- Братец-то беззуб, оказывается, - сказала она, ощупав его всего. После взвесила на ладони кошель с золотом и прищелкнула языком. И предупредила, когда Раш слабо застонал, приходя в себя после короткого обморока: - Советую тебе не кричать и вести себя смирно, а то я раскрою тонкую шейку твоей девки от уха до уха, а язык ее поджарю и тебе скормлю, да еще проверю, чтоб все сожрал, братец.
Раш только беспомощно зарычал, подергал руками в путах, но тщетно. Хани нарочно отвернулась, чтобы не видеть его лица. Вдруг поймет, увидит то, что она силится скрыть? Простит ли он когда-нибудь, если узнает, что только по ее добровольному бездействию, они оба попали в плен к румийке? Пусть Фархи сестра ему, но любви в ней нет, одна только злоба и каждый жест выдает потаенное желание сделать ему больно. Не успела Хани подумать об этом, как пилигримка подскочила к Рашу, и ударила его носком сапога. Румиец застонал, согнулся пополам, настолько, насколько позволяли путы. Но девушке оказалось мало: она "подарила" брату еще несколько ударов, пока тот не заскулил от боли, выхаркивая на пол алую слюну.
- Мечтала сделать этого с того дня, как ты нас покинул, братец, - призналась Фархи. - Надеюсь, эта боль станет достаточным примером того, что ждет тебя дома.
- Заткнись, - сипло выдохнул Раш, когда его тело справилось с болью.
- Считай, что ты в последний раз говорил со мной таким тоном, братец. - Пилигримка присела около него, потянула за остатки волос на затылке, заставляя пленника смотреть на нее. - Мы отправляемся домой, и от твоего поведения зависит, в каком виде на Румос прибудет северянка. Я так себе думаю, что уши, глаза и язык ей без надобности, так что хорошенько думай, прежде чем затыкать мне рот.
- Зачем она тебе? Отпусти. Людей меньше - спокойствия больше.
- За дуру меня держишь...
Фархи покачала головой, выровнялась. Хани даже показалось, что сейчас румийка снова поучить брата сапогом, но та лишь проверила, надежно ли закрыта дверь и переложила ее щеколдой изнутри. Потом прошлась по комнате, поскрипывая половицами, и остановилась у постели.
- Устала я, спать теперь будем. Завтра в дорогу, нужно отдохнуть.
- Ты же терпеть не можешь моря, у тебя от запаха соли морская хворь начинается. - Раш поелозил языком во рту, словно проверял, все ли зубы на месте.
- А кто тебе сказал, что мы морем отправимся? - Она снова пощелкала языком, и растянулась на постели во весь рост. - Глупый мой, глупый братец. Считай, что следующие несколько дней станут для тебя откровением.
Миэ
- Сказал бы кто, что я с такой неохотой буду в родные края возвращаться - подняла бы на смех. - Таремка окинула взглядом тлеющие дома.
- Тарем не пострадал от поветрия, госпожа, - услужливо подсказал богато одетый торговец, которого они с Арэном повстречали нынче утром. - Ваш отец в здравии и ничто не принесет ему большей радости, чем ваше возвращение.
Арэн, услыхав эти слова, отвернулся. Миэ не могла осуждать его. Столько времени, столько тягот пройдено вместе - и расставание, без обещаний новой встречи. Неделю они путешествовали с обозом иджальского торговца, и никто не решался заговорить о будущем. В Дасирии Миэ делать было нечего, а Арэн не мог проводить ее в Тарем - слишком много времени было потеряно на северные войны, чтобы теперь распалять его остатки. Когда на перекрестке торговых трактов им повстречался таремский торговец, волшебница знала, что его привела воля богов. У купца оказался рунный камень-ключ и он, услыхав, к чьему славному роду принадлежит Миэ, охотно предложил свои услуги. Конечно, не человеческой доброты ради, а рассчитывая получить благодарность Четвертого лорда-магната, отца Миэ. Волшебницу мало интересовали его мотивы. С одной стороны душа тянулись домой, словно молодая лоза винограда к солнцу, а с другой - оставлять Арэна не хотелось. Он поедет в Дасирию, в свой дом. От встреченных путников и пилигримов они узнали, что на восточном побережье Дасирийской империи болезни еще нет, а именно там располагался замок Арэна, но и дасириец, и таремка понимали - это лишь вопрос времени. Люди не бегут в ту сторону только потому, что слишком близки к тем краям Шаймерские пустыни, и, несмотря на минувшие столетия, суеверный страх проклятия так же силен в их сердцах. Но вскорости, когда поветрие расползаться вширь, подминая под себя новые куски империи, страх настоящего пересилит байки минувших лет.
- До вечера мы прибудем к порталу, госпожа Миэль, - напомнил торговец, отвлекая таремку от грустного пейзажа.
Обоз двигался быстро, вскоре прокопченные дымом мертвые руины остались позади, и о них напоминал лишь привкус тлена на языке. Таремка достала бурдюк и пополоскала горло вином, тут же выплюнув его в придорожную грязь. Лучше не стало.
Остаток пути они с Арэном почти не разговаривали. После смерти северянки, дасириец замкнулся в себе, словно рак-отшельник, накрепко запечатав вход в свое логово. Таремка сомневалась, станет ли ему сил и благоразумия, выбраться из логова вновь, открыть себя для иной жизни. Впрочем, если поветрие двинется на восток...
Таремка пришпорила лошадь и нагнала Арэна. Дасириец держался особняком. Несмотря на то, что он возвращался домой после долгого странствия, люди старались держаться от него на расстоянии. Словно боялись, что одно только рождение - "дасириец", так же заразно, как и поветрие. Арэн все понимал и нарочно отводил жеребца в сторону. Когда Миэ поравнялась с ним, он не подал виду, что заметил ее, или нарочно игнорировал. Таремка напомнила о себе, откашлявшись в кулак. Арэн глянул на нее, и тут же отвернулся.
- Я знаю, что ты не примешь моего предложения, но облегчу свою совесть и скажу, что в доме моего отца тебе всегда рады, - сказала она. Слова шли из горла нехотя, будто неродные.
- Спасибо, но ты слишком умна, чтобы не знать моего ответа.
- Ты можешь переждать в Тареме, - настаивала она. - Поветрие скоро уляжется, и ты сможешь вернуться...
Дасириец жестом перебил ее. Конь, словно почуяв мысли своего хозяина, забеспокоился, хлестая бока хвостом.
- Я не стану прятаться, чтобы поглядеть, как умирает мой народ.
- Этот народ теперь прославляет рхельского регента и вполне заслужил проклятия, которое послали ему боги. - Миэ знала, что такого говорить не стоит, но не сдержалась. В конце концов, между ними никогда не случалось недомолвок.
- Я такой же дасириец, как и те, что сеют хлеб и стучат молотом о наковальню. - Арэн безразлично пожал плечами. - Там мой дом, земли, которые я поклялся защищать, две жены, которые нуждаются в опеке. Моему отцу до них дела нет. - От последних слов дасирица горчило.
День или два назад - Миэ потеряла свет времени - им повстречался рхельский торговец. От рассказал, что Шаам старший собирается прогнать из императорского дворца регента Шиалистана, и уже заручился поддержкой некоторых военачальников первой и второй руки. Те, пользуясь беспорядками, что принесло поветрие, подчинили себе часть городов и стали стражей на границе с Рхелем. Торговец утверждал, что пока в Дасирийской земле ходить болезнь, никто в здравом рассудке туда не сунется, но его слова Миэ не убедили. Вспомнились слова отца: горячий кусок мяса взять сложнее, но он и слаще чем тот, что уж остыл и не принесет вреда пальцам. Рхельцам самое время воспользоваться оказией и напасть на ослабевшее государство, добить в нем остатки старой власти и армией закрепить права регента на престол. То, что затеял Шаам-старший, таремке казалось той же игрой, но наоборот. Будь у него наследник - весть о том гудела бы повсеместно, и раз так не случилось, значит, дасириец собирался сам занять место императора. И только богам ведомом, с какой целью - короновать себя или придержать место для будущего законного наследника, если такого удастся сыскать.
Арэну такие слова пришлись не по душе, но ему хватило выдержки не подать виду. Миэ и сама разгадала мысли дасирийца только по едва заметным складкам у рта да по застывшему в глазах негодованию. Услышанное наверняка заставило его иначе посмотреть на родителя и на ту роль, которую он отвел сыну.
- Твой отец поступил так же, как сделал бы всякий, окажись на его месте. - Миэ впервые отважилась говорить с Арэном о его отце. Скорое расставание делало ее словоохотливой так же, как шипастая плетка в руках палача.
- Он не должен был вмешиваться. - Дасириец тут же разгорячился, безразличие из него выветрилось. - Шаамы никогда не затевали войн против своих.
- С какого дива рхелец стал в Дасирии "своим"?
- Срать я на Шиалистана хотел, - свои слова Арэн подтвердил плевком, - но за него выйдут дасирийы, которые присягнули на верность хранителю императорского трона. И дасирийцев там не меньше, чем рхельцев.
- Так и поделом им, - искренне пожелала таремка. - Нечего клясться узурпатору и тому, кого следовало кастрировать еще в младенчестве. Да простят меня боги и пусть прикроет свои чудесные уши Сладкоголосая Амейлин, только я все больше думаю, что зря Верховный служитель отвел от этого ублюдка руку Тирпалиаса. Глядишь, ему бы такое зверство теперь зачлось. И не зыркай на меня так, - фыркнула Миэ, почуяв неодобрительный взгляд дасирийца, - знаю, что гадость говорю, да только чтобы мир добыть, нужно, порой, по самую макушку в дерьмо нырнуть, от которого потом вовек не отмыться.
- В Тареме так принято поступать?
- В Тареме принято думать в первую очередь о благе и покое города. И если в уплату благополучию придется разменять нескольких малолетних засранцев - так тому и быть. Думается мне, боги тогда вложили топор в руки Тирпалиаса, чтобы он не Бренну переполовинил.
- Предлагаешь стоять в стороне и глядеть, как вершится божий суд? - Дасириец редко позволял себе быть злым в разговорах с женщинами, но слова таремки разметали в нем вежливость. - Так-то я обязательно выйду чистым, и никто после не попрекнет меня, что встрял занозой в божеские планы.