Семья кетского шамана. 1905–1907.
ГАУК НСО «НГКМ»
Передача дара внутри шаманских династий (или, говоря на языке самих сибирских традиций, внимание духов к потомкам шаманов, избрание именно их) — обычная история для всех коренных народов Северной Азии. Глядя со стороны, мы можем предположить, что дело здесь в двух моментах. Во-первых, в семьях шаманов более пристально следят за детьми, особенностями их поведения и развития, ищут в них знаки, — а кто ищет, тот ведь всегда найдет. Во-вторых, в таких семьях дети часто наблюдают за камланиями и другими ритуалами («кормлением» духа огня и духов-помощников шамана, чьи изображения есть на бубне и облачении), видят шаманские атрибуты и даже могут с ними взаимодействовать. Так, правнук Демниме, Нучамаку Нгамтусуо, росший у своего деда в 1970-х годах, начал немного камлать уже в возрасте четырех-пяти лет, у него были маленький бубен и шаманская шапка. Его дед одобрял такую преемственность и учил внука навыкам своего ремесла. Так что неудивительно, что дар наследуется внутри шаманских династий.
Однако жители тайги и тундры с нами бы не согласились — с их точки зрения, шаманский дар целиком зависит от воли божеств. Просто божества и духи предпочитают выбирать тех, кто принадлежит к известному им роду, тех, чьих предков они знают. С этими предками, начиная с фигуры первого шамана-предка, у духов были договоренности, и эту линию отношений должны продолжить потомки из этого рода.
Так, кеты полагали, что шаманский дар существует как вечная идея, а его носители — отдельные шаманы — являлись лишь временными звеньями в бесконечной цепи его воплощений. Шаманский дар — это особая шаманская душа кут и духи-помощники шамана есьденг, и все они в каждом новом шамане получали продолжение своей вечной жизни. Обычно это происходило по мужской линии наследования, но с учетом и женщин-наследниц. Кеты так говорили о наследовании дара: шаман — его дочь — сын дочери — дочь сына дочери. Впрочем, речь часто шла не об основной линии кровного родства, а о принадлежности к родовой группе в целом, и, если в семью приходили представители других родов и даже этнических групп, с ними могли приходить и их духи. Этим объясняли, почему шаман во время камлания может говорить на другом языке. Так, по данным А. А. Попова, нганасанский шаман Черие, не зная эвенкийского языка, во время камлания начинал говорить по-эвенкийски: это значило, что приходили его эвенкийские духи-помощники. Он говорил: «Мои предки по материнской линии происходят от тунгусов с “шитыми” (татуированными) лицами. Они имели шаманов. Их духи приходят, находят меня и делают меня шаманом»[30]. У якутов тоже встречались шаманы, покровителями которых были духи эвенкийских шаманов-предков.
Если шаману предстояло быть сильным, признаки его избранничества проявлялись в младенчестве. В таком случае шаманская болезнь могла выражаться слабо или вообще не быть заметной. Чем позже она начиналась, тем сильнее были ее проявления — впрочем, так было не у всех народов, где-то сильные мучения переживали будущие великие шаманы, отмеченные с рождения.
Металлическое изображение есьденг, орнитоморфного духа-помощника кетского шамана.
Этнографическая коллекция М. А. Прудченко, с. Туруханск / Фото О. Б. Христофоровой, 2023
У мужчин заметная шаманская болезнь начиналась чаще в подростковом возрасте, у женщин — обычно уже в пострепродуктивном периоде: для духов все, что связано с деторождением, было нечистым. Интересна история Нобоптие, старшей дочери Дюхадие Нгамтусуо: к ней духи пришли в детстве (это говорит о ее шаманской силе), но когда она вышла замуж, то лишилась шаманского дара. Она сама рассказывала А. А. Попову, что «как только стала рожать детей, стала нечистой[31], все шаманские духи ушли от нее, и поэтому она перестала быть шаманкой»[32]. Впрочем, по воспоминаниям ее дочери, духи продолжали приходить к Нобоптие, мучили ее, и она иногда совершала камлания по просьбе сородичей — помогала роженицам, предсказывала будущее[33].
У нанайцев и ульчей, по данным А. В. Смоляк, духи чаще призывали будущего шамана или шаманку во взрослом, иногда пожилом возрасте, хотя были и те, у кого шаманская болезнь началась в юности.
У кетов человек, ощутивший шаманское призвание и подчинившийся зову духов есьденг, назывался дарий, «блаженный», «одержимый», а его состояние — дарийвет, «быть дарий». В этот период необходимо было найти свою шаманскую дорогу, иначе избранника духов ждали смерть или безумие. Если старый шаман, почуяв приближение смерти, сам начинает искать себе преемника и передает ему своих духов, то это происходит без мучения для новичка.
Шаманская болезнь — это сложный культурный феномен. У него есть две стороны: внешние проявления, видимые окружающими, и внутренние переживания, о которых можно узнать лишь со слов самих шаманов.
Обычные люди видели, как будущий шаман будто сходил с ума: периодически падал без сознания и лежал целыми днями как мертвый, пел и разговаривал во сне, убегал в тайгу или тундру и пропадал там надолго, прыгал в огонь и в воду, забирался на деревья, глотал горячие угли или иголки, резал себя ножом и совершал другие странные поступки. Он заговаривался, путал день и ночь, чего-то внезапно пугался, мог вдруг отказаться от промысла, объявив, что ему жалко зверей или рыбу. Такое состояние могло продолжаться несколько месяцев или даже лет.
Бабушка Нобоптие родилась необычным, странным, больным ребенком, но не опасной для окружающих. Ее называли в семье Баруси (злой дух; так же говорят о неловком и глупом человеке). В младшем возрасте она всегда любила убегать в лес и пропадала там на несколько дней или недель. Искали ее, находили и даже садили на цепь. Когда ее приводили домой, на ней была всегда изорвана верхняя одежда, видимо, цеплялась за ветки и камни. Шить одежду ей не давали, так как игла, нож — предметы колючие и она могла что-нибудь с собой сделать плохое. Поэтому она никогда не шила. <…> [И во взрослом возрасте] иглы и ножи у нее были без остриев, чтоб не проткнуть себя и не порезаться[34].
Что происходило с ребенком, что она чувствовала и видела — никто, увы, не выяснял и ее рассказов не записал. Несмотря на то что Нобоптие была первой дочерью шамана, эти ее особенности не вызвали соответствующего отношения (видимо, потому что она была девочкой, а шаманки редки у нганасан). Родная мать ее не любила, ругала, била, обзывала, кормила ее костями, которые она «грызла, как собака». Лишь вторая жена Дюхадие стала с ней ласково обращаться, «мыла ее, волосы ей расчесывала, косички заплетала, шила одежду, одевала». К подростковому возрасту странности в поведении Нобоптие уменьшились, она уже не убегала из дому. Она помогала отцу в камланиях и уже сама начала лечить людей. Потом вышла замуж и переехала в поселок. Проходила ли она шаманское посвящение — неизвестно, об этом нет данных. Судя по всему, нет, и, видимо, поэтому духи мучили ее всю жизнь.
Зимою, в один из теплых дней, я верхом на олене поехал разыскивать своих оленей. Время близилось к ночи; вдруг я почувствовал сильный удар в спину неизвестно от чьей руки; все тело пронизалось холодом, словно кто-то облил ледяной водой. Подняв голову вверх, я увидел трех воронов: один был с белой головою, другой — пестрый, а третий — обыкновенный черный. Заинтересовавшись необычайностью этого явления, я до того загляделся, что закружилась голова, отчего, теряя сознание, упал на землю. Падая, услышал чей-то голос: «Оказывается, здесь тот, которого искали». Не знаю, сколько времени пролежал на снегу, с большим трудом вернулся домой, где слег и сильно заболел. <…> Я очнулся и целых три месяца не находил себе покоя, часто сходил с ума. Весною для окружающих я совершенно сошел с ума, и домашние целых семь дней должны были держать меня привязанным к столбу. К концу шестого дня моего сумасшествия мне опять стали мерещиться видения. <…> Я потерял сознание (в ином мире) и очнулся привязанным к одному из столбов юрты. Велел домашним освободить от веревок и стал очень долго истерично распевать. <…> Когда я просыпался, вздувало живот, ломило кости, и я целыми днями не находил себе покоя от невыносимых страданий. В такие дни я, можно сказать, и не вставал с постели. Если пытался встать на ноги, в глазах рябило и кружилась голова. Несмотря на это, я иногда, пересиливая всю тяжесть страданий, захватив нож или ружье, отправлялся сам не зная куда, с мыслью покончить с собой. Но каждый раз я возвращался живым, не решаясь наложить на себя руки, и от страданий рвал зубами свое тело. Так промучился я целый год. <…> Начал без всякой цели уходить в разные стороны. Домашние разыскивали и находили меня дня через три или четыре лежащим без памяти. Приходя в себя, я вспоминал, что ходил на четвереньках, подражая волкам и медведям, выкапывал из земли червей, ловил гадов: ящериц, мышей — и съедал их. В одно из таких скитаний я опять лишился чувств, и, когда очнулся, была уже глубокая ночь. Оказалось, что я лежу совершенно голым, из-под мышки и паха вылетели целые тучи мух; руки и ноги были искусаны муравьями; с большим трудом я добрался до дому. <…> Временами в зимние ночи я незаметно от своих родных выходил голый и сидел на дереве. С рассветом осторожно, не желая, чтобы узнали родные, ложился в свою постель. В таких мучениях я провел весь второй год[35].
Описание мучений — обязательный элемент шаманских рассказов о себе, их автобиографий. «Шаман без мучений — шаман не бывает», — говорил нганасанский шаман Тубяку Нгамтусуо