Некоторое время я наблюдал за их беседой с улицы. «Бусянь» что-то оживлённо говорил, иногда прикладывая руки к груди. Ли отвечал коротко и тихо и временами рубил воздух ладонью, этим жестом он обычно подчёркивал полную уверенность в сказанном. Только один раз он высказал что-то пространно, и после этой реплики разбойник выглядел совершенно потерянным. Выждав подходящий момент, я подошёл к ним и вежливо поклонился. Мне показалось — возможно, просто показалось, — что пару мгновений оба они смотрели на меня с изумлением, но Ли быстро взял себя в руки и, поприветствовав меня, представил и своего собеседника («цзюйский Симэнь Фу из Девяти областей»).
— Недавно на Дуншане? — спросил я.
— Второй день, — ответил за него Ли. — Господин Симэнь наслышан о благородстве и учёности нашего гостеприимного хозяина, господина Чхве, но судьба всё никак не позволяет ему засвидетельствовать своё почтение при личной встрече.
— Ничего, иной встречи друг с другом люди ждут десятилетиями, — сказал я, — так что с вами судьба ещё милостива.
Симэнь густо рассмеялся. Я пожаловался на то, что по возвращении сам не застал господина Чхве, и, стараясь, чтобы это прозвучало самым естественным образом, пригласил обоих к себе на ужин.
Встретить убийцу Айго на Дуншане, да ещё и в компании администратора Ли было крайне неожиданно, и во мне проснулось азартное желание сегодня же во всём разобраться. Во всём, что касалось моего путешествия в Тайцзин. Поэтому от чайной я направился не домой, а к гостинице «Цветы востока». Впрочем, и там я столкнулся с неожиданностью: в списках постояльцев Ван Минхёк не значился. Я повторил имя по-китайски и ещё раз по-корейски, но владелец лишь качал головой. В полном недоумении я вышел на улицу. Минхёк стоял передо мной.
Что ещё за наваждение! На мои грозные расспросы он, извиняясь, пояснил, что в гостинице назвался чужим именем — Хванбо Санджун.
В северо-восточных областях есть народная поэма «Сожжённое имя», которую одинаково любят и китайцы, и корейцы. Я читал её в переложении. Её герой, молодой человек Хуанфу Сянцзюнь, расстаётся с любимой и всей своей роднёй и отправляется на поиски славы. Поэма весьма подробно описывает его подвиги, всенародную любовь, которую ему удалось снискать, награды, которые он получает от разных правителей, а в конце — и от самого государя, но всё это впустую. Вернувшись в родную деревню, он узнаёт, что никого из тех, кто был ему дорог, уже нет в живых. Зачем ему теперь прославленное имя! Хуанфу пишет его на листе бумаги и сжигает, стоя на вершине одинокой скалы.
Сгорело имя юного героя,
Но и сгорев, не сделалось мертво.
И в души тех, кто потерял былое,
Ложится пепел, как зерно живое,
И прорастает именем его.
— Хванбо Санджун был из нашего рода, — сказал Минхёк.
Так говорят все корейцы.
Накануне он хвастал огромной силой, и мне было интересно увидеть, насколько он в действительности силён. Мы отправились в лавку к скобарю, там Минхёк за пару минут согнул в дугу и разогнул четыре железных бруса, а затем сплёл из гвоздей иероглиф «простота». Я остался доволен и немедленно взял его на службу. Он просто сиял от счастья. Чжан, ещё при жизни отца привыкший сам набирать прислугу, к моему выбору отнёсся с видимым недоверием, но определил Минхёку комнату по соседству со своей. Забегая вперёд, скажу, что в ней он обустроил кумирню с жертвенником и в свободные часы подолгу молился там о старшем брате. А спал, как и говорил, на голой земле в саду, складывая у головы все свои пожитки: пригоршню шаманских побрякушек, огниво и глиняную флейту. Часто он (видимо, желая всегда быть под рукой) располагался на ночь у дверей центрального здания, чем доставлял мне некоторое неудобство.
Вечером пожаловали гости. Ли пришёл к нам домой, наверное, впервые лет за пять. И начало нашей беседы прошло в воспоминаниях о моём отце. Непривычно и по-своему даже удивительно было слышать от странствующего администратора столь тёплые и сердечные слова. Но вот слуги переменили блюда, и вместе с тем переменился предмет нашей беседы.
— Вы, стало быть, из области Цзюй, из «края смелых и верных»? — спросил я у Симэнь Фу (если это действительно было его имя). — Но ваше произношение выдаёт, скорее, человека с севера Чжао.
— Всё так, — ответил, улыбаясь Симэнь. — Вначале наша семья действительно жила в Девяти провинциях, и мой отец старательно обучал меня владению оружием, но, когда мне было двенадцать, он погиб в Юэ. Вся наша родня была в Чжао, и мать перебралась туда. Наверное, поэтому я и не пошёл по стопам отца: дед направил меня совсем по другому пути. Он был судьёй в Байчэне и привил мне любовь к законам.
— Но прежних упражнений вы, судя по всему, не оставили.
Симэнь несколько смущённо взглянул на свои могучие плечи:
— Верно, и это изрядно помогло мне по пути сюда. Яньские горы (не в укор будет сказано местным властям) просто кишат головорезами.
Слушать это было невыносимо, но я взял себя в руки и задал третий вопрос, подготовленный с самого начала:
— Область Цзюй славится искусством танца с оружием. Грозный губернатор Вэнь Цзэман — и тот, говорят, не упускал случая на пиру блеснуть своим мастерством. Вы не сочтёте за труд что-нибудь для нас исполнить?
Если Симэнь Фу и волновался из-за моих расспросов, эта просьба явно придала ему уверенности. Он, наверное, и впрямь был цзюйцем (неизвестно, правда, что́ в действительности он делал в Чжао) и сейчас лишь посетовал, что не будет подходящей музыки. Я порадовался тому, насколько удачно всё складывается.
— Мой слуга, кореец, неплохо играет на флейте горские мотивы. Может быть, вам это подойдёт?
Мой гость учтиво поклонился и встал из-за стола. Явился Минхёк со своим нехитрым инструментом. Я бросил короткий взгляд на администратора Ли. Его лицо, как обычно, не выражало никаких эмоций, но уголки глаз напряглись. Переливом зазвучало вступление. Танец начался. Симэнь и правда превосходно владел клинком. Лезвие, вращаясь, проходило в волоске от его подбородка, извивалось змеёй и раскрывалось блестящим веером. В мелодии стремительные пассажи перемежались с отчётливыми паузами, и меч после красивого широкого взмаха или опасного выпада картинно застывал в воздухе. Это было красиво, но главное — я успел рассмотреть всё, что мне было нужно. Когда отзвучала каденция и Симэнь замер в угрожающей позе, словно изготовившись для сокрушительного удара, я после бурных рукоплесканий заметил:
— Превосходный у вас меч! Ничего подобного я, скромный чиновник, прежде не видел. Возможно ли, что это знаменитая уская ковка?
— Нет, — ответствовал Симэнь. — Убедитесь сами, это работа мастера Пэна из Чжао, причём не лучшая: меч тяжеловат, но я так наловчился с ним обращаться, что уже не могу держать в руках никакой другой.
И он протянул его мне. На самом конце была заметна свежая щербина. Я достал из-за пояса железный осколок и приставил его к мечу. Линии совпали.
— Вот этим мечом, — сказал я, обращаясь к администратору Ли, — в пещере на севере Ци был убит мой спутник Чэнь Айго.
За мгновение до того как я начал говорить, к Симэню (который всё ещё навытяжку стоял перед нами) со спины подошёл Минхёк. Я ожидал, что он схватит его за руки и повалит на пол; вместо этого мой слуга сделал какое-то еле уловимое движение, и богатырь-разбойник разом обмяк. Он по-прежнему видел и слышал и даже мог говорить, пусть язык слушался и плохо, но совершенно не мог пошевелить конечностями.
— Что происходит? — поинтересовался Ли.
Именно так: не возмутился, не удивился и не вскричал, а поинтересовался — взяв с края тарелки палочки для риса. Я спокойно объяснил, что этот человек убийца, и пообещал, если нужно, представить второй осколок, а при нём — и тело несчастного Айго, которое легко будет опознать по перстню господина Чхве. Всё это время Симэнь выдавливал из себя слово «ложь», иногда прибавляя, что он честный человек, но доказательства были на моей стороне. Во взгляде Ли читались уважение и любопытство:
— Позвольте спросить, а сами вы как и когда оказались в той пещере?
Я ответил, что застал самое время ссоры и убийства и добавил, что, если требуется, мои слова подтвердит господин Су Вэйчжао, который находится в моём доме.
Палочки со звонким стуком упали на стол.
— Да, это я его убил, — вдруг дёрнулся на полу Симэнь. — Сама судьба направила вас!
Он просил привести господина Су, но я лишь распорядился, чтобы Минхёк скрутил убийцу и немедленно доставил его в ямынь. Ли жестом остановил меня и, склонившись к моему уху, попросил не торопиться и не создавать лишнего шума, объясняя, что дело, в которое мне довелось впутаться, значительно сложнее, чем кажется. Из этого (а также из мычания Симэня: «Я перед вами не виноват!») можно было вывести, что и Ли, и Чхве прекрасно знали и, похоже, не беспокоились о гибели Айго. Единственное, что смущало их до сих пор, — это отсутствие Су, его бумаг и, возможно, меня. Но от вопросов о том, что́ это была за игра и какая роль была уготована мне, странствующий администратор уходил, предлагая завтра адресовать их господину Чхве. Опьянённый негодованием и чувством частичной победы, я пообещал, что узна́ю ответы гораздо раньше и, вызвав слугу-посыльного, поручил ему передать тут же составленную записку в дом префекта, который, вероятно, уже вернулся из Шато. Ли не стал протестовать. Через полчаса гонг возвестил о прибытии господина Чхве, и я поспешил встретить его у ворот.
— Мой мальчик, как я рад тебя видеть! — сказал правитель Дуншаня, поднимая меня с колен. — Ты поступил лучше всего, решив написать мне именно сейчас.
Я ответил, что пребываю в недоумении, и вкратце рассказал о том, что произошло после выхода из Шанши, и о сегодняшней встрече с убийцей Айго. Мы остановились в проходном дворике, даже не доходя до южной постройки, где дожидались Ли и обездвиженный Симэнь. Чхве встал передо мной и, вытянув руки, по-отцовски обнял за плечи: