камлания.
Понятие «камлание» происходит от слова «кам», обозначающего в древнетюркском языке шамана. Слово «шаман» введено в обиход исследователями Сибирского края позже, в восемнадцатом веке.
У разных народностей шаман называется по-своему, есть и отличительные черты в обрядах, обусловленные традиционными представлениями и обычаями каждого народа. Шаман – прежде всего священнослужитель своей народности, служащий интересам своего рода и племени, потому и практика шаманства различается у разных народов.
Но главная задача, которую он должен выполнить в процессе камлания – созвать духов и узнать у них ответ на вопрос; решение проблемы, ради которой и проводится обряд, всегда одинаково.
«…Эй, духи, собирайтесь! – Он (Гирманча) ткнулся головой вокруг бубна и поет, приветствуя каждого явившегося духа.
– А, это ты, гагара? Вот славно… Ты самая проворная… Эй, добро! Помнишь, как мы ныряли с тобой, едва дна достали?…
…А, это ты, проклятый змей? Это ты огадил мне в прошлый раз глаза, чтобы ослепить меня? Врешь, вижу! Вижу! Я сильней тебя! А ну, давай тягаться!..
…О, вас много! Бубен мой огруз… Эй, подсобляйте! Выше подымайте меня, выше! …Эй, мошкара, поднимай меня выше!..»
Камлание – коллективное действо, призванное произвести впечатление на собравшуюся публику, в чем шаман обычно и преуспевает.
«…И чудится суеверной Марье: один за другим собираются духи, невидимкой садятся на край бубна, ждут. От дыры вверху, сквозь которую смотрят с неба звезды, и до последнего темного угла весь чум стал наполняться жутью. И чудится всем, потерявшим здравый рассудок: ночные волшебные силы шепчутся, колышут присмиревший, напитанный адским смрадом воздух, все прибывают, прибывают, тихим свистом приветствуя своего знакомца, который призвал их к бытию. Добрые и злые, покорные и, как взбесившийся сохатый, буйные слетаются со всех небес, земли и преисподней…»
А вот каким предстает обряд камлания среди глубоких снегов побережья Северного Ледовитого океана у племени онкилонов в романе В. А. Обручева «Земля Санникова».
«Когда наступили сумерки и все возвратились в землянку, явился шаман, который жил отдельно в нескольких километрах. Это был высокий худощавый старик с впалыми щеками и проницательными глазами, глубоко сидевшими под нависшими бровями. Несмотря на сравнительно теплую погоду, он был одет в длинную шубу мехом наружу, с воротника и пояса которой на ремешках свешивались медные и железные бляхи и палочки странной формы, сильно потертые, очевидно, принесенные еще с материка и переходившие от шамана к шаману. В руке у него был небольшой бубен, украшенный кожаными красными и черными лентами и железными погремушками. Остроконечная шапочка вроде скуфьи с почти вылезшим мехом скрывала его волосы. Поклонившись с достоинством вождю и внимательно оглядев чужеземцев и их собак, которые при виде странно одетого человека глухо зарычали, шаман уселся отдельно у ярко пылавшего костра и, отложив бубен, протянул к огню свои костлявые руки, бормоча какие-то слова. По знаку вождя женщины подали шаману чашку с молоком, которое он выпил, предварительно брызнув несколько капель в огонь…
После ужина, перед началом моления, он потребовал, чтобы удалили собак из жилища. Когда это было исполнено, он уселся среди очищенной площадки, окруженной кольцом зрителей, затем достал из кожаного мешочка, привешенного к поясу, щепотку беловатого порошка, высыпал ее на ладонь и слизнул языком. Горохов сообщил путешественникам, что это сушеный мухомор, который камчадалы, коряки и некоторые другие народы употребляют в качестве наркотического средства, вызывающего своеобразное опьянение.
Посидев некоторое время молча, с взором, пристально устремленным в тлеющие угли костра, шаман взял бубен, провел по нему рукой, и тотчас раздались едва слышные звуки звенящей под пальцами туго натянутой кожи. Под их аккомпанемент, постепенно усиливающийся, он запел сначала медленно и вполголоса, гортанными звуками, затем все быстрее, пока пение и гудение барабана не слились в сплошной гул, из которого вырывались отдельные слова, словно вопли. Шаман сначала сидел, раскачиваясь взад и вперед, не спуская взора с огня, но затем, придя в исступление, вскочил и стал кружиться на одном месте все быстрее и быстрее, продолжая бить в бубен и завывая. Его длинная шуба и ремешки с бляхами и палочками при этом вращении начали отходить от туловища и наконец образовали три конуса, насаженные друг на друга и увенчанные конусом его шапки. Руки с конусом были подняты над шапкой и находились в беспрестанном движении; бубен вертелся, качался, плясал, издавая громкий гул.
Но вот песня оборвалась диким воплем, шаман опустился на землю и, раскинув руки и выронив бубен, впал как будто в беспамятство, которое никто не осмелился нарушить. Тонкая струйка пены стекала из угла губ по впалой щеке. Все зрители хранили молчание, и в землянке, только что оглашавшейся хаосом звуков, воцарилась жуткая тишина. Даже собаки, привязанные около землянки, лай которых по временам врывался в песню шамана, замолчали.
Минут через пять шаман привстал, выпил поднесенную ему чашку молока и потом тихим голосом произнес несколько слов, вызвавших среди слушавших волнение и перешептывание. Вождь повторил их громко, и Горохов перевел:
– Духи неба поведали шаману, что народу онкилонов предстоят великие беды.
Амнундак поднял руки к небу, но шаман остановил его жестом и произнес еще несколько слов. Радостный шепот пробежал по рядам зрителей, и вождь, опустив руки, провозгласил:
– Шаман говорит, что беды, может быть, не начнутся, пока чужестранцы будут жить на земле онкилонов. Так поведали духи.
Шаман медленно поднялся, отвесил вождю и путешественникам общий поклон и удалился в сопровождении двух вооруженных воинов…»
Сознание шамана в момент камлания отличается от сознания участников обряда. Он специально доводит себя до экстаза, постепенно входя в него своим кручением и верчением на одной ноге, всеми своими действиями и криками.
«…Шаман крутился в своей пудовой шляпе, как легкий вьюн, ветер бурей летал по чуму, швырял пепел в глаза и рты сидящим, и пламя костра, гудя, металось. Быстрей, еще быстрей!
Белая, вспузырившаяся пена запечатала весь рот шамана, тяжко хрипит шаман. Сердце умирает, едва бьется…»
Почти в каждом описании шаманского ритуала шаман к завершению его в беспамятстве оказывается лежащим на земле.
«Шаман лежал ничком с закрытыми глазами. Он весь подергивался, весь дрожал, пена клубилась на губах…», – читаем у Шишкова.
Обмороки – неотъемлемая часть обряда; они предусмотрены сценарием. Это означает всего лишь, что душа шамана вышла из него и странствует в иных мирах. А его подергивания и конвульсии означают, что в него вселились духи, с которыми он борется. Шаман входил в свою роль и жил воображаемыми странствованиями, находился во власти видений и рассказывал присутствующим о своих приключениях.
Каждый обряд камлания имел свои особенности, потому что каждый раз шаман общался с разными духами. Зависело это также от настроения шамана.
Обряды проводились в самое разное время, что диктовалось целью камлания. Проходили они в самых разнообразных местах – под открытым небом или в юрте, чуме, любом другом помещении.
Особенно впечатляющими были обряды камлания, проходившие в сумерках, при свете очага в юрте или чуме, где стены тесного полога хорошо отражают все звуки. Шаман подносил бубен к своему рту под острым углом, чтобы изменить направление своего голоса, и непрестанно ударял колотушкой. Весь этот шум так оглушал присутствующих, что они были просто не способны различить, откуда идет звук. Возникло впечатление, будто он исходит из разных уголков чума, где собираются духи и вещают, отвечая на вопросы шамана.
Академик Радлов передал свои ощущения от обряда погребения такими словами: «Дикая сцена при магическом освещении костра произвела на меня настолько сильное впечатление, что я еще долгое время следил глазами за шаманом, совершенно забыв обо всем. Алтайцы также были потрясены жутким обрядом, их трубки упали на землю и четверть часа в юрте господствовала полнейшая тишина».
Шаманские ритуальные принадлежности
Ни одна сцена камлания не проходит без бубна. Свои моления и обращения к духам шаман производит обязательно с бубном – главной ритуальной принадлежностью, инструментом необходимым ему для созывания духов и перенесения в иные миры. Если ведьма всегда летит по небу на метле, то шамана обычно представляют летящим на бубне.
В бубне собираются созванные им духи, бубен служит своего рода иконостасом: на нем изображают вселенную и духов.
Этот инструмент схож у всех народностей с развитым культом шаманства. Различна лишь его символика, которая отражает процессы его становления в разные периоды истории.
Выступы на ободе бубна выполняли защитные функции. Их предназначение – оберегать шаманов от врагов. Их количество указывало на силу шамана. В ободе были отверстия, цель которых – высматривать духов. Перед камланием к ободу четырьмя ремнями подвязывалась ручка-крестовина. После обряда два ремня обязательно отвязывались, чтобы духи могли уйти из бубна.
Не сразу шаман получал этот инструмент. Использовать в своих камланиях бубен ему позволяли или не позволяли духи. Иногда он годами ждал от них такого разрешения. Дух рассказывал ему и об устройстве бубна, указывал дерево, из которого следовало бубен изготовить. Обычно это была береза, у которой брали лишь кусок, чтобы дерево не погибло, что означало бы смерть шамана. Бубен обтягивали кожей, разрисовывали, приделывали подвески из металла. После того как бубен был готов, устраивался обряд оживления инструмента. Животное, шкурой которого обтягивали бубен, становилось духом-покровителем и «ездовой лошадью», на которой передвигался шаман. Бубен, в котором помещалась внешняя душа шамана в облике животного, был олицетворением шаманской силы и жизни.
Очень часто народы Севера отождествляли бубен с оленем, а его отдельные части были частями этого животного. Но это могли быть и волк, и медведь, и лиса.