Мне уже было скучно и неинтересно, и меньше всего мне хотелось выслушивать назидательные, навязшие в зубах кухонные рассказы о прошлом. Может, кого-то и привлекают изгибы застывших традиций, но меня — нет.
— Мрачные новости.
— Да — я прошу прощения. Тебе следует знать о провальных попытках ордена Интернесинов, а ведь даже мы не сомневались, что у них все получится. Давай посмотрим. Ты знаешь, что они разрабатывали программу серийных агентов с ультразащитой? Но он всегда что-то чувствовал — на самом деле, он чувствовал все. Они решили, что единственная надежда — действовать через такие аспекты, к которым он равнодушен. Мы знали, что существует высокий процент событий, которые не особенно привлекают его внимание, и поэтому путь через людские страдания показался вполне надежным — и мы с нуля подготовили еще одного агента. Он жил в монастыре и умер, так и не узнав, что был вирусом — так он должен был внедриться на небеса. Предполагалось, что, как только он будет на месте, там его активируют, и он нанесет удар. Но вскоре выяснилось, что известного нам существа там и не было — эти так называемые небеса представляли собой что-то типа ячейки для складирования людей: одна полоса пропускания из бесчисленных частотных полос для духовного этерического материала.
Такую историю я раньше не слышал. Мне не очень-то в это верилось, но Квинас не лгал. А ведь я должен был знать, что блики искренности — это хитрые ловушки.
— Я тоже был лучшим, как и ты. Но я был уверен, что одного быстрого удара недостаточно. Перед смертью он должен помучиться, этот создатель. Я загрузил нашу боль — направленное продвижение к единственному выбору, уважение к удачливым, вымученное поклонение, энтропия тела, испепеляющее бессилие, лекарственный запах лжи, — в сотни тысяч этерических ловушек, расставленных в подпространстве. Если бы он попался хотя бы в одну, они все бы захлопнулись на его разуме. Но как незадачливый браконьер, я сам попался в собственный капкан.
— Если ты выжил, то бог и подавно сумел бы.
— Но он бы больше страдал — поскольку он есть исходный источник, его страдание превратилось бы в петлю обратной связи. Мне хотелось, чтобы он мучался. Но он задержал меня изнутри — я это понял, но поздно. Все это пустая бравада, переоценка собственных сил. Да, мне нужно было просто ударить. Понимаешь, наш враг… мы — в нем. Мы — его составляющая. Он скрывается, ступая по собственным следам. Он — везде и во всем. К счастью, это означает, что доступ к нему есть везде, на самом деле, мы уже там. Проблема в том, как добраться до жизненно важного органа.
— Я уже знаю, где это, но сижу здесь с тобой и трачу драгоценное время. Мне сейчас нужно одно: кое с кем попрощаться, сказать им, что скоро все будет кончено, и сделать свою работу.
— Твое небо испорчено звездами здравомыслия, Аликс. Ты слишком рассудочен. Тебе нужна ярость, что обращает песок в стекло. Бог умеет отвлечь внимание, он собьет с толку любого — и тебя с твоим стилем, и Доминантов с их подходом. Он знает, что ты приближаешься.
— Мы приняли меры предосторожности — мы скрылись здесь.
— Цитадель создана из отклоняющейся материи — антиматерия реверсируется сквозь свои собственные измерения и превращается в почти нейтральное серое поле. Связанное по касательной с обществом через ложные входы целых лет. В обычных условиях тело занимает пространство, равное его размеру. Но здесь все иначе. Цитадель не скрыта от посторонних глаз. На самом деле, она выделяется наподобие шрама на коже, который не загорает.
— Но если он знает, почему он нас не остановит?
Квинас холодно улыбнулся. Геометрические фигуры кружились внутри белеющих стен. И он еще обвинял меня в отсутствии страсти. Человек, выжженный до льда.
— Без сознания нет жестокости — только объекты без боли. Бог дал нам разум не просто так. Я точно знаю, что когда его клетки обретают самосознание, они испытывают укол боли, которая заражает их жаждой мести. Мы — нано-убийцы. Мы — мелкие вирусы. Нужно всего лишь, чтобы кто-то из нас оказался в нужное время в нужном месте. Мы все несем в себе суицидальный импульс, тягу бога к саморазрушению, вот почему мы всегда действуем втайне. Божья трусость — как привычка к выпивке. Ему не хочется знать, что он делает, не хочется брать на себя ответственность за свои деяния. Поэтому он никогда не является сам, а посылает своих представителей, правильно? Какой-то своей частью он осознает, что происходит. Он знает, что мы готовим, потому что мы и есть та самая его часть. Просто надо не слишком шуметь. Он даст нам подкрасться к нему незаметно. Телескоп — это бог, который глядит на себя. Мы — это бог, который себя проклинает. Когда мы убьем его, мы станем богом, который убил себя.
За спиной Квинаса возник образ нерва, тонкого, как травинка, и уже умирающего.
— Ладно, — сказал я, вставая. — Было приятно с тобой пообщаться, Квинас.
У меня разболелась голова. И вообще мне было как-то нехорошо.
— Ты любишь книги — на прощанье я хочу сделать тебе подарок.
Он поднялся на ноги, и из стены выдвинулась опалесцирующая полка. Среди всякого барахла я разглядел пыточные иглы и очень редкую камеру осевого света. Он взял в руки зеркальную книгу и принялся рассеянно перелистывать страницы — мне показалось, что он про меня забыл. Но когда он повернулся, чтобы отдать книгу мне, мертвые серебряные глаза знали, где именно я стоял. «Бескрылая земля, где нет облаков» Аскевилла. Говорят, эта книга знает самый главный секрет, сокрытый в солнце на черепице уже миллион лет, — страницы извлекают из памяти тайну и закрываются сами. Истина являет себя. Небеса как один необъятный рентгеновский луч.
— Спасибо, Квинас. До свидания.
Я прошел сквозь защитную стену и оглянулся. Квинас мерцал, его тело тускнело и блекло, сжимаясь в крошечную картинку. У меня над ухом проскрежетал его голос:
— Может быть, ты меня не слышал? Думаешь, звезды знают, кто ты такой? Мы — ничто, нулевой нагар в вакууме.
Я понял — он создавал отвлекающие искажения. Воздух дрожал этерическим напряжением.
— Что это, — тупо проговорил я. Квинас был красным электрическим контуром, возникающим из зеркальной книги. Я уронил книгу, когда он полностью сформировал свой облик и с застывшим смехом исчез в мимолетном проеме внешней защитной стены. Он завис у искрящегося пролома, и городские огни у него за спиной были как рассыпанный бисер. Искажающие эффекты текли сквозь него — он моргнул и исчез. Стена закрылась.
По всему выходило, что это будет-таки человеческая трагедия с отложенным финалом.
4
Этерическая трасса
И угроза конца принималась за обещание
Квинас спроецировался в Париж, то есть не исключалась возможность, что у него были какие-то дела с Доминантами. Я должен был догадаться, когда он назвал мир «полинявшей материей» бога — философия Доминантов. Локхарт говорил, что мне надо восстановиться и держать порох сухим, что бы это ни значило. Но у меня был хороший шанс спутать Квинасу все планы. Я встретился c Мелоди на незасвеченной явке в доме на Рю Фроментин. Встретиться с Мелоди было приятно, на сам город произвел на меня гнетущее впечатление: от этих левосторонних пейзажей и ломких, как леденцы, соборов напрягались нервы болезненно. На всем лежал налет стиля, но таким толстым слоем, что реальная плоть воспринималась с двухминутной задержкой. Мелоди, в своей узкой юбке из мозговой кожи, пыталась меня отвлечь.
— Это что? — спросила она, взяв в руки зеркальную книгу.
— Это Квинас подарил.
Единственный текст — слова, выгравированные на обложке. Зеркала — это корни, что вместе с нами уходят под землю. То, что питает их — где-то не здесь. Мы — зеркало, что отражает жестокость бога. Зачем Квинас дал мне эту книгу? Может быть, для того, чтобы я еще глубже укоренился в мире? Если так, то он просчитался.
Я спросил Мелоди, где найти штаб-квартиру Доминантов, и она указала в направлении девять. Я сделал тот осторожный шаг в вполоборота, когда ты слегка наклоняешь воздушную плоскость, так что видишь вперед в поперечном сечении на несколько сгущенных этерических миль. Яркая полоса густо-красного диапазона проявилась буквально тут же, причем не очень далеко. Я протянул руку, рука простерлась в бесконечность, как отражение в кривых зеркалах и утянула меня за собой в подпространство, как на резинке. Комната закружилась в дымовом вихре, я успел опознать два-три образа, а потом унесся размазанным промельком через дугу ярко-синего пламени. Клинья зрительного восприятия вонзились в меня, но потом все прошло. Впереди была аудиодырка с текучими, деформированными голосами, растянутыми по краям. Субгармонические частоты сложились в произвольном порядке, сузились и заострились.
— …общество создает образ прогресса и подгоняет его туда, куда ему хочется нас направить.
— Хватит болтать ни о чем.
Это была типичная берлога: сплошь тайные окна и деревца на чердаке. И подвал, полный тайн и загадок — широкие ступени и массивная стена с впечатляющим геомантическим порталом. При прохождении сквозь твердый воздух я углом задевал видимые тела и срезал их края — они вздувались кровавыми кнопками и превращались в фокусированные фигуры. Невидимый и обособленный за пределами спектра, я заглянул внутрь.
Там был Касоларо, глава Доминантов. Гравитационные декады сказались на состоянии его тела, при полном отсутствии чувства юмора, каковое могло бы его поддержать.
— Какой-то ты нелюбезный, Квинас.
— Слаба та победа, которую можно испортить дурными манерами.
— И изъясняешься ты занятно.
Квинас — его голова, словно птичья клетка, и всего одна песня — отмахнулся небрежным мерцающим жестом.
— Я не мальчик, Касоларо. Мне уже шестьдесят два. Я всю жизнь наблюдал за истиной: как она то входит в фокус, то выходит из него. Я давно уже не стремлюсь к счастью, только к более выразительному языку. У каждой фразы есть своя благоприятная фаза.
Дальнейшие переговоры прошли в том же духе — в духе скользящих покровов и странных улыбок. Все были заэкранизированы; все, кроме Луны, молоденького блондинистого парнишки примерно моего возраста. Я видел его в боковом разрезе, как человека-рекламу. Он вовсю делал вид, что он уже тот, кем надеялся быть; представление хрупкое, как масштабная модель. Партнер Касоларо, Беспроводной, похоже, завис. На нем была странная униформа, похожая на паззл: швы в местах соединений извивались наружу. Их узор плавно переливался в татуировку на его лоснящейся лысой голове.