это лицо за звонкую монету и сейчас мёртвым оказался опаснее живого. Вот оно! Задачей преступника было за эту смерть, словно за ниточку, вытащить бунт.
— Убийца в Шато, — вслух сказал я.
Администратор Ли кивнул. В Шато или на пути в Шато. Чтобы вновь собрать хворост для костра и подложить трут, который вспыхнет сразу же с возвращением Кванмина. Ли опередил мой следующий вывод и несколько осадил меня:
— Старейшины Пэков и Тынов люди уравновешенные и не дадут своим схватиться за колья. Ведь это верная смерть. Я думаю, мстить они будут иначе.
— Как же?
— Откажутся добывать «черепаший камень».
На носу была отправка очередной партии в Тайцзин. Из-за волнений в Шато господин Чхве и так едва успел бы сдать оговоренный объём, а демонстративный саботаж сделал бы положение в разы опаснее. Новых шахтёров нужно было ещё найти и подготовить, времени на это не оставалось, а для перемены отношения столицы к несменяемому префекту хватило бы малейшего повода — и взятки тем же Шэнам. И вот тогда… Тогда высокий суд мог бы по-другому рассмотреть дело об убийстве Ханыля и даже показательно покарать господина Чхве, внезапно ставшего неугодным.
Всё это красиво складывалось в одну картину, если бы не одно обстоятельство…
— Но таким образом, — произнёс я, — шатосцы сами остаются без средств к существованию. Скоро зима, за другие дела браться поздно. Что же их прокормит?
— «Черепаший камень», — отметил Ли.
— Но ведь вы сказали, что они перестанут его добывать?
— Я сказал, что они откажутся его добывать, но не перестанут.
— Чтобы продавать кому-то другому?
— До поры. Пока не придумают для себя что-то ещё, — Ли провёл пальцами по несуществующим усам и бороде. — Нарушение государственной монополии тоже сурово карается, но всё-таки не столь сурово, как бунт. Впрочем, шатосцы и на это бы не пошли, не знай они наверняка, что на товар найдётся покупатель. И покупатель этот сейчас в Шато или на подступах.
Круг замкнулся. Или почти замкнулся.
Но кто мог столь яростно желать беды господину Чхве — и действовать при этом столь сложно и изощрённо? Кто-нибудь, кто, как юский префект, потребовал выдачи беглеца, но получил отказ? Или, может быть, преступные банды, с которыми он порою боролся весьма жестоко?
— А может быть так, что преступников интересует не отставка Чхве, а, скажем… крупная партия «черепашьего камня»? — спросил я.
— Может, — согласился странствующий администратор. — Но может быть и так, что Пэк Ханыль просто чем-то отравился, а всё остальное в Ю придумали для колоритной истории.
Заметив приятную на вид чайную, мы сели за столик и за чашкой душистого отвара (который часто подают в яньских заведениях и называют «чаем» с большой натяжкой) поговорили о мелочах и пустяках. После этого мы разошлись: и Ли, и мне хотелось побыть наедине со своими мыслями. Меня отчего-то не отпускал рассказ о каменном карнизе вокруг Юцзюэшаня. Очень живо представлялось, как преступник крадётся по нему и затем выбирается наверх. Уверенный в том, что теперь, зная о карнизе, я сумею его разглядеть и, может быть, найти что-нибудь полезное, я на коляске добрался до ворот и вышел к мосту.
Первым делом я убедился в правдивости слов о второй доске. Затем напряжённо всмотрелся вниз и, как мне показалось, заметил в тумане каменный выступ и пару пещер. Сейчас я уверен, что это воображение подсовывало мне то, что я хотел увидеть, рисуя это в прожилках совершенно непроглядного тумана. Далее я обследовал участок непосредственно у пилонов моста. Юские стражники подозрительно на меня косились, но, видимо, облачение чиновника седьмого ранга производило должное впечатление — мне не только не задали никаких вопросов, но даже дали ответы на мои собственные.
Я прикинул, что от городских стен до караулки при мосте — около тысячи шагов. Расстояние приличное, и, в отличие от того же Лияна, здесь всё оно прекрасно просматривалось: никаких построек между городом и обрывом не было — исключая, конечно, караульные будки. Если бы охрана была на месте, как сейчас, беглеца бы легко перехватили. Но тогда, как назло, будка пустовала: стражники отправились инспектировать мост (и, возможно, трактир на другом его конце). Разумеется, виновные были наказаны, а дежурства усилены, но мне эти знания были ни к чему.
Обрыв в этом месте был весьма крут. Мне показали место, где нашли дуншаньский нож, но и всё. Далее следовало двигаться на восток или на запад, и я выбрал первое. Мне предстояло просто брести вдоль кромки. Поначалу я двигался медленно, поминутно всматриваясь в туманную муть и выискивая глазами пологие места, но понемногу ускорил шаг. Картина справа от меня не менялась, и я на какое-то время отвлёкся от неё и задумался о своём.
При благоприятном стечении обстоятельств Ван Минхёк и Яо Мэйлинь сегодня могли быть уже в Сыту. И тогда, и, может быть, даже позже оба они казались мне какими-то сверхъестественными духами из мистических рассказов. Помню, в детстве я тайком от отца прочёл «Коллекцию» Пао-цзы, и там был сюжет о провинциальном чиновнике, которого взяли под опеку молодая лисица (разумеется, в облике девушки-прелестницы) и дух одного пройдохи, без кремации сгинувшего в тумане. Минхёк вполне подходил под второе, а Мэйлинь… Нет, она не была большеглазой красавицей с ивовым станом; всё семейство Яо отличалось крепким сложением и крупными рублеными чертами лица, напоминая вытесанных из одинаковых полешек корейских истуканчиков. Нет, она не являлась ко мне по вечерам в аромате жасмина с зачарованным веером и вином из чертогов бессмертных и не нашёптывала мне дворцовые секреты и стихи, забытые много веков назад; она тихо и скромно жила на женской половине флигеля. Но, вспоминая о ней, я думал о той встрече в беседке, о тихой ночной песне, о ярком лунном свете, в котором её платье и лицо казались ослепительно белыми, и о «волшебном шаре», твёрдо легшем из ладони в ладонь. И красота, какая-то глубинная, совершенно особенная красота искрилась в ней и не оставляла равнодушным. Определённо, Мэйлинь была лисицей!
Я шёл по краю обрыва уже не первый час, и в какой-то момент осознание бесполезности этой затеи заявило о себе в полную силу. Что я искал? Где я искал? Наверху, где караул за неделю подчистил бы всё? Или внизу, в слепом тумане, поднявшемся ещё выше из-за вечернего прилива? Я досадовал сам на себя — и продолжал идти. Впереди показалось что-то вроде ложбинки. Вот где убийца мог бы подняться! Я заметил, как у самого края что-то блеснуло, и поспешил туда. Туман клубился совсем близко, и я не сразу заметил, как он побелел.
Мне вдруг подумалось, что точно так же, как я всматриваюсь в туман, и он сейчас всматривается в меня. Я помотал головой, отгоняя наваждение, но в следующее мгновение увидел пару горящих глаз. За ними — ещё и ещё. Туман распахивал жадные глаза и смотрел на меня. И улыбался. Дюжиной широких улыбок от уха до уха. Заворожённый этим зрелищем, я, может быть, улыбнулся бы в ответ, если бы вдруг не пришло понимание: снизу вдоль отвесной каменной стены на меня летела целая стая гуйшэней. Я отпрянул от пропасти и с криком бросился к городским стенам. Здесь было даже больше тысячи шагов — и, как назло, ни единой постройки. Второпях я выхватил рапиру, хоть от неё не было никакого толка.
Первая волна пролетела вскользь, едва касаясь меня крыльями. Я решил, что чудовища примериваются и сейчас пойдут на второй круг, а значит, у меня есть ещё какое-то время. Но почти сразу же рухнул от дикой, невыносимой боли по всему телу: в руках и ногах, шее и спине. Рука не слушалась, я не мог даже поднять рапиру, чтобы защититься, и жалел, что, как в своё время, не потерял сознание, и теперь меня ждёт мало с чем сравнимое мучение.
Спасло меня то, что при иных обстоятельствах вызвало бы у меня возмущение. Городская стража с подозрением отнеслась к неизвестному чиновнику, который в служебном облачении осматривает обрыв, и за мной тут же устроили слежку, подрядив зорких соглядатаев на городских стенах и пришив ко мне «хвост». Увидев же, в какую я попал передрягу, караул поспешил на помощь и весьма скоро разметал чудовищ.
Корчась от боли, едва соображая, я смотрел на мелькание стали, сквозь грохот пульсирующей в висках крови ловил далёкие щелчки арбалетов и жужжание стрел, видел, как отлетают отрубленные крылья и головы, как падают на землю раненые и мёртвые тела гуйшэней. Одно из них, с рассечённой грудью, рухнуло перед самым моим лицом, и я, находясь на границе сознания и беспамятства, в этот миг сожалел о том, что не в силах запустить руку в эту страшную рану и проверить, не скрыт ли там «индийский гранат», — как легкомысленный монах из притчи, который, вися над пропастью на хлипкой лозе, находил время лакомиться земляникой!
Когда всё было кончено, меня перевязали и на носилках доставили в гостиницу. Движение и даже просто дыхание давалось мне с огромным трудом. Врач, любезно вызванный господином Ли, на десять дней определил мне строгий постельный режим, но пообещал, что сумеет поставить меня на ноги. Моя самоотверженная глупость, возможно, и произвела какое-то впечатление на Пэк Кванмина (я ведь всё же получил раны, стараясь найти улики), но гарантированно отстраняла меня от дальнейшего расследования.
Глава шестнадцатая. Огонь пожирает улики, страшные истории приводят в чёрный павильон
В первую же ночь, когда я был вот так прикован к постели, меня разбудил пожарный набат. По суетливому топоту в коридоре я решил было, что горит что-то совсем рядом, а доберись огонь до гостиницы, меня едва ли успели бы спустить с третьего этажа. Я набрал в грудь побольше воздуха, чтобы крикнуть слуг, но голос не слушался. Я дважды стукнул в стену кулаком, но вновь безуспешно: администратор Ли ещё не пришёл от шамана, на встречу с которым отправился поздно вечером. Колокол за окном надрывался всё сильнее, улица погрузилась в гудение голосов. Я потянул носом, но дыма не почувствовал. Значит, огонь всё-таки далеко… Позже, когда всё улеглось, кто-то из постояльцев, возвращаясь в свою комнату, случайно ввалился ко мне, и я сразу огорошил его вопросом о том, что происходило.