— Хорошо, что много завела. На всех хватит. Второй раз завтрак готовить не придется.
Моя уютная семейная сказка закончилась быстрее, чем у Золушки часы в полночь пробили.
— В смысле на всех? В доме кто-то остался? Почему тогда в комнатах так тихо?
— Все спят, — Изга улыбнулся и поцеловал меня в макушку. — Это мы с тобой ранние пташки. Раненного Андрея в обед должны забрать в медицинском УАЗике. В шесть утра Конт дозвонился до бульдозера и договорился, чтобы до меня пробили дорогу. Но я думаю, раньше вечера техника не доберется и с работой не справится. Шульгин не стал ждать. Забрал пленника, погрузил на снегоход и убыл в деревню, оттуда в Якутск и, как я понял, сразу в столицу. Что там с Дороховым, я не знаю, мне не рассказывают. Твой отец остался в доме с одним охранником. Легли все поздно, вот и тихо.
Паршивая новость, что отец все еще здесь. Словами не передать, насколько отвратительная.
Глава 24. Карл Риман
Дом ожил к обеду. В двух ванных комнатах не выключался свет, скрипела лестница под тяжелыми мужскими шагами, в воздухе висел аромат парфюма и пены для бритья. Ощущение казармы ломали только разговоры по телефону. Я чувствовала себя то в банке, то на стройке, то в коридоре больницы. Голос отца звучал непривычно тихо. Конт легко заглушал его, мешая в речи слова из трех языков. По-итальянски на этот раз не только ругался. Ворковал что-то ласковое жене, судя по тому, как часто произносил её имя.
Я рисовала в ежедневнике шамана. Он выдал мне новый и несколько черных гелевых ручек. Зачем так много я поняла, когда после первой изрисованной страницы столбик чернил в стержне заметно уменьшился. Расточительное удовольствие. Нужно будет учесть и запасаться материалами заранее.
— Бульдозер уже близко, — громко сказал Конт, выключая экран телефона. Когда успел перейти на другого абонента? — Водитель видит крышу твоего дома, УАЗик едет следом. Давай собирать Андрея. Тебе помощь нужна?
— Не откажусь, — ответил шаман. — Особенно когда выносить будем.
— Понял. Ярослав! Буди Беркута, скоро поедем.
Шум шагов зазвучал барабанной дробью, захлопали двери. С моего дивана благодаря аркам на входе в кухню и гостиную было видно много, но не всё. Тени от широких спин, случайно мелькнувшие локти. За несколько мгновений стало пусто и тихо, а в квадратной арке появился отец.
Я уже не чесалась нервно от одного взгляда на него, но видеть все равно не хотела. Все сказано уже, все сделано, зачем ковырять ржавым гвоздем едва затянувшуюся пленкой сукровицы рану? Он хочет доказать, какой хороший? Что он ни в чем не виноват, а это я двадцать восемь лет жила неправильно?
— Зачем ты здесь? — спросила я, не оборачиваясь.
Диван рядом со мной прогнулся, и кожаная обивка тяжело выдохнула лишний воздух.
— Странный вопрос, — ответил отец. — У меня проблемы с дочерью, она жизнь себе портит, а я домой поеду?
С каких пор его волнует моя жизнь? Ах, да, проблема же. Взбрык истерички, детский каприз — или чем он считает моё решение?
— Тебя Альбина ждет, — напомнила я ему. — И ваш ребенок.
— Я уже не уверен, что он мой, но проверить сейчас невозможно. Я консультировался. Мне сказали, что генетический анализ возможен не раньше шестнадцатой недели. Процедура называется амниоцентез. Берут образец околоплодной жидкости, находят в нем частички эпителия с кожи ребенка и выделяют из них клетки. Информативный будет анализ. Установят отцовство, пол ребенка и сразу скажут, нет ли хромосомных аномалий. Синдрома Дауна, например. Но Альбина отказывается. Она прочитала в интернете, что амниоцентез может спровоцировать выкидыш…
— Она собралась рожать? После всего, что случилось? Какое будущее она видит у ребенка?
— Если он не от меня, то нормальное будущее, — строго ответил отец и замолчал.
Я видела, что запутался. Постарел, осунулся за ночь и седины в волосах будто бы стало больше. Да, точно, затылок побелен сильнее. К шестидесяти годам серого оттенка вообще не останется. Белым станет, как снег. И синяки под глазами пугали. Но больше них синева возле носа и подбородка. Сердце разболелось? Таблетки пил или дома все оставил?
Я отвернулась, раздражаясь, что меня это вообще волнует. Теперь Альбина есть. Пусть она бегает за ним с тонометром и проверяет, не отказался ли от визита семейного врача на дом. Если станет, конечно. Я не верила в её любовь и заботы о здоровье отца не ждала. Вряд ли она вообще планировала долго с ним жить. Уж если мне пропажу без вести хотели устроить, то свежеиспеченному новобрачному, скорее всего, лекарство бы подменили сразу, как только нотариус заверит новый вариант завещания.
— Я не о ребенке Альбины шел поговорить, — вздохнул отец, — а о тебе. Не хочешь этого касаться, давай в Европу тебя отправим на долгие каникулы. На Кипр, на Мальдивы — куда скажешь. Отдохнешь, развеешься, в голове все на место встанет. Работа никуда не убежит, проектом уже занимаются. Наверное, я и правда слишком сильно тебя нагрузил. Пять лет в нормальном отпуске не была, все урывками какими-то по неделе, это никуда не годится. Давай уедем, Ира. Ну, что тебе здесь делать? Я совершенно не понимаю. Зад морозить под соснами? Неужели так нравится?
Я не отвечала. Уткнулась в рисунок и выводила завитки на бумаге. Да, зимой здесь холодно, а летом столько кровососущего гнуса, что из дома выйти страшно, но мне важнее не место, а то, с кем я здесь. Предназначение, карьера, самореализация — это хорошо. Но без любви жизнь похожа на ведро с дырками, которым пытаешься зачерпнуть воду. Ни одно карьерное достижение не покажется достаточным. Все уйдет в никуда мгновенно, эйфория улетучится и ты снова останешься с пустотой в руках. Возле сердца. Я не хотела выбирать. Пусть предназначение будет у Изги. Его духи, Эрлик, место нового князя шаманов. А я буду рисовать. Просыпаться по утрам, целовать мужа, дочь и жарить блинчики на всех. Моя карьера — быть счастливой. И самая верхняя ступень еще откроется с неожиданной стороны. Я дама упорная. Захочу, художником стану, почему нет?
— Ира, почему ты молчишь?
— Я останусь здесь, нам нечего обсуждать.
Отец зарычал, закрыв лицо руками. Не получалось у него. И так, и эдак, и криком, и лаской — уперлась дочь рогом. Что делать будет? Надо же настоять на своем. Вернуть неразумную на пусть истинный. В лоно семьи и работы. Итак, что меня ждет? Сейчас отец отберет ежедневник, гаркнет: «Не занимайся ерундой», прикажет охраннику перекинуть меня через плечо и нести к машине?
— У тебя отношения с Извольским? Скажи, он тебя не только спас, но и в постель уложил? Хорош рыцарь, прям на загляденье. Благодарность от прекрасной дамы натурой взял. Замуж уже предлагал? Про полцарства в придачу к невесте спрашивал?
— Полкоролевства, — поправила я. — Если рыцарь и дама сердца, то королевство. Полцарства — это туда. К Ивану-дураку, Жар-птице, Царевне-лягушке.
— Не юродствуй! — вспылил отец. — Я с тобой серьезно разговариваю.
— Я тоже. Замуж меня Георгий пока не звал, но я обязательно пришлю тебе приглашение на свадьбу. Такой ответ устроит?
Отец снова замолчал. Никто в нашем кругу не верил во внезапно вспыхнувшее чувство. Альбина в лучших традициях крутилась возле будущего мужа годами. Имела возможность. Дочь друга семьи. Кружила, охмуряла, доказывала интерес, проявляла заботу. А мы с Георгием официально знакомы пару недель и вдруг уже живем вместе, свадьба на носу. Глупо, недальновидно и меркантильно со стороны того, чей капитал меньше. К Альбине, конечно, таких претензий нет.
— Чем он занимается? Последнее официальное место работы — больница. И та несколько лет назад. Налоговую декларацию на доходы не подает, пособие не получает. Воздухом питается?
— Он фрилансер, — назвала я безопасную версию. — Амулеты делает из камня, дерева.
— Я видел, — проворчал отец. — Мы здесь не первый день. Я не верю, что этнические побрякушки тянут на ту сумму, что у него лежит на счету в банке. Ты уверена, что все о нем знаешь? Страсть проходит быстро, а неприятности бывают такими, что от них долго не отмыться. Торговля наркотиками, например. Тебя как мою дочь, да и меня заодно полоскать в прессе будут с наслаждением. Такой удар по репутации «Альянса», что можно ставить крест на бизнесе.
— Обо мне, значит, поговорить? — усмехнулась я. — Ты снова о себе, отец.
— И о тебе тоже. Можешь спрятаться на другом конце земного шара, но никто не забудет, чья ты дочь. Ира, не надо гробить свою жизнь назло мне. Что тебя здесь ждет?
— Мы ходим по кругу. Третий раз об одном и том же, хватит. Уезжай домой, разбирайся с Альбиной, Дороховым, ребенком. Я дам любые показания, приеду на суд, если нужно. Но сейчас. Вот прямо сейчас отпусти меня, пожалуйста. Если у тебя хоть что-нибудь теплое ко мне осталось — уезжай.
Отец сгорбился, втянув голову в плечи. Лицо стало болезненно бледным, морщины смотрелись черными провалами. Он попробовал разгладить их пальцами на лбу, но ничего не вышло.
— Я потеряю тебя, если уеду. Как потерял твою мать. Ты не все знаешь, тебе не рассказывали. Ей запретили рожать, опухоль уже тогда была. Маленькая доброкачественная, её удавалось держать под контролем, но Светлана забеременела. Врачи говори об аборте, предупреждали, что беременность может спровоцировать быстрый рост, но твоя мать слышать ничего не хотела. «Я не убью своего ребенка. На дворе двадцать первый век, к моим услугам новейшие достижения медицины. Рожают женщины с таким диагнозом, у меня есть шанс». Я уступил и Светлана умерла. Врачи ничего не смогли сделать, хотя очень старались.
Слова падали в тишину, как перезрелые яблоки с дерева на землю. Так тяжело, что все внутри обрывалось. Еще пару лет назад я бы не поняла поступка матери. Зачем рисковать? Сказали же «нет». Но сейчас, наверное, сделала бы так же. Могло ведь получиться, надежда была. Отца только жаль. И себя немного.
— Я никогда не винил тебя, — продолжил он. — Сам носил своё бремя. Но каждый раз, когда ты делала что-то не так, не мог стоять в стороне. Один раз попытался. Мужчина твой бывший, этот урод моральный. Как меня на него дергало. Ты отвергла всех, кого я прочил тебе в мужья и с кем осталась? Признаюсь, выпил от радости, когда он ушел. Работой тебя завалил, чтобы не страдала. Думал, придешь в себя немного, я снова попытаюсь. Вдруг понравится кто-то из хороших? С любым капиталом, любым бизнесом, лишь бы тебя не обижал. И что в итоге? Прилетел сюда, а тут очередное чудо в перьях. Хирург в этнической рубашке. Ира, ну, почему?