К ее опухшей груди присосались щенки. Они лежали вдоль всего ее живота, а еще в куче — один на другом. Кутята сладко почмокивали, спрятав мордочки в мягкой брюшной шерсти своей матери.
— Ну что ты, Пальма, — сказал я, поставив ей полную миску каши, — как тут твои дела?
Пальма обнюхала воздух над миской, поднялась. Щенки посыпались на мягкое одеяло. Принялись пищать как потерпевшие.
— Эх ты, — я схватил собаку за шкуру по обеим сторонам морды, заглянул ей прямо в светлые глаза. — Мамка неопытная. Кто ж так с детьми обращается?
Пальма сделала виноватую морду и попыталась лизнуть меня в нос. Я отстранился.
— Тьфу. Слюнявая. Ешь давай.
Сука отряхнулась и лениво направилась к миске. Стала громко хлебать, опустив острый нос в кашу.
Я глянул на щенят. Они все еще оставались черненькими, но в их маленьких голубых глазках, еще не проявивших свой настоящий цвет, уже читалось любопытство и живость все еще совсем зарождающего собачьего ума. Щенки потихоньку начинали соображать.
В помете Пальмы оказалось восемь щенков, как и предсказывал Ваня Белоус. Из них мальчиками родилось пятеро кутят, остальные были девчонки.
Я улыбнулся, наблюдая, как один пухлый от своей мягкой шерсти щенок, поплелся на непослушных лапках за мамкой. Если другие визжали и крутили тупенькими носиками по сторонам, стараясь понять, куда же подевалась Пальма, то этот сообразил сразу.
Преодолевая складки одеяла, словно суровые холмы, он медленно, но упорно полз к маме, за пределы их лежанки.
— Эх ты, маленькая зараза, — с улыбкой проговорил я и взял щенка на руки.
Он посмотрел на меня с удивлением. Или, даже можно сказать, с настоящим возмущением. В крохотных его глазах-бусинках читалось явное: «Дядя, ты дурак? Положи меня обратно!»
— Сейчас, сейчас положу, — сказал я и вернул щенка на место, поближе к остальным.
Тот, видимо, посчитав несправедливым, что я загубил все его старания преодолеть такой нелегкий путь к маме, обиженно запищал. Присоединился к остальному хору малышей.
Пальма оторвалась от миски. Обернула морду к своим детишкам, облизнулась.
— Да погодите вы голосить, — сказал я, — я вам тут гостинцев принес. Пальма…
Услышав звуки своего имени, Пальма глянула на меня, навострила стройные, изящные уши.
— … Пальма, не возражаешь?
С этими словами я достал из кармана маленькую баночку, полную простокваши.
Судя по тому, что Пальма вернулась к еде, она была не против.
Я снял белую крышку, взял одного из щенков и положил себе на колено. Непонимающе уставившись на маму, он обнял мою ногу всеми четырьмя лапками. Видимо, боялся соскользнуть вниз.
Зачерпнув пальцем немного простокваши, я поднес ее к мордочке щенка. Тот принюхался, попробовал на вкус, а потом с большим удовольствием вылизал мой палец. Даже попытался прикусить, посчитав, наверное, что он тоже съедобный.
— Ну-ну, — сказал я, — меня кушать не надо.
Я вернул щенка обратно к остальным. Те, уже осмелев и смирившись с тем, что их мама отошла покушать, с любопытством расползлись по всему одеялу.
Я взял следующего. Это был тот самый герой, что первый пополз за мамой. Ему явно не понравилась такая моя бестактность, о чем он немедленно сообщил робким поскуливанием. Когда и его я посадил на колено, он просто взвыл, раскрыв маленький ротик чуть не на всю ширину.
— Да тихо ты, крикун, — рассмеялся я, а потом сунул ему в рот вымазанный простоквашей палец.
Щенок немедленно затих от удивления. Стал смешно жевать и облизываться. Потом принялся плямкать, фырчать и пыхтеть от удовольствия.
Таким макаром я подкормил всех щенят и взяв банку, встал. Пальма, съев всю кашу из середины миски, решила вернуться к своим щенятам. Аккуратно, чтобы не потоптать их, она взошла в свое гнездо, медленно опустилась.
Я вздохнул и покачал головой. Взял тех щенков, что оказались у нее за спиной, и переложил под живот.
— Ну ладно, честь имею, товарищ кормящая мать, — сказал я, шутливо отдав Пальме честь.
Та, даже звонко гавнкула, будто бы прощаясь со мной.
Когда я направился к выходу, дверь комнаты вдруг распахнулась прямо у меня перед лицом.
— О. Здорова, Саша, — удивленно сказал Слава Нарыв и улыбнулся, — А я все думал, где ж ты есть?
— Ну, где он там? — Нарыв обернулся в сторону заставы. Внимательно всмотрелся вдаль. — Чего мы тут сидим, как голуби на проводах?
— Щас придет. Собирается, — пожал я плечами.
Мы уселись на лавку, вкопанную у края тренировочной площадки для собак.
Миша Солодов, также служивший в нашем отделении, метал палку своей собаке — суке немецкой породы, носившей кличку Багира.
— Апорт! — Кричал он и закидывал палку подальше.
Красивая немецкая овчарка мчалась за ней во весь опор. Потом изящной трусцой возвращала палку хозяину.
— Молодец! Умница, Багира, — хвалил он довольную собаку, поглаживая ее по выпуклой голове.
— Значит, ты уже младший сержант? — Спросил Нарыв с улыбкой, — много ж я пропустил.
— Да. Немало, — сказал я, поглаживая Булата по холке.
Нарыв приехал из отряда к полудню и первым делом пошел узнать, что там с Пальмой.
Шишига, доставившая его на заставу, тут же увезла Тарана, который попросил подбросить его в отряд.
Хотя шеф хотел доложить про Пальму еще несколько дней назад, не стал усугублять ситуацию, когда Клим Вавилов выкинул свой фортель. Обождав, он наконец, позвонил начальству и все рассказал. Тогда его вызвали в отряд, для разбирательств.
Нашему отделению выпало новое испытание, которое, совершенно точно последует дальше.
Нарыв все-таки прошел комиссию и подал рапорт, чтобы служить на Шамабаде. Начальство, конечно, пошло навстречу. Теперь восстановившийся старший сержант снова возглавил отделение «хвостов», как иногда у нас называли собачников. И теперь стал одним из главных фигурантов Пальминого дела.
Он вернулся на Шамабад, даже несмотря на то, что понимал: у него будут проблемы, когда в отряде узнают про служебную собаку.
— «Немало». Это мягко сказано, — поджав губы, покивал Слава. — Вы пережили за это время столько, что только удивляться можно. Вон, зампалита поменяли. Как он, этот Пуганьков?
— Растяпистый немного, — пожал я плечами. — Ну ничего. Пока что покатит.
Нарыв ухмыльнулся своим мысля. Прыснув, спросил:
— А его жена че, со всеми заигрывает?
— И с тобой тоже? — Криво ухмыльнулся я.
— Ага. Еле от нее отделался.
— Ты? Отделался? — Я рассмеялся. — Ты ж у нас «лучший парень на деревне».
— Так это ж офицерская жена, — Слава изобразил веселое удивление. — Иметь с ней дело даже как-то неприлично. Да и потом… Что-то мне уже не хочется с девками играться.
— Че, распустил всех своих невест?
— Распустил, — вздохнул Нарыв. — Да, если честно, они сами разбежались, видать. Никто из них мне даже письмеца не прислал, хотя я писал, говорил им, что ранили. Мне тогда, понимаешь ли, тяжко было. Думал, инвалидом останусь на всю жизнь.
Мы вместе помолчали.
— Ну а как твоя нога? — Спросил я, кивнув на ногу Нарыва, которую он держал прямо, будто бы опасаясь сгибать в колене.
— Нормально. Побаливает иногда, на погоду. Вот. Как сегодня.
Нарыв уставился на серое небо. Сощурился от солнца, белым диском проявлявшегося сквозь быстро бегущие вихры облаков.
— Но нормативы выполняю, — похвалился он приулыбнувшись. Потом снова обернулся, глянул вдаль и добавил раздражено: — Ну он че там, идет? Или потерялся по дороге?
— Да куда он денется?
Слава нетерпеливо хмыкнул, потом покачал головой. Повременив немного, закурил.
— Я это… — Начал вдруг Нарыв несмело, после недолгого молчания. Потом щелкнул бычком, — еще раз извиниться перед тобой хотел. Я…
— Ты это брось, — сказал я.
— М-м-м?
— Брось, говорю. Мы уже все обсудили. Что было, то было.
— И правда, — Нарыв вздохнул. — Что было, то было. Но все равно, спасибо. Кстати. Ну что, как твой Буля?
Он глянул на пса, пытавшегося поймать жужжащую у его морды муху. Буля звонко клацал зубами, внимательно следил за насекомым.
— Хочешь сам проверить?
— Это как же? — Приподнял бровь Нарыв, недоуменно.
— А ты его погладь.
— Чего? Да ну не. Я лучше еще одну пулю схлопочу.
Нарыв рассмеялся. Буля обернулся на резкий, громкий звук его голоса.
— Давай-давай, не робей, — подначивал я Нарыва, — или ты че? Боишься?
— Боюсь! И этого не стесняюсь!
— Зря боишься, — сказал я и позвал Солодова: — Миша! Подойди-ка! Помощь твоя нужна.
Миша обернулся, кивнул.
— Апорт! — Крикнул он и, посильнее размахнувшись, запульнул палку как можно дальше.
Улетев за край площадки, она упала где-то ниже по склону. Довольная Багира с азартом пустилась за палкой и исчезла из виду.
Миша тем временем торопливо побежал к нам.
— Чего, Саш⁈ — Застыл он передо мной, но поймав на себе любопытный взгляд Булата, тут же опустился к псу, — А ты че смотришь, харя?
Мне даже не пришлось ничего делать. Пограничник совершенно без страха потрепал Булата за холку, почесал широкую грудь. Булат довольно вытянул шею и даже показал клык от удовольствия. Забарабанил задней лапой по земле.
Совершенно без слов, я обернулся к удовлетворенно наблюдающему за поведением пса Нарыву. Тот одобрительно покивал.
— Так чего хотел-то? — Подорвался Миша.
— Слава не верит, что Булат уже не кусается.
— А! — Махнул рукой Солодов, — конечно, не кусается. Саша с ним как надо работал. И вдвоем они, и вместе с другими собаками площадку топтали.
Миша вдруг сделался серьезным.
— Нормальный он, этот пес, Слава. Видать, переживал просто. Но теперь уже все хорошо.
К этому моменту вернулась Багира. Булат с интересом привстал. Вместе с Багирой они стали нюхаться.
— Эй, ну! Жених и невеста тили-тили тесто, — Миша забрал у Багиры палку и оттянул ее подальше, — ты давай не надо, Буля. Не время щас на девок заглядываться. Вон, Радар обглядел уже одну. С головы до ног обглядел. Апорт!