— Наш мальчик был не только хорошим рудокопом, он был талантливым художником. Явившись к нам этой ночью, его дух нарисовал убийцу!
Староста быстрым движением выпростал руку из, казалось, тугих пут и достал из-за пазухи свёрток с работой Линь Цзандэ. Разворачивая бумагу перед префектом, я в очередной раз подивился таланту Отражённого Феникса: художественный стиль и почерк Ханыля были соблюдены в точности.
С дозволения правителя я спросил шатосцев, известен ли им изображённый на портрете. Староста, переглянувшись с главами родов, ответил утвердительно. Этот человек объявился в деревне с месяц назад, якшался со странствующими даосами и сеял дурные слухи о господине Чхве. Естественно, этим утром его бросились искать, но куда там! Взятые под стражу даосы тоже ничего не могли о нём сказать, разве только что родом он был из Ци, занимался гаданием и величал себя помпезным титулом-прозвищем — «Генерал-Единорог, Державный Распорядитель Небесной Казны».
— Давно вы видели его в последний раз?
Словно не поняв моего вопроса, Тын Ынхо стал слёзно умолять найти и покарать подлеца.
Я повторил вопрос по-корейски. Староста некоторое время утирал глаза, потом сказал:
— Позавчера, на площади.
Старейшина Пэков буркнул себе под нос какое-то ругательство, но находившийся рядом старейшина Тынов хорошо его услышал.
— Ынхо, ты совсем помешался или намеренно позоришь наш род? — недовольно произнёс он, обращаясь к старосте. — Этого человека мы видели минувшей ночью!
— При каких обстоятельствах? — продолжил я.
Опять начались рыдания. Последовала драматичная сцена признания в незаконной добыче и ещё более незаконной продаже «черепашьего камня». Господин Чхве сыграл потрясение и негодование, шатосцы — слёзное покаяние. Причём извинений погибшему Ханылю было отмеряно даже больше, чем префекту. Я не ошибся: месть призрака и проклятие покойных предков пугали их сильнее, чем перспектива сурового наказания со стороны государства. Из сказанного я уяснил, что Хань Болин во всей этой истории не фигурировал как покупатель. Нет, явившись в разогретую волнениями деревню, он втёрся в доверие к старосте и весьма эффектно «побеседовал с духами дорог и мостов», которые якобы и посоветовали тайно добывать «черепаший камень», на который в скорое время найдётся спрос. Гадание проводили трижды, и всякий раз Хань Болин повторял один и тот же ответ. На ночной же встрече он присутствовал как своеобразный посредник и указал на «приведённого духами» человека, только что вошедшего в деревню. Разглядеть незнакомца при скудном освещении не удалось, к тому же он и его слуги закрывали нижнюю часть лица повязками (распространённая практика, особенно среди людей с плоскогорья, путешествующих по области Янь). В квитанции стояла печать с фамилией Цзоу, но ни единая чёрточка не внушала доверия.
В общем-то, всё это подтверждалось и показаниями соглядатаев господина Чхве. Тын Ынхо ещё раз попросил не наказывать никого, кроме него и старейшин (а лучше — его одного), и клялся всем на свете, что «Генерал-Единорог» — горный демон, явившийся в деревню за его, старосты, грехи.
Префект властным жестом прервал поток этой околесицы и негромко сказал, вновь переходя на китайский:
— Совершённые вами преступления законом приравниваются к восстанию, за которое вся деревня Шато подлежит казни, ведь вы постарались сделать соучастником каждого. Дети преступников подлежат клеймению и ссылке в Цинь и Юэ. Имущество — полной конфискации.
Воцарилась тишина. Господин Чхве говорил неправду. Несчастным рудокопам, конечно, грозила конфискация, но в дополнение от силы несколько лет принудительного труда в соседних областях. Казнить могли разве что зачинщиков (вот этих троих), да и они, скорее всего, отделались бы клеймом и отрезанными ушами. Впрочем, законников среди пришедших не было, а я не стал встревать поперёк правителя.
— Однако, — продолжал он веско, — я, как любящий отец, не могу допустить, чтобы вы стали жертвами собственной глупости. Отрадно и то, что из трепета перед памятью убитого вы не скрыли своего злодеяния, а сообщили важные обстоятельства, которые помогут мне найти и покарать убийцу. Очень не хотелось бы давать этому делу ход, но вы ставите меня в неприятное положение: из-за вашего бунтарства двор недополучит почти двухмесячную норму добычи «черепашьего камня» и, конечно, потребует у меня объяснений. Даже если я буду молчать о вашем преступлении, столица направит сюда цензора, а то и назначит нового префекта вместо меня, а эти достойные люди уж докопаются до истины.
— Не погубите! — взвыли шатосцы, теперь, кажется, совершенно искренне. — Без отдыха работать будем, зубами камень грызть будем, кормилец, но не подведём!
Получив заверения в том, что оставшийся месяц шахтёры будут давать не меньше двойной нормы, и отпустив несчастных восвояси, господин Чхве попросил меня остаться ещё ненадолго. До прихода шатосцев он, конечно, обстоятельно расспросил меня о моём плане, а теперь пошёл задавать вопросы по новой, смакуя каждую деталь.
— Тебе несказанно повезло наткнуться на этого Линя, мой мальчик. Я не рассчитывал использовать его умения так рано, но рад, что он выдержал твою проверку, — префект в задумчивости погладил бороду. — Впрочем, он же самая уязвимая часть твоей задумки.
Эта мысль не покидала и меня. Что делать, когда Отражённый Феникс потребует при всех вынести судейство? А что если он увидит портрет убийцы, да и припомнит, что рисовал его в такой-то день? Дату поединка знает весь ресторан, а воспроизвести рисунок он сумеет когда угодно.
Вошедший слуга неожиданно сообщил о приходе учителя Тана. Я хотел было ретироваться, но, взглянув на префекта, побоялся об этом даже говорить: в его облике произошла мгновенная перемена, и он обрёл какую-то пугающую суровость. Впрочем, она была адресована не мне, а моему школьному учителю, на которого с порога обрушились грозные речи о том, что раздоры и интриги среди гостей наносят оскорбление хозяину. Ядовитый Тан слушал в напряжённом полупоклоне. Слушал внимательно, стараясь уловить суть обвинения и, кажется, просветлел лицом, за несколько минут не услышав в потоке общих слов ни одного конкретного о нём самом.
Дождавшись удачной паузы, он, стараясь звучать как можно спокойнее, сказал:
— Слова моего благодетеля более чем справедливы. Может ли ничтожный слуга знать, что́ вызвало неудовольствие благородного правителя?
Господин Чхве в ярости хлопнул ладонью по столу:
— Можешь и знаешь! Потому что именно ты строил козни против мастера Линь Цзандэ. Не о таком ли поведении Люй-цзы писал: «Кривое дерево исказило облик утёса»?
Тан повалился на пол:
— Меня оклеветали!
— Да знаешь ли, кого ты обвиняешь в клевете! — ещё раз хлопнул по столу Чхве. — Или думаешь, я из тех, кто поверит наветам?! Мне в точности известны твои гнусные задумки, как и личность твоего сообщника, который уже получил своё наказание. Он очень хорошо всё просчитал, но не учёл одного: ничто на Дуншане не укроется от того, кто волей императора поставлен блюсти закон!
Бедный Тан сейчас больше всего походил на прибитую собаку. Он боязливо поднял голову и столкнулся взглядом со мной. Я переборол желание отвести глаза и принял негодующее выражение лица.
— Ничтожный! Ты ненавидишь Линя и думал подловить его, устроив поединок, — зло усмехнулся Чхве. — Но лошадь, на которой ты хотел проскакать тысячу ли, подвернула ногу на втором шагу! Теперь ты можешь сам принять свой яд и с позором проиграть состязание или, надеясь сохранить своё имя, покинуть Дуншань!
Тан расплакался. Без воплей и натужного рёва — просто плакал и шептал словно самому себе, что все эти годы служил префекту верой и правдой. Душераздирающее зрелище. Господин Чхве незаметно кивнул мне, и я тоже рухнул перед ним на колени, от чистого сердца умоляя пощадить и спасти моего старого учителя. Кажется, тоже со слезами.
Правитель помолчал, а затем произнёс:
— Ну, что же, Тан, тебя я и впрямь могу спасти: покончить с вашим дурацким поединком так, что в нём не окажется проигравших, а ты даже выиграешь и получишь почёт вместо заслуженного позора. Но обещай, что больше не станешь расставлять никому ловушек.
Мой несчастный учитель тут же начал бить поклоны, рассыпаясь обещаниями и благодарностями и господину Чхве, и мне (отчего становилось вдвойне тошно). Префект неторопливо растёр тушь и начал что-то писать на полоске бумаги, отмечая, что эти указания Ядовитому Тану надлежит прочесть незаметно для других за час до заката, выйдя из города через Малые ворота у сигнальной башни, — только так, только там и только тогда, не раньше и не позже! — и строго следовать написанному. Когда тушь высохла, префект свернул бумагу трубочкой и вложил в бамбуковый футляр. Малозаметного мановения пальца было достаточно, чтобы Тан на коленях прополз весь зал до его стола и, касаясь лицом пола, принял футляр в свои руки.
Уже после того как Тан ушёл, я полюбопытствовал у господина Чхве о содержании инструкции, но тот строго сказал:
— Когда ты вызвался вернуть мне Шато, я тебе вопросов не задавал, — и уже более добродушно добавил: — Кстати, мой мальчик, сегодня же отправляйся в эту деревню и в ближайшие недели проследи, чтобы в шахте никто по дурости не убился. Эти олухи сейчас горазды на подвиги, но мне от них нужен не подвиг, а только готовность его совершить.
Я вывел для себя, что этой ночью удальцы всё же перехватили и арестовали покупателя, а стало быть, будущее префекта на деле не зависит от упорства рудокопов. Едва я вернулся домой, Яо Шаньфу (который, не иначе, для этого устроился читать в переднем дворике) с сияющими глазами подхватил меня под руку и объявил, что хочет поделиться неким грандиозным открытием. Можно было догадаться, что один из «индийских гранатов» раскрыл ему драгоценную тайну, но обсуждать такое впопыхах было бы непростительно, и пришлось отложить разговор на месяц. Уроки с Мэйлинь — тоже, и, наверное, об этом я грустил даже больше. Минхёк к моему приходу был дома, он вернулся на Дуншань вместе с траурной процессией, но, конечно, брать его с собою в Шато я не стал и захватил вместо него проныру Воронёнка.