— Вы отдаете себе отчет, сколь недорого мне обойдется распоряжение вас пристрелить?
— Да.
— Правда?
— Но меня тревожит, что вы поддерживаете подобные связи.
— Что ж, ну, спокойной ночи, Болэн.
— Вам спокойной ночи, сэр. Смею надеяться, эти мрачные треволненья не нарушат вашего сна. Взгляните на это и вот с какой стороны: я точно так же задешево мог бы распорядиться убрать вас. Предполагаю, цена нам обоим по карману.
— Да, наверное. Что ж, тогда спокойной ночи, Болэн. — Он вышел, болезненно тщась не наступать на лицо своего десятника Бренна Камбла. Болэн лег спать, тронутый муравьиной суетою магнатов — их нескончаемыми грезами, то есть о том, как можно распорядиться деньгами.
13
За долгим скользом сна для Болэна последовал призыв к завтраку. Он вывалился в коридор и оказался в некоего рода процессии — все семейство перемещалось в одном направлении и наконец расселось в молчании за стеклянным буфетным столом. Подавала им старая индейская дама, державшаяся сурово, отчего никто не произносил ни звука. Тарелки ставились на стол с необязательным стуком. Затем, когда показалось наконец, что возможно есть с удобством, в коридоре раздался гвалт. Вслед за Камблом, темнеющим от ярости, явился баснословный множественный ампутант неподобающих грез о нетопырьих башнях — ничуть не хуже, хоть и изношенный, — К. Дж. Кловис, разнообразно поддерживаемый привлекательно сработанными алюминиевыми механизмами и надстройками; вокруг оного дорогой фланелевый костюм, в котором он щеголял (а теперь и в перламутрового оттенка «доббзе»{159} с заломленными полями), казалось, ниспадал с изумительной футуристической элегантностью. Вздорным откликом на шум в створчатые двери дымчатого стекла шагнула индеанка. Кловису заказали завтрак. Фицджералды поднялись, в ужасе весело улыбаясь. Надо сказать, довольно-таки металлургическая поверхность Кловиса, явленная миру, повергала бы в робость любого, кто не следил за процессом.
Болэн всех представил. Камбл, щеголяя рубцами, откланялся. Болэн наблюдал за ним, покуда его вниманье не вернулось к остальным; он обнаружил, что Кловис уже продает нетопырью башню.
— Нам не нужна нетопырья башня, мистер Кловис, — сказала Ля.
— Вы это в каком смысле имеете в виду?
— В любом, какой ни возьми.
Кловис засветил им энцефалитный трюк — комары как наполненные гноем шприцы, так далее, тому подобное, — включая чарующее изложенье смерти от микроба, при котором его пухлая обвислая тушка скорбно корчилась под отрывистыми движеньями металлических членов. С точки зрения Фицджералдов, это было поистине омерзительно. Без помех остывали кофе и тост. Сам Фицджералд прямо-таки вытаращил глаза; хотя по некой причудливой ассоциации он припомнил, как сплавлялся на каноэ в летнем лагере возле Синего Холма, Мэн; впоследствии (1921) же его тошнило на морском пикнике.
— Все равно летучие мыши не нужны? — тихоньким голоском поинтересовался Кловис.
Барыня Фицджералд, отлично умевшая не упускать мяча из поля зрения, сказала:
— Няу. И башня тоже не нужна.
— Где мой завтрак? — взревел Кловис.
— Мы хотим жить вместе, — обратилась Энн к матери. — Николас и я.
— Как вы нас избрали?
— Я искал своего бригадира.
— Закрой ротик, — велела барыня Фицджералд дочери, которая судорожно глодала колбаску. У двери вновь нарисовался Камбл.
— Выпишите мне чек, — сказал он, — я свое уже взял.
— Поговорим об этом после завтрака, — сказал ему Фицджералд. — Возможно, вы правы.
— Или он, или я, — сказал Камбл.
— Вполне, — сказал Фицджералд, — но позже, ладно? Мы всё выясним.
— Я достаточно взрослая, чтобы принять это решение, — сообщила матери Энн. Камбл вышел. Принесли завтрак Кловиса. Он похмурился на даму америндского{160} происхождения, колотившую по столу, расплескивая чашки, полные кофе.
— Что ты сказала? — спросил у своей дочери Фицджералд, этот потрясенный человек.
— Николас и я желаем завести хозяйство.
— Ты просто неразборчива, — обвинила ее мать, — не так ли.
— И пора уж ей начать, — заявил папа.
— Так она ж нет, Дьюк. Она неразборчива и никогда такой не была.
— Жизнь умеет по-своему проявлять в людях разборчивость.
— Энн, — сказала мать, — я очень не хочу, чтоб ты училась разборчивости трудным путем.
— Я же сказал вам — позже! — сказал Фицджералд Камблу, который возник вновь. — А теперь прочь. — Камбл улизнул. — Ни единой нетопырьей башни, — сказал он, перехватив взгляд Кловиса.
— Я ее могу вам не задорого, — сказал Кловис.
— Скажи нам, что ты это не всерьез, — сказала барыня Фицджералд.
— Я это не всерьез. — Энн пожала плечами.
Тут Кловис на самом деле взялся есть так, словно не доживет до следующего дня, сметая не только собственный обильный завтрак, но и все остатки. В какой-то момент его приспособление стискивало три куска тоста и невыжатый грейпфрут. Добро и весело будет сказать, что он завораживал всех.
Болэн извинился, самую малость подмигнув, что означало «туалет»; и сбежал. По правде, кровеносные сосуды у него в голове бились апоплексическим всплеском. Он вышел наружу под взрывающиеся тополя и жаркий горный свет, ощущая взбуханье свободы облегченья пространства редкости знания того, что где-то совсем рядом есть незримый журчащий спуск горной воды. В потоках по боковому склону он различал зеленые руки осин — миллионы крутящихся листиков. Затем прыгнул в «шершня» и был таков.
Покадровая съемка показала бы бледнейшую мятно-зеленую полоску на фоне гор и неуклонный ливень трансконтинентальных комьев земли из-под умирающих боковых нижних молдингов и пробитых выпуклин крыльев. За спиральной ящеркой дефектов стекла — озабоченное лицо его, Болэна. Что он вообще кому-нибудь сделал?
Человек из «Тексако», возбудившийся от вида шандарахнутых восстановленных шин, сказал:
— Валяйте, звоните. Не межгород, мы надеемся. — Болэн огляделся. Больше никого не было.
— Мы?
— Вы и я.
— О, нет-нет-нет, нет, просто местный звонок.
Минуту спустя Болэн попросил Камбла дать ему Кловиса. Тот подошел к телефону.
— Алло? — опасливо спросил он.
— Я, Болэн. Сваливайте оттуда. Я не хочу, чтоб вы впаривали нетопырью башню моей будущей родне.
— Будущая родня. Вы б их слышали на вашу тему, дружок.
— Слышал и больше не хочу.
— Лошадь, что и до финиша не дотащится.
— Этого мне знать не нужно.
— Вы где?
— В «Тексако».
— Возвращаться вообще собираетесь? — Стало быть, Кловис просек подлинную тональность Болэнова отъезда.
— Тело говорит, что да.
Не было его час. Когда он уселся за стол, видно было, что Фицджералды принюхиваются к протечкам топлива из «шершня». Однажды Болэн видел портрет Андре Жида у себя в библиотеке, в уютной ермолке, он смотрел на переплетенный фолиант и пыхал «Голуазом». Подумав об этом сейчас, Болэн не смог до конца понять, зачем ему и дальше получать здесь люлей, в присутствии объедков завтрака и истощенных грейпфрутов.
— Мы провели невероятную беседу с вашим начальником, — сказала ему барыня Фицджералд.
— Хорошо, — сказал Болэн.
— Об этих диковинах, этих нетопырьих башнях, что вы с ним навязываете.
— Я лишь простой плотник, — сказал Болэн.
— Мистер Кловис говорит, вы оправляетесь в Ки-Уэст, — сказал Фицджералд, неестественно воодушевленный тем, что способен об этом объявить.
— Это для меня новость.
— Ага, — ухмыльнулся Кловис, — так и есть. Вы к остальному готовы?
— Готов.
— Я их прижал на двадцать кусков: одна башня и только одна. Естественно, это будет наш шедевр. — Известие Болэна порадовало; хотя ему было мучительно, что Кловис эдак доверительно разговаривает при Фицджералдах. — Одна загвоздка. Там нет летучих мышей. Придется нам привезти своих. Единственная тонкость. И вы слышали меня про двадцать кусков.
— Да. — Болэн поморщился. Они беседовали так, будто в комнате, кроме них, никого не было.
— Видали б вы те двухстраничные телеграммы, что я им туда впихивал. Вы этого не знали, но я сочинял эти чертовы запросы на дне того ручья. И видали б мой литературный стиль. Прямо из того авантюриста Уильяма Биби{161}, по чьим стопам под водой мне всегда очень хотелось пройти сквозь атоллы Микронезии.
— Вы о чем это, к дьяволу, толкуете?
— О двадцати тысячах долларов, — сказал Кловис, — и том, как мы их получили.
Примерно когда стало очевидно, что Болэн не только вскоре очистит территорию, но и, быть может — хотя Фицджералдам очевидно это не было, — прихватит с собой Энн, Камбл начал составлять причудливый набросок собственных планов: всё к тому, чтобы задать себе вопрос, желает ли он отправиться в Исправительное Учреждение Оленьего Приюта, а там заняться изготовлением номерных знаков для автомобилей или нет, и это — ради удовольствия задвинуть Николаса Болэна на подобающее тому место и, неким окончательным манером, проучить его навсегда. Вопрос такой в конечном счете вытекал из фантазии о том, как сам он выскакивает из низкого, густого кустарника, выносится из этих кустов почти невидимо на полной своей скорости, дабы двинуть Болэна по башке чем-то плотности, сопоставимой с круглым бойком молотка, чего будет довольно, чтобы Болэн не поднялся с этого места ни на чем, за исключением носилок для усопших. Он хихикнул от мысли о Болэне, плавающем в мозгах и цереброспинальной жидкости. ПсМ{162}, если считаешь, что его заслужил, поскольку все в свои руки тут берет Господь! Бренн был пареньком набожным.
Облегчение, полученное Камблом от того, что он разработал схему действий, позволило ему насладиться, как некогда всегда с ним бывало, своим флигелем. На полке рядом с «Моторолой» лопался от маков синий цветочный горшок — их высадили прямо из пакета «Бёрпи»