л (в тюрьме), Дёйба-нгуо мне сказал, что, если я хочу вернуться домой, вместо себя, вместо своей головы “большого человека” должен отдать и тогда увижу своих детей. Он сказал: “Как доберешься домой, тогда услышишь”. Я ему сказал: “Что же, попробую!”» Добравшись домой, он все и рассказывает. (Это происходило) какого-то числа февраля, этот месяц называется сенгибтизиа: «Теперь скоро, несколько дней прошло, как я отсидел. Если бы я не отдал того человека, я бы не освободился. Отдав того человека, я пришел (домой). Никакими врачами он не будет спасен. За себя я отдал (богам) этого “большого человека”. Тогда мы до марта дошли, дожили до марта и услышали: Сталин умер. И вот, за себя он отдал, говорят, Сталина. Никто, никакие врачи не смогли его спасти»[149].
Также говорили, что в заключении Тубяку сделал себе изображение особого духа-помощника — койка-закон, через которого ему удавалось улаживать все сложности в отношениях с «вредными духами советской власти». Впрочем, он и сам был осторожным: камлая, обращался к Ту-нямы, «Огню-матери», со словами: «Мы люди советские и знаем закон: шаманим только для того, чтобы было всем хорошо»[150]. Тубяку с огорчением говорил этнографу Ю. Б. Симченко: «Жители всей земли плохо относились ко мне за то, что шаманил, — боялись… Я колхозникам говорил: “Если не хотите шамана — будьте подальше”»[151]. Его родные рассказывали, что они чувствовали осуждение. «На детей смотрели как на детей врагов народа; их не желали видеть в рядах комсомольской организации, на учебу в высшие учебные заведения не направляли, не ставили на руководящие должности. И даже мы, внуки шамана, чувствовали людское отчуждение, пренебрежение. Порой нам вслед кричали: “Шаманьё! Шаманские отродья! Тюремщики!” Мама с горечью в душе рассказывала, как ее не хотели принимать в комсомол только из-за того, что она дочь шамана. Одним из самых ярых противников принятия мамы в организацию был односельчанин-коммунист М. А. Попов, первый комсомолец из долган. Здесь интересно то, что в последние годы перед его смертью частым гостем у одинокого деда Миши была наша мама, которая помогала ему в хозяйстве. Однажды мама напомнила старику о том времени, на что Михаил Афанасьевич ответил: “Не напоминай мне те года. Тогда была такая политика. Нам говорили, мы и выполняли…”»[152].
В послевоенном СССР запрет на религиозную деятельность, в том числе на шаманство, сохранялся, но жестких репрессий уже не было. В 1960-х годах, при Н. С. Хрущеве, был некоторый подъем гонений на религию и шаманов еще штрафовали, однако с 1970-х годов антирелигиозная борьба стала уже чисто формальной и сводилась в основном к атеистической пропаганде. Тем не менее несколько десятилетий репрессий сделали свое дело. Лишенные своего снаряжения, пристыженные односельчанами и часто даже собственными детьми, шаманы практически перестали камлать. Кое-где на окраинах страны — в таймырских и чукотских тундрах, енисейской и амурской тайге — шаманы еще продолжали совершать свои ритуалы (обычно тайком), но в Ненецком и Ханты-Мансийском округах, в Якутии и Туве, в Бурятии и на Алтае шаманские традиции практически пресеклись. Показательный пример — съемки этнографического фильма «Времена сновидений» в начале 1980-х годов. Для них приходилось искать шаманов, оставивших свою практику еще в молодости, и уговаривать их устроить камлания, а бубны и костюмы для этого — брать в музеях. Некоторые представители шаманских династий продолжали болеть шаманской болезнью, но обряда посвящения уже никто не мог им устроить. Поэтому они в одиночку справлялись со своими страданиями, отказывались следовать «призыву духов», многие становились пациентами психиатрических клиник.
А. Онинка из Найхина почувствовал «призыв», будучи уже пожилым человеком, имевшим взрослых детей. Он старался скрывать свою «беду» от окружающих, сопротивлялся духам, однако утаить от родных болезнь было невозможно: он кричал по ночам, «воюя» с врагами, от страшных кошмаров не мог спать. На охоте, на рыбалке, ночью во сне он пел как шаман. Днем на вопросы окружающих отмалчивался или все отрицал. Много лет шла в нем упорная борьба: он надеялся «побороть» духов. Все же стал шаманить, страшно стесняясь этого. Особенно его удручало то, что дети его — люди образованные, занимающие хорошее положение в обществе, он боялся повредить их репутации. Шаманил он тайком, без бубна (чтобы было «меньше шума»), чаще всего вне своего дома[153].
Нанайская шаманка Гара Гейкер, одна из героинь книги А. В. Смоляк и фильма «Времена сновидений», говорила: мы уйдем, и никто уже не будет знать, как общаться с духами, и больше не будет шаманства. Нганасанский шаман Тубяку пел в одном из своих камланий 1989 года: «В готовый разгладиться (= исчезнуть) день шаманства и обращения к идолам вместо меня ребенок не возбудится. Всех духов-помощников я смотаю в клубок. Будет один только советский закон»[154].
Почему они так говорили? Причина не только в репрессиях, уничтоживших преемственность шаманских традиций, но и в том, что в шаманах больше не было нужды. В северных поселках и стойбищах оленеводов появились социальные институты, функции которых раньше выполнял шаман: больница, милиция и школа; а для развлечения — кино и библиотеки, а потом и интернет. В документальном фильме «Внук шамана» Нучамаку Нгамтусуо, внук шамана Демниме, объясняя, почему он не стал шаманом, рассуждает: «Кому мы (шаманы) нужны? Не знаю. Никому не нужны. Ну, кто остались, эти, старинные (старые люди), — может, им нужны. Некоторым женщинам, может, нужны. А мужики… Старинных мужиков здесь нет. В поселке нету. Все умерли. Которые шаманов уважали, любили. Сейчас одни эти остались — ненавидят шаманов». Ему вторит селькупский шаман, слова которого приводит Юрий Симченко.
Уже давно-давно не шаманю. Как колхоз стал — не шаманю. Тогда к нам настоящий врач пришел. Самолет летать стал. Все новости быстро приходить стали… Лозы (духи-помощники) как-то сами ушли… Не нужен шаман. Теперь даже внук мой говорит: «Надо все эти твои шаманские вещи в город отдать — пусть там в музее хранятся». <…> Совсем старый стану — отдам. Пусть там лежат…[155]
Хакасский шаман. Открытка, 1914.
КГАУК «Красноярский краевой краеведческий музей»
В музеи шаманские вещи стали попадать давно, с XVIII века, эпохи появления музеев и первых путешествий в Сибирь европейских и российских ученых. В советские годы этот процесс продолжался. Были в СССР и примеры «музея людей», или «человеческого зоопарка»: в 1923 году алтайские шаманы в виде экзотического «пережитка прошлого» были отправлены в Москву, на Всесоюзную сельскохозяйственную выставку. В 1970-х годах шаманство также стало перемещаться на сцену — причем не в виде антирелигиозных агиток и пропагандистских «судилищ над шаманами», как в 1920–1930-х годах, а в виде имитации шаманских камланий фольклорными ансамблями. Довольно часто этим занимались родственники шаманов, знавшие все нюансы ритуалов, движения и песнопения, а иногда и сами шаманы.
Начало этому положила деятельность Фольклорной комиссии при Союзе композиторов Российской Федерации. Она была создана по инициативе Д. Д. Шостаковича в 1965 году с целью сбора и сохранения традиций музыкального фольклора народов страны. Комиссия приглашала фольклорных исполнителей: музыкантов, певцов, эпических сказителей и шаманов — на всесоюзные и международные конференции, записывала и выпускала пластинки с их творчеством. Так, нганасанский шаман Демниме Нгамтусуо в 1973 году продемонстрировал камлание на Международной фольклорной конференции в Москве. В 1974 году они вместе с сыном Дюлсымяку выступали в Москве на Первой Всероссийской научной конференции Союза композиторов РСФСР, а в 1976 году — в Красноярске. Шаманские песнопения Демниме и его помощников-туоптуси — жены Хярку и сына Дюлсымяку — стали основой виниловых пластинок «Нганасанская музыка» (1982), «Музыка северного сияния» (1990). В 1970-х годах был создан таймырский ансамбль художественной самодеятельности «Хейро», вместе с которым шаман Демниме выступал на концертах и смотрах художественной самодеятельности по всей стране. После смерти шамана в 1980 году его дети организовали фольклорный коллектив «Нгамтусуо», чтобы сделать известным и популярным шаманство как культурное наследие нганасан. Главой коллектива был Дюлсымяку Демнимеевич, сновидец-дючилы и помощник шамана на камланиях. Участники ансамбля показывали на сцене имитацию шаманских камланий, соблюдая признаки ритуала: следовали схеме камлания, исполняли обрядовые действия и шаманские песнопения, плясали. Ансамбль «Нгамтусуо» стал очень популярным — он выступал не только в родном поселке Усть-Авам, но и в Дудинке, Норильске, Красноярске, Архангельске, Москве, а также за рубежом: во Франции, в Бельгии, Дании. По примеру этого ансамбля нганасаны создали и другие фольклорные коллективы: «Хендир» («Бубен») — в поселке Волочанка, «Дэнтедиэ» («Северное сияние») — в городе Дудинка.
Конечно, на сцене воссоздавалась лишь внешняя сторона шаманских ритуалов — у имитаций камланий не было практических целей, духов-помощников на них не вызывали, и в путешествия по мифологической вселенной никто не отправлялся. Но были и исключения: в 1988 году в Москву на Всемирный фольклорный фестиваль приехал Тубяку Нгамтусуо и провел настоящее камлание в Измайловском парке. Правда, по замыслу организаторов, это должно было быть камлание-имитация, но Тубяку решительно отказался беспокоить духов попусту. Вот как пересказывает Ю. Б. Симченко их разговор с шаманом.