— До такого мне еще далековато, — улыбнулся я в ответ.
— Пока да, — серьезно кивнул Давыдов, — но движешься по службе ты быстро.
Он указал на мои лычки младшего сержанта.
— Я смотрю, уже носишь лычки старшего сержанта? Таран молодец. Быстро исполнил мой приказ на повышение.
— Так точно, товарищ подполковник. Быстро.
— И правильно сделал. Одобряю. Короче, — Давыдов посерьезнел и сделал такое лицо, будто бы собирался меня ругать, — я был бы рад иметь в подчинении, у нас в отряде, такого офицера, какой бы из тебя получился. Ты как? Решил уже после армии поступать в училище?
— Как я уже вам говорил, товарищ подполковник, — улыбнулся я, — я без армии себя не мыслю. Но пока что мне нужно до дембеля добраться. А дальше уже думать об училище. Тут на службе, много других дел, что из головы не выходят.
— Одобряю, — снова кивнул Давыдов. — Очень хорошо. Ладно. Бывай, Саша. Таран, пади, меня уже в канцелярии ждет.
Я встал смирно, отдал подполковнику честь. Тот тоже взял под козырек, а потом направился через плац к зданию заставы.
— Приятного аппетита! — Вошел в столовую Вася Уткин.
На заставе существовал приятный обычай, который каждый соблюдал неукоснительно: если зашел в столовую, обязательно пожелай всем приятного аппетита. Поступали так все: и офицеры, и простые солдаты.
Никто и никогда специально не рассказывал, что полагается делать именно так. Однако молодые смотрели на стариков и перенимали их образ поведения. Да и офицеры не отрывались от коллектива.
Уткин сходил за порцией к Гие на кухню, потом сел за один столик со мной, Стасом, Малюгой и Климом Вавиловым.
Улыбчивый, добрый и наивный Клим очень изменился после смерти отца.
Если раньше системщик был, что называется, «душа нараспашку», теперь стал он замкнутым и мрачным. Хоть и был он отчасти наивным и немного флегматичным, а иногда даже терпел добрые насмешки от погранцов, с ним охотно дружили. Знали, что не подведет, когда будет нужно.
Теперь после смерти отца, Клим мало с кем разговаривал, а если и говорил, то только по службе. Много времени старался проводить в одиночестве, если ему позволяли обстоятельства. Например, на теоретических занятиях и политподготовке садился один. Пытался, если получалось, обедать в одиночестве.
Сегодня у него не вышло. Людей в столовую набилось много, и Клим выбрал для себя единственное свободное место.
Хотя он и сел с нами, мы не торопились с ним заговаривать. Стасу, Малюге и Васе Уткину неловко было с ним общаться. Я понимал, что они просто не могли подобрать слов, чтобы как-то поддержать его в такой беде.
А еще я понимал, что слов подбирать и не нужно. Тут можно было лишь перестрадать. Перетерпеть боль потери самостоятельно. И только от человека зависимо — станет он после такого сильнее, или же сломается. Судя по тому, что Клим исправно нес службу, я надеялся на первый исход.
Только тогда, когда рана начнет понемножку зарастать, можно попытаться поддержать его словом. Сейчас же — лишь делом. В частности, справной службой, чтобы исполнять все как надо и никому, в том числе и Климу, не доставлять лишних проблем.
Ведь я прочувствовал все, что ощущал сейчас Клим на собственной шкуре. Помнил, как после смерти Сашки, иной раз воспринимал любые слова поддержки в штыки.
Молодая горячая душа… Ничего не поделать. Кажется ей, что никто на свете не может поддержать правильно, дать правильный совет. Почувствовать точно такую же боль, как чувствует она сама.
— Так что? Никто не знает, чего приехал начотряда? — Спросил Уткин и сунул в рот полную ложку макарон, щедро сдобренных жирной тушенкой.
— Так он нам как бы не отчитывался, — пожал плечами Стас. — Ну приехал и приехал. Меня больше волнует вот что: обмен пленными с духами. Мы такого еще ни раз не проводили. Потому не пойму, как это будет? Вчера друг друга стреляли, а сегодня вот так, стоим напротив друг друга и улыбаемся?
— Улыбаться никто не просит, — ответил я, загребая хлебом макароны в ложку, — главная задача — наших вытащить, кто у них в плену. А наша, кто будет все это действие охранять — проследить, что б все прошло без сучка и задоринки.
— Глупости все это, — вдруг буркнул Клим.
Малюга и Стас с Васей Уткиным недоуменно переглянулись. Замолчали. Я тоже не говорил ни слова. Только наградил Вавилова серьезным взглядом. Он тут же спрятал от меня глаза.
— Глупости весь этот обмен, — продолжал мрачно он, — будь моя воля, я б с этими сукиными детьми, с этими зверями, ни словом не обмолвился. Всех бы в расход. Не успели бы до переправы дотопать — накрыл бы их из артиллерии, и дело в шляпе.
— Клим, ты чего? — Удивился Стас.
Внезапно в столовую зашел политрук Пуганьков. Зашел и не пожелал «приятного аппетита». Некоторые из пограничников, в том числе и Вася Уткин, окинули его укоризненными, но мимолетными взглядами.
— А наших? Наших пленных, кого они с собой поведут, тоже накрыл бы? — Спросил сразу, как обернулся к нам, Вася Уткин.
Тон его был жестким и полным недовольства.
— Душманы — крысы, а не люди, — со злой раздражительностью пробурчал Клим, — верить им — себя не уважать. Они ж даже воюют, как шакалы. Кусают исподтишка, а потом бегут, поджав хвост.
— Клим, успокойся ты, дружище, — примирительно улыбнулся Стас, — чего завелся с пол-оборота.
— С пол-оборота, значит? — Проговорил Вавилов холодно, потом громче и злее: — С пол-оборота⁈
Погранцы, что сидели вокруг, стали переглядываться, оборачиваться к нашему столику.
— Клим, — строго сказал я. — Перегибаешь.
— Да⁈ Перегибаю⁈ А если бы они бы его отца убили⁈ Как бы он тогда заговорил⁈
С этими словами Вавилов указал на перепугавшегося Стаса Алейникова.
— Клим… — только и смог тихо ответить Стас.
— Клим… — проговорил я холодным тоном и заглянул Вавилову в глаза.
Он не выдержал моего взгляда. Зло зыркнул сначала на Стаса, потом на Васю Уткина.
Я успел заметить, как глаза Клима заблестели, и тот поторопился снова их спрятать. Быстро встал. Понес нетронутые макароны на кухню.
Когда Вавилов вышел из кухни, за ним увязался Гия.
— Эй, генацвале! Ты чего не кушаешь совсем? Чего-то не понравилось⁈ Ты мне только скажи, чего тебе было не так! В другой раз так сделаю, что понравится!
Вавилов ему не ответил, он быстро зашагал вон из столовой.
Обычно у нас полагалось спрашивать разрешения у офицера или прапорщика, если поел раньше остальных и хочешь уйти. Тоже один из обычаев, навязанный, видимо, кем-то из старых шефов. Однако Черепанов, ужинавший за отдельным столом, не стал одергивать Вавилова. Только проводил его мрачным взглядом.
Не успел Клим выйти за дверь, как в проеме появился дежурный по заставе старший сержант Антон Фрундин.
— О, Клим? — Проговорил он, — тебя-то я и ищу. Иди, тебя шеф к себе вызывает.
Вавилов не ответил и ему. Только надев шапку, выскочил вон из столовой. Удивленный Тоха посмотрел ему вслед. Обернулся к погранцам и встретился с кем-то из них взглядом. Пожал плечами.
— А чего я такого сказал-то? — Обидчиво развел руками Стас.
— Он как с цепи сорвался, — пробурчал Вася Уткин. — Понимаю, горе у него. Но товарищи-то при чем?
— Не обращайте внимания, — сказал я, откладываю ложку, — и уж тем более, не держите на него зла. Потом сам поймет, что был неправ.
Минут через сорок я и Стас шли к оружейке. Наш наряд из шести человек готовился в ночной дозор.
Начотряда уехал минут тридцать назад. Клима Вавилова мы не видели. Не знали, чем он сейчас занимался, хотя Стас еще не раз упоминал его имя сегодня. Я видел, что Алейников остался в обиде на системщика.
— Стас! Стас, Саша, подождите!
Мы обернулись. Ребята из наряда, шедшие перед нами, тоже замерли и посмотрели назад. Увидев, что дело их не касается, отправились дальше.
— Сашка, не задерживайтесь, — только крикнул мне Мартынов, шедший сегодня старшим.
— Порядок, Вить. Две минуты и будем.
Сержант кивнул мне, и четверо пограничников отправились в оружейку.
К нам трусцой бежал Клим Вавилов. Приблизившись, он несколько замедлил шаг, как бы в нерешительности. Потом все же решился подойти.
В свете заставского фонаря я увидел, что что-то в образе Вавилова поменялось. Спустя пару секунд, до меня дошло, что именно. Клим улыбался. А улыбающимся его не видели уже очень давно.
Лицо рядового просветлело. Глаза наполняло настоящее счастье.
— Саша, Стас, я извинится хотел, — несмело начал он.
Мы со Стасом переглянулись. Лицо Алейникова удивленно вытянулось. Я только улыбнулся.
— Знаете, зачем приезжал начотряда? — Торопливо начал Клим.
Казалось, ему натерпелось нам что-то сообщить.
— Зачем же? — Спросил я.
— Извиниться передо мной лично. И он извинился. За то, что похоронку мне по ошибке прислали!
— По ошибке? — Удивился еще больше Стас.
— Да, — радостно покивал Клим. — Отец мой живой. В плену сейчас у душманья. Но послезавтра его поменяют. Поменяют, представляете? Духи за него назначили цену в троих своих. Ну и наши согласились. Таран поручил мне быть в конвое, когда душманов по нашему участку повезут.
— Я рад за тебя, Клим, — сказал я и положил ему руку на плечо.
— Спасибо! — Разулыбался Клим. Потом помрачнел. — Простите. Простите, что я на вас сорвался. Злоба во мне клокотала, что сил никаких не было. Злоба и печаль. Сейчас я понимаю, что вы были невиноваты. Это я дурак, выместил на вас свою злость.
— Главное, что ты все понял, — сказал я с доброй ухмылкой.
— Ну… — Клим несмело опустил глаза, — ну так че? Прощаете меня, дурака?
— Ну что, Стас? — Спросил я, чуть помолчав, — простим Клима?
Стас тоже улыбнулся.
— Иди сюда, дубина стоеросовая! — Сказал он и полез к остолбеневшему от неожиданности Климу обниматься. Похлопал по спине. При этом он повторял ему: — Рад, рад, что твой папка живой!
Они расцепились, и я увидел, как у Вавилова блестят глаза. Да только теперь он не старался их от меня спрятать.