Всем своим видом он показывал, что делает ей одолжение. Еще больше Астафьеву задевало, что никакого грандиозного плана у нее не было. План простой и универсальный: искать людей и допрашивать, допрашивать, допрашивать, отфильтровывая восемьдесят процентов словесной «воды» и по крупицам отбирая полезную информацию.
— Какой тебе нужен грандиозный план? Работать по обычному не твоя квалификация?!
— Да на меня-то ты что рычишь, как собака Баскервилей! – Максима она все-таки довела. – Ей-богу, Катька, если бы не знал, что ты по жизни такая стерва, предложил бы тебе мужика найти!
Астафьева чуть не задохнулась от гнева: умом она уже поняла, что надо сбавлять обороты – Максим был единственным, кто ее поддерживал – но эмоции переполняли:
— А не пошел бы ты со своими предложениями!
— Да я-то уйду, а ты одна остаться не боишься?
Он поднялся и, к удивлению Кати, действительно вышел за дверь.
«Ну и отлично! Сама справлюсь!» — мысленно проводила она его.
Работать по Фарафоновым она решила теперь уж из принципа – пусть в одиночку и пусть назло всем. Воспользовавшись тем, что никто ее не беспокоил, она обложилась документами, привезенными из Петербурга, и начала оформлять их должным образом – для подшивки в дело. Очнулась только в три часа дня – отложила ручку и потянулась в кресле, разминая затекшие суставы. Тогда ей и показалось странным, что за четыре часа ей ни разу никто не позвонил, не заявился Толик попить кофе, не забежала секретарь Наташа похвастаться очередной кофточкой, не заглянула Элла Эдуардовна рассказать о своих кошках…
Только сейчас Катя подумала, что за сегодняшний день перессорилась со всеми, с кем могла. А если она не возьмет на себя какое-нибудь из Эллиных дел, то реабилитироваться уж точно никогда не сможет. Идти и самой и выпрашивать дело не хотелось, но Катя точно знала, что в принудительном порядке ей никто ничего распределять не станет – все же думают, что она на у Ваганова на особом положении, что он ее от лишней работы ограждает.
Выпрашивать у Эллы ничего не пришлось, она радостно протянула ей уже приготовленную папку:
— Там сущая ерунда, Катерина Андреевна, работы на два дня…
— Опять превышение служебных полномочий? – посмотрела Катя на номер инкриминируемой статьи. – Я займусь.
— Займитесь-займитесь. А то у меня столько работы по «Снежинке» — не знаю, за что хвататься.
— А есть что-то интересное, да? – Астафьеву не приглашали, но она все равно присела на стул для посетителей. – Нашли машину, на которой уехали налетчики?
— Нашли, конечно – ее в соседнем дворе бросили. Уже и вещдоки мне доставили… — она кивнула на коробки, сложенные в углу кабинета.
— Я посмотрю?.. – спросила Катя, хотя уже бросилась к коробкам и начала изучать содержимое.
Элле, кажется, не очень нравилось, что Катя копается в коробках, но раз та молчала, Катя отступать не собиралась. Вещдоками была омоновская форма – семь экземпляров, больше ничего в машине не нашли. Катя одежду осмотрела бегло, а основное внимание уделила этикеткам, где значилось, что форма пошита на Текстильном комбинате имени Розы Люксембург.
— А где этот комбинат находится, узнали? Наш, местный?
— Ищем, — отозвалась Элла, давая понять, что делиться с ней не намерена.
Испытывать ее терпение дальше Астафьева не стала, а, прихватив новое дело, удалилась к себе.
Усевшись в кресло, она сообразила, что зря она не взяла Колю Бирюкова пока предлагали – он хотя бы местный и сразу бы ответил ей, далеко ли от Старогорска находится Комбинат имени Люксембург, и не имеет ли к нему отношение Евгений Перегудов. Или хотя бы Софья Патрова… Катя очень боялась, что это так – тогда бы ведь точно стало известно, что запугивали в «Снежинке» именно ее, но, по крайней мере, все стало бы логично и понятно. Подумав немного, Катя набрала номер Лины Сухаревой – та тоже родилась и выросла в Старогорске.
— Не знаю… — не смогла ей помочь Лина. – В первый раз слышу это название. Но если тебе срочно, я мигом найду…
Не вешая трубку, она направилась куда-то, отодвинула с шумом стул и торопливо защелкала клавишами клавиатуры. Катя под этот цокот меланхолично думала о том, что если бы кто-нибудь догадался обучить всех оперативников поиску в гугле, насколько бы это ускорило их работу!
— Ага, нашла… — отозвалась Лина. – Вот он, твой Текстильный комбинат – находится в Ленинградской области.
«Далековато, — подумала Катя, не зная – радоваться ей или насторожиться, — до Ленинградской области влияние Перегудова вряд ли распространилось. Там свои деятели…»
— Лин, а ты можешь поподробней про этот Комбинат узнать?
— В принципе могу. Я сегодня уже разослала свои очерки о «Снежинке», так что теперь бездельничаю. А что у вас там Интернета нет, что ли?
Катя вежливо посмеялась. Она не стала шокировать подругу тем, что некоторые полицейские следователи вообще работают до сих пор на печатных машинках «Любава». Какой уж тут Интеренет?
Стараясь не делать поспешных выводов и дождаться Лининых новостей, она раскрыла свежеполученную папку и – едва не потеряла дар речи. Это была дело, возбужденное против Федина Максима Георгиевича.
***
— Ох, Оксанка, ну и колбасу ты купила – дрянь, а не колбаса… Здесь же написано – эмульгаторы!
Старуха Фарафонова – Пашкина мать – разбирала пакеты с продуктами и опять была недовольна. За три дня, что они общались, Оксана достаточно изучила ее характер, чтобы понять – спорить бесполезно. Себе дороже выйдет. Поэтому она набрала в легкие побольше воздуха и дала себе слово молчать, чтобы та ни сказала.
Но Фарафонова, не дождавшись ответа, продолжила сама. Причем казалась еще более недовольной, чем, если бы Оксана ей возразила:
— Нажрутся люди такой колбасы, а потом дети рождаются уродами. И болезни всякие именно от такой колбасы случаются… Витька—сволочь мне всю жизнь загубил, так еще и дочка его мечтает меня в могилу свести!
Голос ее дрогнул, и дальше по сценарию она должна была расплакаться. И Оксана все-таки не сдержалась:
— Мария Павловна, зачем вы так? Вы ведь меня сами просили колбасу купить.
— Так я просила хорошую купить, а не это дерьмо с эмульгаторами!
— Да где вы видели колбасу без эмульгаторов?! Без эмульгаторов у вас любой продукт протухнет через сутки!
— Много ты знаешь, да мало понимаешь! У нас в подвальчике замечательная колбаса продается – и вкусная, полезная, и с витаминами. Пятьдесят восемь рублей всего стоит! А эту дрянь ты где покупала? В дорогущем магазине, небось?! Пашенька ту колбаску так любил…
Лицо ее мигом скривилось, и она все-таки расплакалась, растирая по лицу слезы.
«Рыдает, как по покойнику…» — зло подумала Оксана.
Терпению ее пришел конец, и она, выдернув из—под горы пакетов с продуктами, свою сумочку, вылетела из квартиры. Однако дальше лестничной площадки она убежать не смогла. Ей вдруг стало так жалко себя, что тоже захотелось расплакаться.
Оксана ненавидела эту московскую квартиру, отделанную евроремонтом на папины деньги, но все равно грязную и неуютную. И ненавидела эту женщину, скандальную и грубую, словно торговка на рынке. Ненавидела даже Пашку, из-за которого чувствовала себя виноватой. Ну, кто просил его заглядывать в тот пакет с маминым футляром? Кто просил забирать его и куда-то нести? Кстати, а зачем он его вообще взял – может, и правда, спереть хотел?.. И уж точно никто не просил его ввязываться в драку с ментами! Если б не эта драка, его бы наверняка уже отпустили…
Когда Оксана узнала, что Пашу арестовали, она мучилась целый день. То ли от сознания своей вины, то ли от страха, что Пашка расскажет о ее выкрутасах родителям. Она даже уснуть не смогла в тот день… А наутро убедила себя, что это все-таки чувство вины.
О мерзком характере Марии Павловны Оксана знала давно – больше всего на свете та любила жаловаться. Сыну на бывшего мужа, бывшему мужу на сына, соседкам на семейство Фарафоновых, семейству Фарафоновых на соседок… Была она всего лет на пять старше Оксаниной матери, но за склочный характер, за вечную неопрятность Оксана про себя звала ее старухой. Оксана тогда подумала, что, когда Пашку выпустят из тюрьмы – она была уверена, что судить его не посмеют – брат, узнав, что все это время она помогла его матери, поймет, насколько ей стыдно и не будет ничего рассказывать родителям.
— Мария Павловна, — Оксана, как ни в чем не бывало, вернулась в квартиру, благо дверь захлопнуть не успела, — я поеду, мне на занятия пора… Завтра забегу к вам в это же время, купить что-нибудь нужно?
Фарафонова все еще сидела на кухне и жевала, запивая чаем, кусок «дрянной» колбасы с хлебом.
— Ага, купи-купи, Оксаночка – на ужин что-нибудь покушать. И сладенького захвати обязательно. А колбаса все-таки дрянь… — покачала она головой, отрезая следующий кусок.
Оксана солгала – на занятия она ездила с утра, а сейчас, в пятом часу дня, самое время было направляться домой. Но и туда девушка не собиралась: дома был траур, хотя никто не умер. Дениску посреди учебного года сорвали с занятий и отправили отдыхать – лишь бы под ногами не мешался. С четверга, как папу отстранили, тот только и делал, что сонно слонялся из спальни в кабинет и придирался к каждому, кто попадался на пути. Оксана несколько раз заглядывала к нему – пыталась позвать обедать – тот сидел в домашнем мини-музее, с маниакальной настойчивостью стирая пыль со своих «древностей». Обед ему носили туда же. Спустился вниз он за это время только дважды – в первый раз до скандала разругался с мамой из-за какой-то мелочи, во второй раз сделать выговор домработнице, которая подала ему сметану не в том соуснике.
Маму, напротив, дома застать было невозможно. С утра пораньше она ехала в Администрацию, оттуда – консультироваться в очередной раз с Пашкиным адвокатом, потом в Следственный комитет, потом снова в Администрацию. Вечерами до полуночи засиживалась у дедушки, делясь нера