— С радости. Это верблюды. — И он показал на животное.
Огерн кивнул — это слово он уже слышал от Манало.
— А это бывать демиха. — И Дариад указал на свой балахон. — А вот это — нисих. — И он ткнул пальцем в меч Огерна. — Какой по-вашему звать?
— Меч, — отозвался Огерн и вынул из ножен кинжал. — Нож, — сказал он. — А это как называется? — И он указал на поводья, сжатые рукой Дариада.
— Ильшна, — ответил Дариад, и они продолжили обмен словами по пути к лагерю бихару.
Лагерь кочевников оказался небольшим и скромным — всего несколько шатров, поставленных неправильным овалом по берегу небольшого пруда, обрамленного кольцом травы и несколькими пальмами. Несколько коз пили воду из пруда, гораздо больше паслось чуть подальше. Огерну и его спутникам это место показалось настоящем раем. Их встретили с гостеприимством, свойственным тем, для кого прибытие чужеземцев — огромное событие. Но даже во время трапезы, пения и танцев Огерн и Дариад не прерывали обмена словами. Манало наблюдал за ними, и глаза его сверкали не только от удивления…
Невзирая на усталость, Лукойо пытался вести разговоры с молодыми женщинами, но в ответ получал только смешки да кокетливые взгляды. Он вздыхал и признавался себе в том, что незнание чужого языка мешает очень во многом.
Через два дня у Огерна и Дариада уже накопилось достаточно слов для того, чтобы довольно-таки свободно разговаривать. В таком быстром освоении чужого языка ни тот ни другой не видели ничего из ряда вон выходящего. Позднее, вспоминая об этом времени, Огерн решил, что, наверное, у них обоих были редкие способности к языкам. Или… или Манало помог их обучению парой-тройкой заклинаний — этого Огерн не исключал и считал весьма вероятным.
— Почему бихару живут в такой безлюдной пустыне? — спросил Огерн.
— Потому что здесь наша родина, — ответил Дариад. — Засуха шла от Песчаного моря со времени наших дедов. И многие отчаялись и ушли отсюда, но мы стойко держались за землю наших предков и научились жить в жаре и сухости.
Огерн нахмурился:
— А что такое Песчаное море?
— Это пустыня, — отвечал Дариад. — Такая пустыня, по сравнению с которой здешние края — просто рай. Там совсем нет воды, нет вообще никакой влаги, она может там появиться, только если ее туда с собой принесет человек, если, конечно, ему хватит глупости отправиться туда. Там только пески, камни и запекшаяся глина. Пустыня продолжает расти. Она растет, а мы отступаем и уводим с собой коз и верблюдов.
При мысли о жизни в таких местах Огерну стало зябко.
— Наверное, вы очень верите в своих богов, если думаете, что они могут помочь вам здесь. Поклоняетесь ли вы Ломаллину?
— Мы чтим его, — ответил Дариад. — А поклоняемся одному только Творцу-Господу, создавшему звезды, создавшему улинов и нас, и всех остальных, и все остальное.
Огерн нахмурился:
— Но ведь Творца никто никогда не видел! Ходят такие разговоры, что он и на человека-то не похож. Улины и то больше на людей похожи, чем он!
Дариад кивнул.
— Никому не ведомо его лицо и то, как он выглядит, да и вообще никто не знает, можно ли его увидеть. И все же Он — источник всего сущего и наверняка могущественнее всех на свете.
Дариад сказал это с такой уверенностью и искренностью что у Огерна было большое искушение встряхнуть и как бы разбудить юношу.
— Но разве не лучше было бы чтить божество, которое хотя бы знаешь, как выглядит, которое можно познать глазами и сердцем? Не лучше ли было бы обратиться к Ломаллину, главе защитников человечества?
— Никто не любит человечество больше, чем тот, кто его сотворил, — ответствовал Дариад с непоколебимой уверенностью. — Нет никого равного Творцу, верь в Него.
— А Улагана вы не страшитесь?
— Страшимся, но знаем, покуда мы живем в тени, отбрасываемой Создателем звезд, Улагану нельзя нас победить или уничтожить.
Огерну вдруг показалось, что Дариад безумен, А может быть, действительно Создатель звезд был могущественнее Ломаллина и Улагана, но стал ли бы он вмешиваться и, к примеру, наказывать Багряного? Огерну казалось, что Творец никогда бы этого не сделал. Не вмешался же он в войну между улинами!
Но, с другой стороны, Огерну до сих пор не встречались люди, поклонявшиеся творцу!
— Улаган на самом деле никакой не бог, — пояснил Дариад, и Огерн нахмурил брови… Именно так в свое время говорил Манало. Кузнец стал еще более внимательно слушать Дариада. — Мы, поклоняющиеся Творцу, знаем, что Улаган — всего лишь одно из творений Господа — творение ошибочное, дурное, но Творцу его точно так же жаль, как любое свое создание… Творец всех любит одинаково.
Огерн пристально посмотрел на Дариада.
— Не хочешь же ты сказать, что Творец любит такое жестокое и мерзкое создание, как Улаган.
— А разве родители не любят непослушного, озорного ребенка? — возразил Дариад. — А я такое видел своими глазами. Был у нас в племени молодой человек… он вырос диким и жестоким, таким жестоким, что изнасиловал девушку, и за это наш судья приговорил его к смерти. Юношу казнили. Но его родители плакали о нем, хотя знали, как он порочен — о да, они и сами не раз страдали от его вспышек ярости, хотя смиренно переносили их. — Дариад покачал головой. — Так что я думаю, что Создатель звезд до сих пор любит Улагана, хотя, безусловно, осуждает жестокость Багряного.
— Но уж конечно, ты не станешь отрицать того, что у Улагана есть сила!
— Не стану. Есть. И у него, и у Ломаллина, и у любого улина. На самом деле было бы глупо отрицать силу, которой наделен даже другой человек. Вот только мы знаем, что все: и люди, и улины — не всемогущи. Улины — более древняя раса, более могущественная, но они не боги.
И что же мог на это ответить Огерн, когда его собственный Учитель говорил ему то же самое, слово в слово!
Возразить было нечего, но можно было повести разговор иначе.
— Но если вы, бихару, знаете, что Творец — самый могущественный бог, неужели не хочется распространить его владычество по всему свету?
Дариад улыбнулся и покачал головой.
— Он и так уже правит всем светом.
Лукойо, слушавшему этот разговор, было непонятно, как Дариад может так говорить в то время, как Улаган вел такую жестокую, непримиримую борьбу с Ломаллином, так упорно приносил страдания людям, не говоря уже о том, как он терзал оставшихся в живых улинов. Он так и сказал Дариаду, он жарко спорил с ним, он указывал на противоречия, возникающие при вере в одного-единственного бога, однако его сомнения ни в малейшей степени не поколебали юношу. На все доводы он отвечал с безмятежным спокойствием, невзирая на то, что в некоторые мгновения явно испытывал вдохновение.
Как ни странно, нерушимая вера Дариада в единого Бога не удивляла Огерна. Он понимал ход мыслей кочевников, хотя сам ничего не мог объяснить Лукойо — тот страшно возмущался и кричал, что мир, в котором существует только один Бог, это мир глупый, бессмысленный. Язык у Огерна был подвешен не так хорошо, как у Дариада, однако язык тут, похоже, был ни при чем. Так что Огерн сказал лишь единственное:
— Знаешь, а мне кажется, разница невелика, Лукойо. Больше богов или меньше — что в этом такого?
Подобно этому, Огерн не сумел бы объяснить, откуда ему известно, что Дариад, казавшийся простаком из-за своей вечной безмятежности, на самом деле человек очень важный и значительный. Может быть, такие мысли приходили к Огерну из-за того, что это связано было с простотой Дариада, его открытостью, его бесповоротной преданностью добру и справедливости, его дружелюбием, бодростью, готовностью посочувствовать. Одно Огерн знал наверняка — Дариад был из тех людей, на которых лежала печать предназначенности. Ему суждено было пасть жертвой Улагана. Между тем Дариад был довольно силен, неплохо дрался, и вскоре Огерн понял: простота Дариада не имеет ничего общего с большим умом — у юноши необыкновенно чистая, невинная душа. Насчет души кузнец не ошибался — он ошибался насчет ума. Дариад был очень умен и одарен от природы — просто ему не удавалось этого показать. Он был настолько очарователен в своей неуклюжей растерянности, что над ним почти все беззлобно подшучивали, но, несомненно, просто обожали.
Так прошло пять дней — пять радостных, спокойных дней. Путники успели отдохнуть и набраться сил. Манало уже мог бы вести их дальше, когда в лагерь бихару прибыл караван.
Глава 25
Бихару радостно встретили караван. Усталые купцы отстегнули топоры и мечи, притороченные к седлам, и прыгнули на землю, широко улыбаясь. Они здоровались с гостеприимными хозяевами и меняли вино на воду. Через некоторое время купцы поставили свои шатры, разожгли костры и, рассевшись, приступили к торговле. Огерн поразился тому, какие великолепные товары выложили на продажу бихару: браслеты, кольца, бусы тончайшей работы, циновки и ковры чудесных рисунков и ярких цветов. Без стеснения подслушивая разговоры, Огерн узнал, что каждый из бихару — искуснейший ремесленник и создает вот такие чудеса в часы, выкраденные у времени, посвященного выживанию. Но еще больше Огерн удивился, увидев, что бихару страстно любят поторговаться и набить цену своим товарам при обмене на руды металлов, красители для тканей, драгоценные камни, вина и прочую роскошь.
И еще от зорких глаз Огерна не укрылось, что только с полдесятка из купцов действительно занимались меновой торговлей, а остальные слонялись по лагерю и как-то слишком подозрительно присматривались к бихару. Огерн тоже принялся бродить между шатров. Тревога его нарастала, а затем стала неотступной: как только он увидел, как трое из купцов, сбившись плотной кучкой, что-то бормочут друг дружке и при этом бросают нехорошие взгляды на одного бихару…
На Дариада, конечно.
Приятно сознавать, что кто-то еще заметил в твоем знакомом исключительные качества, однако Огерну вовсе не нравился интерес, проявленный купцами к юноше. Поэтому весь вечер он старался находиться поблизости от Дариада. Когда разожгли большой костер, принялись жарить мясо и передавать из рук в руки бурдюки с вином, Огерн подвел к безмятежному кочевнику Лукойо как бы для того, чтобы вместе с полуэльфом и Дариадом понаблюдать за танцами. Когда же бихару и гости — купцы, покачиваясь, начали расходиться по своим шатрам, Огерн не спускал глаз с Дариада. Юноша отправился в свой шатер, Огерн пошел следом и поэтому оказался совсем рядом, когда из-за шатра выскочили пятеро торговцев и в полном молчании напали на Дариада.