— Мерзавец! Ты подослал ко мне ночью убийц! На что позарился, глупец? На деньги и бумаги? Неужели не понимаешь, что завтра же будешь сидеть в колодках, в позорной клетке на площади Солана, а через неделю твою голову выставят у городских ворот, чтоб каждый плюнул тебе в глаза, пока их не выклюют вороны?
Возможно, говори мы с ним один на один, Оуян держался бы иначе, но сейчас Ёнсин пребольно выкручивал ему руку, а Юджин держал у горла клинок. Не будь этого обстоятельства, слуги уже давно скрутили бы нас самих, а теперь переглядывались, не зная, что делать.
— Да что с вами, сударь? — простонал хуторянин. — Нешто дурной сон привиделся? О каких убийцах вы говорите?
Его взгляд бегал туда-сюда и наконец остановился на пойманной мною девушке. За всей этой суетой я не заметил, как из спальни на костылях вышел Бянь. Но сразу услышал его голос, спокойный и негромкий, но уверенный:
— Эта девушка — из юэских индийцев.
После великого бедствия индийцы расселились в горной стране двумя большими группами по обе стороны ущелья Южного Ветра. Именно они составляют основную часть населения Чу, и когда началась война, мосты через великое ущелье разрушили не столько из боязни наступления чусцев на запад, сколько опасаясь вражеских баламутов, способных поднять восстание в Ба и Шу.
Лет пятнадцать назад армия мятежной Чу за неделю захватила три пограничных крепости. Тогда ещё в столице здравствовал род Чжэ, к которому принадлежал и командующий Южной армией. Признать его виновным в поражениях было немыслимо, и в штабе придумали историю о предателях-индийцах, якобы шпионивших в пользу врага. Военный трибунал прокатился по десятку деревень. «Предателей» брали наугад, казнили целыми семьями, как и предписывает закон за такие преступления. Некоторые решали не медлить и с детьми и скудными пожитками попросту бежали — что сразу же подавалось как доказательство их вины. В Чу почти никто не стремился, шли на север, кого-то ловили и отдавали под скорый и суровый суд, кого-то укрывали сами же солдаты, понимая, какую злую и несправедливую игру ведёт их генерал. Одной из таких групп, похоже, довелось осесть в Цинбао.
— Как тебя зовут? — снова спросил Ким, совсем по-доброму.
Девушка смотрела на него с какой-то ненавистью и молчала.
— Как бы тебя ни звали, твоя судьба мне известна, — сказал я. — Ты родилась незадолго до бегства из Юэ и всю сознательную жизнь провела здесь. Жила в руинах и шалашах, питалась тем, что вырастет на скудном огородике; тем, что отец поймает в лесу; да тем, чем угостит добрый сосед-хуторянин. Тот по сердоболию вас защищал и придумывал, как избавить Цинбао от чиновничьих проверок, но вы живёте, как звери в клетке: подложные документы стоят дорого, а без них лицо и голос выносят вам смертный приговор. Хорошо ещё этот актёр к вам прибился — хоть кого-то можно отправить в город. Верно? Он, часом, не твой жених?
— Ещё чего! — сердито ответила девушка и попыталась вырваться из рук Кима.
— Жених или нет, но этой ночью он с друзьями придёт её освобождать, — сказал Бянь. — Ведь если завтра девицу увезут в Солан, пиши пропало.
Хуторянин упорно говорил, что ни в чём не виноват и знать не знает никаких беженцев из Юэ, но его уже никто не слушал. Молодцы Чхве вдвоём благополучно связали и его, и всех слуг в усадьбе. Оставив с ними Кима, я вместе с пленницей и Бянем вышел к восточным воротам хутора, глядящим на лес. Было ясно, что освободители пойдут оттуда.
— Вы затеяли какую-то ловушку? — полуутвердительно спросила индианка.
Теперь молчали уже мы. Самым забавным казалось мне то, что никакой ловушки заготовлено не было.
Глава двадцать восьмая. «Князь» и «генерал» ведут переговоры, в Уделе Драгоценного Спокойствия сотня проходит перед тройкой
В лесу заиграли огни. Я увидел, что в нашу сторону движется с десяток фигур, и просто отпустил пленницу, позволив ей бежать. Возможно, за минуту до этого освободители собирались штурмовать усадьбу, но теперь остановились на безопасном расстоянии, глядя на нас с Бянем.
Двое хромых у пустых открытых ворот. Ведь совершенно ясно, что это ловушка. У людей из леса были самодельные рогатины, палашом мог похвастать только «генерал Ван». Чуть поодаль я заметил ещё несколько фигур, с луками. Увидев, что все они готовы ретироваться, я властно поднял руку и сказал как можно громче:
— Стойте! Мы вышли к вам одни, здесь нет ни засады, ни войска, но если сейчас вы сделаете глупость, завтра из Солана в Цинбао придёт карательный отряд, и тем, кто уцелеет, опять придётся сниматься с места, как пятнадцать лет назад. Я не враг беженцам из Юэ и как законный владелец Цинбао хочу вам помочь. Я выйду вперёд один, с вашей стороны пусть выйдут двое, готовые вести переговоры.
И, нарочито тяжело опираясь на трость, пошёл навстречу. Бянь только покачал головой. Люди из леса не шевелились. Я заметил, что лучники навели на меня стрелы, но шёл вперёд, а пройдя полпути, повторил так же громко:
— Двое!
От общей группы отделились две фигуры: «Ван» и суровый седой богатырь, выше меня почти на голову.
— Вы можете меня убить или схватить и требовать выкуп, — сказал я спокойно. — Но это будет значить только, что к несправедливым обвинениям генерала Чжэ добавятся вполне справедливые, а ваши жёны и дети в лучшем случае продолжат ютиться по глухим лесам, как дикие звери. Разве так должно быть?
Богатырь смерил меня взглядом и спросил с тем же тяжёлым южным акцентом:
— Что ты предлагаешь? И чего ты хочешь?
— Я хочу жить в покое и уединении. Цинбао — то место, где несправедливости горной страны не будут меня касаться. Отправляясь сюда из Солана, я думал взять на помощь судейских и охочих молодцев, полагая, что в лесу ошиваются разбойники, и рад, что этого не сделал. Желая отстроить поместье, я собирался нанять работников, но вижу, что честные люди уже есть в Цинбао, и лучше я заплачу вам, ведь вы возведёте стены, в которых будете жить сами.
«Генерал Ван» фыркнул и отвернулся. На нём уже не было ни шлема, ни доспехов, но грим с лица он так и не стёр, отчего смотрелся комично. Богатырь, напротив, выглядел величественно и серьёзно — даже в грязной, оборванной дерюге. Наверное, именно таким, читая «Предания низин», я представлял себе князя Чандана из «Львиного кодекса».
— Ты говоришь, что сейчас мы живём, как дикие звери, — сказал он, вымеряя каждое слово. — И предлагаешь нам стать домашней скотиной в твоём загоне.
— Завтра все те, кто явится ко мне в Цинбао, получат новые документы и новую судьбу, которой вы сможете распоряжаться по своему желанию, — я на секунду достал из-за пазухи печать. — Я вам не враг, и вы не будьте моими врагами.
Богатырь отвернулся и пошёл к своим. «Генерал Ван» последовал за ним. В этом показном пренебрежении к элементарному этикету было что-то настолько целостное и естественное, что у меня даже не возникло возмущения: не по своей воле, но эти несчастные оказались отрезаны от государства и закона, и беззвучная, злая пустота заменяла им путь и ритуал.
— Мы придём, — обернулся «князь Чандан» напоследок. — Мы согласны на твои условия и не будем чинить тебе препятствий, если ты придёшь, как сейчас.
Я молча смотрел, как все они возвращаются в лес. Освобождённая девушка, кажется, рыдала, и седой богатырь неуклюже, по-медвежьи обнимал её за плечи одной рукой.
— Вы с ума сошли, — сказал со своего места Бянь, мимо которого, конечно, не пролетело ни одного слова. — Если малознакомые люди разбойного вида условились встретиться с тобой в лесу, последнее, что нужно делать, — это идти в лес.
Ночь близилась к завершению, и я решил напоследок поспать хотя бы пару часов — конечно, не во флигеле и выставив караул, — но провалился в сон до полудня. Оуян Шутай и его слуги оставались связаны и под надзором, а Киму и моей охране хватило деликатности не тревожить меня после долгого и беспокойного дня. Разбудил меня весёлый голос того же Бяня:
— Сударь, вы так проспите своё преступление! Я со сломанной ногой уже успел побывать в Солане и вернуться, а вы всё изволите валяться!
— В Солане? — спросил я тревожно.
— Конечно. Вы, кажется, собирались сегодня раздавать государственным изменникам новые документы — уж не хотите ли выписывать их на обыкновенной бумаге?
Перед моим носом возникла внушительная стопка тиснёных бланков соланской префектуры.
— Как вы их получили? — я окончательно расстался с сонливостью и смотрел на лукавое лицо чрезвычайного докладчика.
— Что за вопрос! — рассмеялся он. — Я же не спрашиваю вас, как вы получили такие живописные шрамы на пол-лица.
— Гуйшэни, — почему-то виновато улыбнулся я, непроизвольно касаясь рукой правой щеки.
— Ну, считайте, что и здесь что-то в этом роде, — ответил Бянь и помог мне встать.
Во дворе меня встретила госпожа Оуян. Всё это время она не смыкала глаз, подыскивая возможность поговорить о судьбе мужа, и сейчас упала в ноги вместе с двумя маленькими дочерьми. Её сбивчивый, слёзный рассказ подтверждал, собственно, всё то, до чего мы успели додуматься сами в течение ночи. Вообще Шутай был славным человеком, чутким до чужого горя. Когда-то, отправившись по делам на юг, он наткнулся на этих беженцев и добровольно взвалил на себя заботу о них, хотя понимал, что рискует очень многим. Несколько лет он старался скрывать это даже от собственной семьи, но постепенно о маленькой тайне хозяина хутора узнали все до последнего батрака. И вот удивительно — никто не отправился в префектуру с доносом!
— Успокойтесь, — сказал я, поднимая госпожу Оуян и её дочерей. — Вашему супругу ничего не грозит, но он слишком долго выстраивал игру, не решающую корня проблем, и сейчас, чтобы это решение стало возможным, мне приходится ломать возведённое им — и отчасти ломать его самого. Сегодня мы отправимся в Цинбао, и он с нами. После этого вы сможете освободить слуг и привести усадьбу в порядок. Но скажу и вам то же, что говорил другим: не делайте глупостей — они могут погубить всех вокруг.