Анисимов А. Ф. Религия эвенков в историко-генетическом изучении и проблемы происхождения первобытных верований. М.; Л., 1958. С. 215, рис. 35; С. 61, рис. 4
Если в эвенкийской семье «не держались», умирали дети, шаман устраивал ритуал «добывание детских душ». Во время камлания шаман пел, описывая свой поход на небеса, где у подножия Верхнего мира жили нерожденные человеческие души. В виде птичек они перелетали с ветки на ветку мирового древа. Подкравшись к птичкам, шаман начинал играть с ними, а потом незаметно прятал одну или несколько в карман и быстро возвращался в Средний мир. В этот момент в чуме возле шамана стояли наготове дети — два мальчика и две девочки — и держали за углы растянутый белый платок. Шаман, спустившись с неба, бросал на платок души-шерстинки. Платок быстро складывали, и шаман прятал его в коробку — хранилище душ в виде маленькой колыбели, чтобы потом передать детские души семье заказчика камлания.
Кюннэт-князь имел двух жен, но они долгое время были бездетны. Поэтому он пригласил из Вилюя одного шамана Верхнего мира (айыы-ойуна), не причастного ни к чему грязному и нечистому, чтобы совершить моление о даровании детей. Из Намцев пригласили другого шамана, чтобы при исполнении обряда айыысыт-тартарар (обряд испрошения женских родов) исполнять обязанности кутуруксута (помощника). Моление совершали летом, устроив предварительно праздник кропления кумыса в честь Белого Создателя (Юрюнг Айыы). Совершая священнодействие, оба шамана вознеслись к Белому Создателю. Говорят ему (поют): «Кюннэт-князь, ниспосланный по твоей воле на Среднюю землю, не имеет детей. Его две жены лишились способности рожать. Он послал нас с просьбой к тебе — даровать ему детей!» На это Юрюнг Айыы ответил (шаман говорил за него): «Его именитый дед (Тыгын — якутский царь) мешал размножению хорошего скота, дочиста истреблял его, не давал размножаться породистым и родовитым людям, постоянно уничтожая их. Поэтому я живу, не чувствуя к нему (потомкам его) доброго расположения!» Шаман стал неотступно умолять божество. Наконец оно ответило: «Ну, пусть будет так: дарую ему сына по имени Айанныыт-Ыстырыан, вторым — именитого Айгаан-Кюрююкю, который родится с назначением благоустроить землю!»[106]
В случае эпизоотии — повальной болезни домашних оленей — эвенкийский шаман совершал камлание «кража оленьих душ». Сидя на малу — почетном месте в чуме, напротив входа, — шаман созывал духов-помощников и отправлялся на небо. Там, также у подножия Верхнего мира, паслись души не рожденных на земле оленей. Он выкрадывал несколько душ и спешил назад. Все это шаман описывал в песнопениях. Почти вернувшись в Средний мир, шаман сам как будто превращался в оленя и пел об этом. Тогда в чуме, где совершалось камлание, около шамана вставали мужчины, держа в руках мауты для ловли оленей. Когда шаман пел, что коснулся ногами земли, мужчины приподнимали покрышку чума возле малу. Шаман выскакивал через это отверстие и начинал бегать, подражая оленю. Мужчины ловили его маутами, обуздывали и возвращали в чум, где ставили на подстилку. Шаман-олень прыгал, мотал головой, и из его одежды сыпались шерстинки — души добытых оленей. Их тщательно собирали и зашивали в специальный мешочек и хранили, считая, что это даст приплод и вернет здоровье домашним оленям.
Как видим, это камлание было и лечебным, и хозяйственным, так как было направлено на упрочение экономического благополучия сообщества. Полностью хозяйственным можно признать эвенкийский ритуал сэвэкинипкэ — «создание священного оленя». Ритуал состоял в том, что одного из домашних оленей, белого цвета или с белыми пятнами на голове, посвящали божеству Верхнего мира. Шаман, камлая, общался с божеством, брал у него часть его жизненной силы мусун и «внедрял» в избранное животное. Оленя клеймили тамгой божества, и он с тех пор считался принадлежащим божеству, «божьим оленем». На этого оленя распространялись строгие табу — его нельзя было использовать в хозяйстве, на нем запрещено было ездить и перевозить поклажу, кроме священных предметов; нельзя было убивать его на еду. Олень свободно ходил в стаде, при перекочевках он шел впереди каравана, перед и после кочевки его окуривали дымом багульника. Если такой олень терялся, его не искали — считалось, что божество распоряжается им по своей воле. Табуированный олень доживал свой естественный век, и затем его хоронили на лабазе, как хоронят шамана.
У долган, если охотника преследовали неудачи в промысле, он просил шамана камлать. Шаман велел изготовить из дерева изображение дикого оленя и во время камлания стрелял в него из ружья, тем самым «простреливая» (добывая) сингкэн — охотничью удачу. После камлания охотник хранил это изображение как талисман и в начале каждого месяца окуривал его жиром дикого оленя или рыбы.
Примером календарных шаманских ритуалов может послужить уже упоминавшийся эвенкийский праздник Икэнипкэ, «Жизни подражающий обряд». Он устраивался в конце весны, когда несколько соседних родов объединялись после отела важенок для совместного проживания в тайге. Праздник представлял собой восьмидневный коллективный хоровод, во время которого изображалась погоня всего сообщества во главе с шаманом и его духами за мифическим космическим оленем. Икэнипкэ проводили на специально созданной ритуальной площадке в тайге, о которой мы говорили выше. Участники надевали специальные костюмы, предназначенные для этого ежегодного праздника. Перед началом хоровода шаман устраивал в чуме предварительное камлание и символически очищал всех присутствующих. Затем он вызывал в Средний мир небесного бога Экшери и вступал с ним в диалог. Дух спускался по столбу туру, рассматривал приготовленные для него подарки и через шамана сообщал о жизни каждого присутствующего, о том, сколько оленей и какие именно пропадут в предстоящем году. Затем шаман вызывал духа — хозяина земли Дундрады, который оценивал приготовленные для него подарки и предсказывал, кто и когда заболеет. В первый день ритуала, который назывался илбэдэкич, «вспугивание зверя», все присутствующие садились в круг. Шаман в песнопении рассказывал, как ему ковали подвески и шили костюм, а все остальные имитировали работу по изготовлению шаманских вещей, но делали все наоборот, то есть скребли шкуры обратным концом скребка, двигали его в обратном направлении и тому подобное. Внезапно шаман вскакивал; одновременно с ним вскакивали две пожилые женщины, которые начинали скакать и петь, выкрикивая старинные ритуальные слова, обозначающие стадии становления земли. Следом за женщинами все остальные тоже вставали в хоровод, который начинал движение по ходу солнца. Считалось, что часть людей идет по берегу, часть плывет по реке на плоту — его символизировал шаманский бубен. Шаман в песнопении описывал местность, по которой двигался народ, а участники хоровода повторяли за ним каждую строфу. Пение и танец продолжались до конца дня. Ночью во сне шаман должен был узнать, в каком направлении им следует двигаться дальше, поскольку известный ему путь по его собственной шаманской реке считался пройденным и предстояло свернуть от ее устья на мифическую реку Энгдекит, текущую через три уровня вселенной, и идти вверх к ее истокам, то есть в Верхний мир. У каждого шаманского рода была своя шаманская река, и все они считались притоками мировой реки Энгдекит.
Второй день церемонии назывался кутудекич — «шесть поворотов». Он был посвящен описанию мифического оленя, которого люди обнаруживали и начинали гнать. Шаман в песне обрисовывал все обстоятельства жизни космического оленя, который за период от весны, когда расцветают травы, лета, когда травы выросли, осени и снежной зимы превратился из теленка во взрослого. Попутно шаман описывал встреченных зверей, а остальные участники имитировали их движения. Во время перерыва шаман гадал о длительности жизни каждого члена сообщества. Все по очереди приносили ему стрелы, и он выпускал их из лука через входное отверстие чума; тот, чья стрела оказывалась дальше от чума, должен был прожить дольше. Под вечер хоровод изображал начало облавы на оленя, а шаман пел, описывая все действия, совершаемые его сородичами.
На третий день — шинадекич, «прямой, вытянутый путь», — происходило нападение на людей злых духов вала. Шаман отгонял их при поддержке остальных. По пути, когда предстояло переходить через хребты, могли встретиться «туманы», что было плохим предзнаменованием; шаман старался их развеять, а все активно подпевали ему.
Четвертый день назывался агияндякич — «горелый путь», ведущий через места лесных пожаров. Шаман, если он на этом празднике обновлял свой бубен, впервые ударял в него. Погоня за божественным зверем продолжалась.
На пятый и шестой день — гуланчэдекич, «хороший путь», — к костюму шамана прикреплялись новые подвески, а на седьмой день (гоёдэкич, бокчакич) хоровод наконец достигал места, где ранят зверя. B этот день мужчины стреляли из шаманского лука в деревянного оленя, установленного на ритуальной площадке, имитируя охоту за космическим оленем. Затем изображение раскалывали и шаман раздавал каждой семье его кусочек (экшен), который нужно было сохранить до следующего праздника Икэнипкэ и только после получения нового можно было выбросить. Восьмой день — дарикбдякич, «место отхода в сторону», — был посвящен прибытию к истокам реки Энгдекит и подъему в Верхний мир, где добивали раненого оленя. Обстоятельства, в которых это происходило, предсказывали условия жизни сообщества в предстоящем году. В этот день шаман поднимался к божеству Верхнего мира Экшери и сообщал ему обо всем, что случилось в пути, а затем возвращался и пересказывал свой разговор участникам ритуала.
Весною, как только начинает показываться трава, совершается годовое камлание (