— Что ж, в этом я не вижу никакого вреда, наоборот, это очень хорошо, — неторопливо проговорил Огерн. — Хорошо, когда торговля честная и устраивает обе стороны.
— Главная торговля идет на складах, — продолжал пояснения Нориль. — Наши купцы берут товары у торговцев из Восточного моря в обмен на товары, производимые в Кашало, или покупают их за золотые бусины, — это для нас дело новое, его завезли сюда купцы с востока. Я бы сказал, что это полезно, потому что золотом можно все оценить.
Огерн понимающе кивнул.
— Значит, даже если вашим купцам нечего предложить торговцам Восточного моря, они могут расплатиться с ними золотыми бусинами, а те помогут поменять эти бусины на то, что им нужно.
— Именно так, — подтвердил Нориль. — На самом деле иноземные торговцы прежде всего предпочитают менять свои товары на золото, а потом отправляются на поиски тех товаров, которые им потребны. Ведь куда легче носить с собой пригоршню золотых бусин, чем мешки с товарами.
— Но разве бусины не легче похитить?
— Это верно, и к тому же ими можно уплатить за изысканную еду и питье, за развлечения — нечто такое, чего не увезешь домой. Поэтому иноземным торговцам приходится хорошенько приглядывать за своим золотом, если они не хотят вернуться домой с пустыми карманами.
— А те товары, которые нужны им, привозят со Срединного моря?
— Да. Наши предки облагодетельствовали нас больше, чем, наверное, думали сами, когда догадались выстроить рыбацкую деревушку между двумя морями. Так что примерно через неделю после торговцев с Восточного моря к нам прибывают торговцы со Срединного моря — южане и люди с запада.
— А с севера — нет?
— Нет… Северяне обычно спускаются к Кашало по Великой Реке. Но и они приходят сюда и меняют свои товары на южные и восточные.
— Ясно. Или на золото, если тех товаров, которые им нужны, покуда нет, — понимающе проговорил Огерн. — Но ваши склады так велики, что что-нибудь там всегда найдется.
— Это точно. Потому торговцам с востока не нужно тратить много времени в порту. Да не только им, а всем остальным тоже. У них появляется свободное время, они могут больше ходить по городу.
— Да, пожалуй, эти ваши склады — замечательное изобретение!
Нориль кивнул.
— Так что если наши торговцы от каждой сделки немного берут себе, кто же их за это осудит? Уж конечно, они имеют на это право. Вот, правда, эти развлечения…
— Назови их лучше пороками — ведь я понимаю, о каких развлечениях ты толкуешь! — немного пренебрежительно проговорил Огерн. — Я видел вашу улицу Красных Фонарей и знаю, что она так называется, потому что там над каждой дверью висит фонарь. Но почему?
Нориль вздохнул.
— Женщины зажигают фонари с наступлением темноты, чтобы проходящие по улице мужчины видели их, стоящих в дверном проеме и старающихся завлечь посетителей — тех, кто готов заплатить за то, чтобы дотронуться до них, и даже больше…
— На самом деле? Женщины готовы на такое ради золота? — шепотом выговорил Огерн, понимая, что глупо вытаращил глаза, но не мог с собой ничего поделать. Кроме того, у него противно засосало под ложечкой.
Нориль ответил ему:
— Так много бедных женщин, которые согласны разделить ложе с мужчиной за одну-единственную монетку.
— Не может быть! — воскликнул Огерн.
— Увы, это так, — вздохнул Нориль. — Либо так, либо им приходится голодать, потому что в городах иначе не добудешь себе пропитания.
Потрясенный Огерн отвел взор.
— Говорят, ваньяры поступают с ними хуже, чем другие?
Некоторое время Нориль молчал, потом медленно, тягуче произнес:
— Ничего не могу сказать тебе об этом — только самим женщинам это ведомо. Я слыхал про мужчин, которые твердят, будто бы такие женщины готовы лечь в постель с первым встречным — и на этих встречных я нагляделся, когда однажды отправился на улицу Красных Фонарей. Я пошел туда, чтобы попробовать убедить женщин, что можно жить и иначе, а мужчин — что не стоит развращать женщин. Ну, и конечно, женщины принялись распекать меня за то, что я хочу лишить их привычной и обеспеченной жизни, а мужчины — за то, что я хочу лишить их удовольствий. Но я никак не могу поверить, что женщины все время получают удовольствие, ибо многие из виденных мною там мужчин были страшны как смертный грех. Сомневаюсь, чтобы хоть одна женщина мечтала провести ночь с одним из них.
— Ни один из тех, кто чтит Ломаллина, никогда не обошелся бы подобным образом с женщиной, — задумчиво про говорил Огерн. — Но если бы такое произошло, значит, его вера в Ломаллина ослабела. И ни одна женщина, чтящая Ломаллина, не стала бы совращать мужчину, ибо ее близкие позаботились бы о том, чтобы она не голодала. — Огерн встретился глазами с Норилем и спросил: — Люди с востока привезли сюда не только свои товары, верно?
— Так и есть, — подтвердил Нориль. — Торговцы из Междуречья завезли к нам поклонение Улагану. Мы, конечно, и раньше об этом слыхали, но никому и в голову не приходило молиться Улагану. Ну а торговцы выстроили в его честь храм и принялись восхвалять его как источник своего богатства и благополучия, и многие стали к ним прислушиваться. И все же нынешняя община собралась не за ночь, не за неделю и даже не за год, ведь здесь у нас множество храмов, посвященных самым разным богам — почти у каждого из народов, которые приезжают сюда торговать, свой бог. О да, наши предки поклонялись Ранолу, но терпимо относились и к другим богам и не препятствовали иноземцам строить свои храмы. Может быть, именно из-за огромного количества храмов и богов я слишком поздно осознал опасность того, что в храме Улагана собралась такая многочисленная община — я не понимал этого до тех пор, пока не потерял свою собственную. А следовало бы мне помнить, что война между улинами еще не завершилась, вот только поле битвы теперь переместилось с небес в сердца и души как человеческие, так и других народов.
— Война между улинами? — нахмурился Огерн. — Я слыхал об этом, но только вот это и слыхал, — что такая война есть. Мы, люди севера, знаем только одно, что Ломаллин — бог жизни и наш покровитель и что Улаган — бог смерти, а особенно — смерти людей!
— Это верно, — кивнул Нориль. — Когда творец только-только создал юные расы, Улаган хотел все их погубить, а нашу больше всех. Ломаллин пытался помешать ему и защитить нас — вот так и разгорелась между ними война.
— Из-за нас? — нахмурил брови Огерн. — С чего бы это таким могущественным и возвышенным существам, как улины, воевать из-за созданий, столь мелких и слабых?
Нориль пожал плечами.
— Кто знает? Улины делают что хотят, и у них нет нужды никому ничего объяснять. Я же догадываюсь, что они, некогда бывшие единственными существами, способными мыслить и говорить, теперь возненавидели другие, более молодые расы, которые научились делать почти все, что некогда было подвластно только улинам.
— Не хочешь же ты сказать, что улины увидели в нас какую-то угрозу! Ну, еще эльфы могли бы вызвать у них тревогу — эльфы что-то соображают в магии. И еще тролли, гномы, и дверги, и гоблины, но люди-то при чем? Они-то как раз единственные изо всех почти не владеют магией!
— Зато могут выучиться ей, — сказал Нориль и глубокомысленно поднял указательный палец. — Правда, мало кто способен уделить изучению магии много времени и сил, но все равно это возможно. Нет, я думаю, что улины все же увидели в нас самую большую угрозу для своего превосходства — вероятно, это связано с тем, что только мы одни не желаем сохранять свое место в череде созданий Творца. Мы, люди, горды, мы самонадеянны в своей гордыне. Может быть, именно из-за этого Маркоблин так разозлился на Творца за то, что тот сотворил нас, гордецов, и именно поэтому он стал издеваться над Творцом и создавать тварей, которые как насмешка над людьми.
— Маркоблин… Он ведь был королем улинов, верно?
— Если считать, что у них когда-либо был король, — проворчал Нориль и пожал плечами. — Он был среди них самым лучшим воином, хотя… что такое мастерство во владении оружием, когда вокруг сплошные волшебники, и притом некоторые куда более искушены в магии, чем он? И все же, если уж и был у улинов король, так это был Маркоблин хотя бы только потому, что больше никому не пришло в голову оспаривать.
— И все же он владел магией настолько, чтобы творить созданий похожих на изуродованных людей?
— Нет… Для этого он вынужден был обратиться к волшебному кузнецу Аграпаксу. Представь себе только… Маркоблин идет с одной горной вершины на другую, земля трясется при каждом его шаге, камни катятся вниз по склонам…
— Эй, Аграпакс! — крикнул Маркоблин. — У меня есть для тебя работенка!
— У меня и без тебя дел хватает, — язвительно ответил кузнец и пристально глянул на камни, которые разлетелись в стороны под ногами Маркоблина. — Ты никого не проведешь своими хитростями, Маркоблин. Ты не больше и не лучше никого из нас, и уж конечно, не тяжелее, так что мог бы дурачиться и оставить мои горы в целости и сохранности.
Маркоблин побагровел. Дерзкие слова уже были готовы сорваться с его языка, но ему нужна была помощь Аграпакса, и он понимал, что без кузнеца ему не обойтись. Маркоблин тут же уменьшился и ростом стал не выше, чем три человека, поставленных друг на дружку. Земля перестала трястись под его ногами. Наконец он спрыгнул с вершины последней горы и оказался около кузницы Аграпакса. Рядом с кузницей шипело и булькало озерцо расплавленной магмы — оттуда Аграпакс добывал все необходимое для своей работы.
— Вот не знал, что это ты создал эти горы.
— Не я, — буркнул Аграпакс, понимая, что король не станет просить у него прощения, как, впрочем, и любой другой улин. — Я их только подправил маленько. Но зачем ты явился, Маркоблин? У меня дел по горло и трепать языком попусту некогда.
Что ж, Маркоблин знал, что сердитый кузнец его недолюбливает, да и вообще ему мало до кого и до чего есть дело, кроме его работы. А раз так, значит, ничего хорошего от него ждать не приходится. Следовательно, Аграпакса надо было перехитрить.