настроениях Шаляпина возникал у них многократно. И каждый раз Горький, по сути, осуждал певца, который в своей артистической жизни был необычайно далек от освободительных идей, временно захвативших его в годы первой революции и накануне.
Когда расправа 9 января всколыхнула всю мыслящую Россию и на повестку дня встал вопрос о дальнейшем бытии страны, многие представители русской художественной интеллигенции возвысили свой голос в защиту освободительных идей. Среди них оказался и Федор Иванович.
2 февраля 1905 года московская газета «Наши дни» напечатала заявление группы московских музыкальных деятелей, требовавших от правительства реформ и присоединявшихся к декларации только что прошедшего либерально-оппозиционного съезда «земцев». Значение обращения московских музыкальных деятелей заключается не в том, что они выдвигали подлинно революционные требования.
Решения «земцев» были типично половинчатыми. Речь в них шла лишь о некоторых конституционных нормах, которые должны быть дарованы сверху. Это петиция верноподданных, направленная к царю с просьбой прислушаться к голосу либерального дворянства.
Значение заявления московских музыкальных деятелей, несмотря на характер их требований, заключается, однако, в другом: впервые русская музыкальная общественность, отличавшаяся за последние десятилетия заметным политическим индифферентизмом, возвысила свой голос. Музыканты впервые почувствовали себя общественностью, которая может и имеет право говорить о положении государства. Московские музыканты не столько становились на позиции «земцев», сколько демонстрировали свое оппозиционное отношение к царизму.
Обращение было подписано группой выдающихся музыкальных деятелей того времени. Мы находим среди подписавшихся имена С. Рахманинова, С. Танеева, А. Гречанинова, Р. Глиэра, К. Игумнова, С. Кругликова, Н. Кашкина. Вскоре к ним присоединился и Л. Собинов. Среди подписавшихся находим и Шаляпина.
Это была по тому времени смелая инициатива, хотя и не имевшая подлинно революционного значения. Не случайно к петиции присоединились и передовые музыкальные деятели столицы — среди них Н. Римский-Корсаков.
Возвращаясь к сути требования «земцев», то есть представителей дворянства, объединенного в так называемых земских собраниях, следует напомнить, что их петиция, состоявшая из одиннадцати пунктов, была сурово оценена В. И. Лениным. Он писал тогда:
«По сравнению с могучей и геройской борьбой пролетариата каким отвратительно мизерным кажется верноподданническое выступление земцев и „освобожденцев“ на знаменитом приеме Николая II. Комедианты понесли заслуженное наказание. Не успели высохнуть чернила, которыми они писали свои хамски-восторженные отчеты о милостивых словах царя, как настоящее значение этих слов выступило перед всеми в новых делах»
Мысли, которые заключались в заявлении московских музыкантов, отличались полнейшей неконкретностью, но живо характеризовали настроение подписавших его. И настроение это симптоматично: оно было отражено, в совершенно общей форме, в декларации о положении художественной интеллигенции в царской России.
«Жизненно только свободное искусство, радостно только свободное творчество — к этим прекрасным словам товарищей художников мы, музыканты, всецело присоединяемся. Ничем иным в мире, кроме внутреннего самоопределения художника и основных требований общежития, не должна быть ограничена свобода искусства, если только оно хочет быть истинно могучим, истинно святым, истинно способным отзываться на глубочайшие запросы человеческого духа.
Но когда по рукам и ногам связана жизнь, не может быть свободно и искусство, ибо чувство есть только часть жизни. Когда в стране нет ни свободы мысли и совести, ни свободы слова и печати, когда всем живым творческим начинаниям народа ставятся преграды, чахнет и художественное творчество. Горькой насмешкой звучит тогда звание свободного художника[13]. Мы не свободные художники, а такие же бесправные жертвы современных ненормальных общественно-правовых условий, как и остальные русские граждане, и выход из этих условий, по нашему убеждению, только один: Россия должна наконец вступить на путь коренных реформ».
Лица, подписавшие заявление, видели эти реформы в даровании России конституции, при том, что авторы письма, как и ряда аналогичных деклараций, не посягали на неприкосновенность монархии. Подобное заявление очень типично для представителей либеральных слоев.
Однако и такое заявление вызвало серьезный резонанс. Важно то, что оно явилось толчком для объединения разных групп художественной интеллигенции. Можно было бы назвать ряд аналогичных деклараций, в частности театральных деятелей. Среди подписавших подобные документы, которые были тут же опубликованы, можно увидеть имена К. Станиславского, В. Немировича-Данченко, В. Качалова и многих других. Это — показатель известного пробуждения. На первом этапе развития событий в России такая половинчатая позиция все-таки что-то значила в общей атмосфере брожения умов.
Шаляпин, несомненно, присоединил свою подпись к заявлению совершенно сознательно и с глубоким сочувствием. Развивавшиеся события показали, что в ту пору очень важно было понимать «кто с кем». Известно, что Римский-Корсаков, присоединившийся к протесту студентов Петербургской консерватории, осуждавших одного из участников расстрела рабочих 9 января, студента Манца, был уволен из числа профессоров консерватории. Вслед за ним, в знак протеста, консерваторию покинули Глазунов и Лядов. В Москве профессор консерватории композитор Танеев, протестуя по поводу реакционной политики директора Сафонова, тоже покинул консерваторию. Таких фактов можно привести немало. Каждый из них становился всеобщим достоянием. В поддержку прогрессивно настроенных музыкальных деятелей выступали музыканты всей России. Это содействовало поднятию оппозиционных настроений у тех музыкальных деятелей, которые до поры до времени считали, что общее движение их не касается.
В последующие месяцы Шаляпин своими концертными выступлениями доказал, что с большой симпатией относится к рабочим массам. Это вызвало подозрительное отношение властей, в этом видели подрывную деятельность.
Здесь следует напомнить, что Шаляпин был артистом императорских театров, что он служил при министерстве императорского двора. Артисты этой категории были белой костью среди большой громады артистического мира, в частности среди бесправных актеров провинциальной сцены. Шаляпин должен был знать, что начальство рассматривает его как чиновника, а на чиновника распространяются особые правила.
Некоторые из артистов казенных театров, нарушившие эти особые правила, сразу почувствовали на себе тяжелую руку начальства. Оперная артистка В. Куза обратилась на Невском проспекте к солдатам Преображенского полка, охранявшим подступы к Дворцовой площади, с несколькими словами осуждения по случаю расстрела 9 января. Об этом директору императорских театров донес офицер Оболенский. Через несколько дней Куза была уволена из числа артисток казенных театров. Позже, после многократных просьб о прощении, она была в наказание переведена на год в московский Большой театр.